учитель и лис

      Я кашлял весь день, давился горечью полыни. Солнце стояло высоко, изредка скрываясь за кучерявыми облаками. Одежда противно липла к разгоряченному потному телу. Под палящими лучами солнца вчерашняя скошенная трава очень скоро сгорела, утратила былую живость и зелень. На ограде меня все ждали две чёрные вороны. Я не понимал то были мои друзья или враги. Быть может они ждали момента, когда спаленный августовским солнцем рухну навзничь, и склюют мою плоть.       Помотав головой от такой дурной мысли, я оставил косу на земле и присел под тенью крыши. Но даже там доски нагрелись от жары. Изредка сдувал чуть прохладный воздух, приносящий приятное короткое охлаждение. В работе меня назойливо сопровождали мошки и слепни, болезненно кусающие через ткань плотных брюк. И все же заграничные костюмы не совсем подходили для сельских работ.       Над редкими цветами в траве жужжал громко пушистый шмель. Городская суета и шум не был сравним с приятной тишиной в деревни: шелест многолетних деревьев, пение птиц.       Вдоль дороги шёл мальчишка в полосатом дзимбей с большой тростниковой корзиной на спине. Он шёл смотря себе под ноги, пока не остановился у ворот школы. Я опустил очки с головы, чтобы разглядеть гостя: низкий, пухлощекий с большими карими глазами. Мальчик хлопал ими, глядя на меня.       — Господин, теперь вы новый учитель? — он навалился на забор, опустив рядом свою корзину.       — Да. Накаджима Ацуши, — представился я.       — Вот, так невидаль какая. Мой старший братец учился у Хадзимэ-сенсея. Он сказал, что учёба это бессмыслица.       — И ты веришь ему?       — А то. Братца уважать надо. Братец врать не станет. Он вона с какими синющами приходил со школы, иногда даже с кровякой бывало, — плюнул мальчишка себе под ноги. От таких описаний я дернулся, вспоминая о наказательных кнутах в своей школе. Как гоняли хулиганов боккенами по школе.       — Стало быть бывший учитель бил своих учеников, — тихо подвел для себя я. Вот, почему по словам старейшины дети не любили его. Да и как любить того, кто вызывает лишь страх. Есть зримая разница между авторитетом страха и уважения. Лупили детей немало: дома, так ещё и в школе получать за неправильные ответы или неподобающее поведение. Страх ведет к дисциплине, но вместе с тем познания превращается в обыденную рутину. — Ты чего-то хотел ещё узнать?       — Я? А… — мальчик замялся, сминая подол серой рубахи. — Когда учеба-то у вас начнётся?       — Не ты ли сказал, что учёба бессмысленна? — усмехнулся я, улыбнувшись.       — Братец писать и читать умеет, а младшеньких учить не спешит. Я может тоже хочу хотя бы имя свое уметь писать.       — Можно и не только имя научиться писать, — заметил я, подойдя к маленькому гостю. — Через дня три должно быть пройдет собрание, вот после него на следующий день приходи утром сюда.       — Благодарю, сенсей, — мальчик поклонился и побежал в сторону села, прихватив корзинку.       — Человек широкой души, — каркнула ворона. Я как ни в чем не бывало посмотрела на неё, сидевшую в паре с другой вороной чуть меньше размером. Они ведь всегда ходят парой.       — Вчера ты ведь был у меня во дворе? — спросил я, вернувшись к косе.       — А то, иначе бы этот балбес помер где-то в кустах. Самой глупой смертью. Говорил ему, не лезь за курицами того человечка. А он: «Мясо хочу. Надоели эти фрукты и ягоды», — гордо заметила ворона.       — Чуя-сенсей, а нам не надо на гору возвращаться, — безэмоционально подала голос вторая ворона.       — Акутагава-кун, подожди. Сбагрим лиса на этого человека, избавимся от нашего нахлебника. Спасибо скажут еще, — ответил Чуя, расправив широко чёрные крылья.       — Думаю, это стоило обсуждать не в моём присутствии, — занес косу над травой. Чудо какое: лис, живущий на шеи местных тэнгу.       — Не-не, нормально. Мы просто хотели обозначить позицию, что если ты его выгонишь. Дай бог тебе удачи это ещё сделать. Передай, чтобы в гору не возвращался. Стража в монастырь его не пустит, — каркнул Чуя.       — Он меня сожрать хочет, на кой черт мне его у себя оставлять?! — я бросил косу на землю, в некоторой паники собственного положения. Меня и так пугала перспектива возвращаться в свой дом, потому что на собственную голову я подселил какого-то лиса-мужчину. Как только он очнется, должно быть закончит начатое.       Вороны засмеялись, отчего одна из них рухнула в траву. До чего дошёл ты, Ацуши, над тобой птицы смеются. А может все же голову мне совсем припекло часом ранее, и в деле это все бредовый сон. И не было того мальчишки, и не было двух своевольных ворон на заборе.       Я коснулся собственного холодного лба, вытер испарины на коже. Ущипнул себя за руку, прошипев от того, как кольнуло в этом месте. Да нет же, я в здравом сознании. Так и отчего был этот надоедливый смех.       — Уф, — вороны вытерла что-то из уголка своих глаз-бусинок. — Ну, и шутник ты, Ацуши-кун. Едва ли этот лис человеком обернуться может. Он же немощен в своей магии.       — Но с утра на его месте появился мужчина, — и вороны затихли.       — А ну, тогда да. Соболезнуем. Приносим свои извинения от клана тэнгу, Накахары, — вороны опустили головы.       — Это ещё что значит? — икнул я, начав кашлять от забившейся в горле полыни.       — Мы и так просидели с тобой полдня. Нам пора, — птицы взмыли в небо.       — Погодите, — я вскинул руку им след, но то было бессмысленно. Вороны растворились в зелени леса. Я, подняв косу, отнес её в амбар. Достаточно с меня сегодня полевых работ.       Кёка верно сидела с ножом у дверей в гостиную. Я взял из её рук кухонный ножик и вернул его на место. Девочка недовольно фыркнула и пошла по своим делам. Я, дрожа, открыл сёдзи и вошел в освещенную комнату.       Мужчина лежал, глядя на потолок, разглядывая свои тонкие пальцы. Он сразу взглянул на меня, как только я прикрыл сёдзи за собой. Присев рядом, подобрав колени, я начал разглядывать человеческий облик лиса. Впрочем, он был хорош собой: глаза с алым отливом карего, ехидная улыбка, лживый в своей наивности прищур, взъерошенные вьющиеся каштановые волосы с засохшей листвой и колючками лопуха. Бурые уши были вздернуты вверх, а грязный спутанный хвост медленно и расслабленно стучал по деревянному полу. Коричневая юката была порвана местами, полы были разорваны на полоски. В общем-то, весьма неопрятный вид.       Я молчал, разглядывая хвост и уши. А лис сидел в позе лотоса, качаясь вперед и назад. В гостиную вошла Кёка с другим ножом на готове. Мужчина отпрянул и пугливо гримасничал:       — С твоей дзасики, что-то не так. Они с ножами не ходят, и уж тем более не пытаются проткнуть других ёкаев, — подал наконец-то голос лис. Я лишь устало выдохнул и забрал нож из рук Кёки. Нож прозвенел, когда я его отложил в сторону.       — Вороны сказали, чтобы ты на гору больше не возвращался, — я оглянулся на фусуми во двор. Поднявшись, я приоткрыл его. — И раз ты здоров. Будь добр, уходи.       Говорил я тихо и чуть увереннее, чем мог когда-либо от себя ожидать. Желания держать это нечто у меня не было, но и был навязчивый страх, что, пустив однажды его домой, все двери открыты для него навсегда. Стоит задуматься о покупки оберегов от всякой нечести, однако, к своему несчастью, храм в селе не работал.       С улицы в комнату задувал прохладный ветер, тянул со двора аромат цветущего олеандра. Где по соседству ругались люди, кудахтали курицы и кричали гуси. Лис не сдвинулся с места, пронзительно глядя на меня.       — Нет, — он скрестил руки на груди и вздернул нос.       — Что? — челюсть была готова отвиснуть от такого наглого заявления незваного гостя. Я не питал злобы к его персоны, и даже не был раздраж. Лишь напуган его неведомыми мне намерениями. Сильнее вжавшись раненной рукой в раму фусуми, я ойкнул от острого укола в ладони. Отдернув руку, лис, возникший передо мной, глядел на краснеющую белую ткань.       Он крепко сжимал предплечье и одним движение сорвал свежие бинты. Шершавый язык мужчины легонько прошёл по внутренней части ладони. Я скорее отдернул руку, но лис держал её крепко. Щеки и уши налились жаром, воздух сперло. И что только этот ёкай себе позволял? Лукаво взглянув на меня исподлобья и облизнувшись, он продолжил вылизывать мелкие раны на руках. Уши забились назойливым и мерзкий писком, я весь дрожал и ерзал от каждого мокрого касания.       Закончив, лис отпустил мою руку. Он довольно проводил языком по своим губам и хитро улыбался. Я, онемевший, сидел с прижатой к груди рукой. Она больше не болела и не щипалась. Бросив короткий взгляд, заметил, что на руке не было больше никаких увечий.       — Долг за спасение вернул, — как ни в чем ни бывало улыбнулся лис.       — С-спасибо, — заикнулся я. Вернувшись немного в сознание, я добавил: — А теперь проваливай.       — Я же сказал: нет, — улыбка с лица лиса пропала, и мне сталось страшно. Глаза загорелись заревом, будто одним прыжком он разорвет моё горло. Лисы ведь все-таки хищники.       Я молча ушёл из гостиной, взяв на руки Кёку. Мало, что он мог и с ней сделать. Пустил же к себе домой животное. Руки и ноги дрожали в непроходящем страхе. Стоило, наверное, вернуть дзасики нож, в ином случае, будучи слабым телом, я не смогу противостоять ему. Меня охватил ужас, сильнее того, что был в первую встречу, что был ночью назад. Глаза щипало от слез. Уткнувшись в руки, я плакал, сидя на гэнкане у двери.       Дзасики поглаживала спину. С пары минут я успокоился, словно бы принял свою участь. Однако ж нет, смерти боялся и безумно не хотел. Утерев полоски слез на щеке, я принялся за скорый ужин. Завтрак утром занесла Фумико, а обедать я не хотел. В жару хочется лишь утолять жажду, забывая о голоде.       За заполняющим комнату ароматом мисо супа из гостиной вылез лис, украдкой пробираясь к накрытому столу, на котором уже стояла миска риса и маринованные грибы, также предоставленный домослужительницей старейшины. Возможно, он думал, что я не слышал его тихих шагов, скрипа половицы; что краем глаза не заметил, как воровал из миски рис рукой.       — Ты палочками пользоваться умеешь? — обратился я, набирая суп в глубокую миску. Кёка уплетала сладкую паровую булочку за столом, и озиралась на лиса, что уже опустошил порцию риса.       — Защем? — он говорил с набитым ртом, вытирая подолом грязного рукава рот.       — Тогда я буду тебе накладывать еду, как собаке, — я положил себе рисовые шарики и сел наконец за стол.       — Я и не против, только корми, — глупо улыбнулся лис.       — Раз ты живешь в моем доме, то и жить будешь по моим правилам, — я ударил его по руке, когда он потянулся за грибами. — Палочки.       — Ай, глупые людишки, — он нехотя взял столовые приборы и, криво держа палочки, принялся уплетать грибы.       — Итадакимас, — тихо произнес перед трапезой.       Закончив с едой, посуду убрала Кёка, а я натаскал воды в фуро, затопил печку, дабы нагреть воду. Под отказы и мольбы, я затащил лиса к вечеру в шайки. Это грязное безобразие я не мог терпеть у себя дома.       Нагим мужчина сидел в низком чане и что-то под нос себе ворчал. Вооружившись деревянной расчёской и маслом, что нашлось на полке с принадлежностями для гигиены, я начал вычесывать колтуны из его несоразмерно большого хвоста.       — Как тебя зовут-то? — я заправил, намокшую челку за ухо.       — У меня нет имени, — тихо отозвался лис.       — Это ж как? Вороны называли себя Чуя и Акутагава, значит и у тебя наверное есть имя.       — Нет у меня имени. Забрали его у меня и лишили тем самым всех сил, — грубовато ответил ёкай. Не лисом же его звать все время, ей богу. Немного подумав и прикинув, как его временно можно назвать, предложил:       — Буду звать тебя пока Дазаем, — вычесывал я из хвоста лиса колючки лопуха. — А имя выясним как-нибудь потом.       — От дасай, потому я стремный?! — возмутился лис.       — Ты выглядишь, как мусорный лис. Как тебя ещё назвать? — я дернул одну из последних колючек на тяжелом промокшем хвосте.       — Дазай так Дазай, — он обернулся ко мне, заправив мокрую прядь за ухо.       Теперь в моем доме жил дзасики, дзинко и человек с видением, то есть я. Через день я закончил с приведением в порядок школу и его участок. За день ко мне наглядывалось пару детей: девочки и мальчики, все спрашивающие я ли тот самый новый учитель и когда им в школу. Признаться, такое детское рвение грело мне душу, хотелось улыбаться чаще и скорее открыть уже первый учебный год для ребятишек.       Довольным я возвращался к полудню домой, где Кёка всюду следовала за Дазаем с ножом. Её любовь к ножам меня настораживала и пугала, ибо она ещё и занималась их заточкой по ночам под моим боком.       С дзасики мы старались держаться от незваного нового жителя, который был излишне назойлив в своём пребывания с нами. Всегда сновал за нами, сидел под боком, чем-то напоминая мне тот день с дочерью старейшины. Да только лис молчал, будто пребывал своих думах. Иногда шутил крайне неуместно, его что-то гложило. А я держался в сомнениях подальше от него.       — Ацуши-кун, — позвал меня Дазай, когда я мелко выводил на бумаге учебный план на первый месяц. За окнами давно потемнело, Кёка пропала на кухне. Свеча дрожала, тускло освещая стол.       Дазай завалился на татами под боком и смотрел на двор через открытые фусуми. Ночь выдалась теплой, песнопения цикад доносилось до дома и разносилось от стен. Я поднял взгляд на него.       — Я ведь, кажется, говорил, что ты моя добыча, — напомнил он о дне нашей первой встречи.       — Да, помню. Такое разве забудешь.       — А знаешь почему?       — Я видящий. Моя душа питательная, полагаю, — я отложил перьевую ручку, глядя на лиса. Говорил я уж слишком обреченно.       — Правильно, но я не буду тебя есть, — лукаво улыбнулся Дазай. — Признаться, я столетием не мог обернуться обратно в человека.       — Потому что у тебя забрали силы?       — Да, но, видимо, от контакта с тобой немного сила вернулась, — он был в привычку серьёзным и печальным.       — Женой я тебе становится не буду, — ответил я, отчего лис залился звонким смехом. И провалялся минуту в истерике, хватаясь за живот. Я лишь молча сложил бумаги в учебник и потушил свечу.       Пока ёкай смеялся, я направился в свою комнату. Дазай пошёл за мной, чуть успокоившись. Он даже в комнату хотел зайти, но я захлопнул сёдзи перед носом.       — Спать иди в гостиную, — добавил я.       — Как жестоко, Ацу-чан, — заныл Дазай, скребясь под сёдзи. Однако стоило просунуть голову в щель, как его уже ждала Кёка, грозно блестя ножом. Он закрыл дверь и ушёл, так во всяком случае предположил я, услышав тихие шаги в другую комнату.       Я вывел на доске мелом сегодняшнее число, из всего села собралось детей десять на первые занятия. Я начал с азов японского алфавита на первом занятии, на втором дети горящими глазами выводили иероглифы кистями в тетрадях. То должно быть лишь первое время увлекательно, но после монотонное повторение очень наскучивало. На третье занятие мы занимались арифметикой, в которой я все же не был хорош, но какие-то основы мог дать.       Несмотря на жару и редкие захождения шлемя в класс, отчего дети пугливо кричали, а я чуть более уверенно выгонял мохнатого друга на улицу, первый день я провел чудесно. Даже мальчишка с корзинкой, Минору, пришёл и ушёл домой в приподнятом настроении.       По пути обратно в село дети рассказали о своих хозяйствах и братьях, сестрах, кто-то хвастался новой игрушкой, которую привёз из Нагоя дедушка, кто-то в ответ пообещал принести завтра новый тэмари.       — До завтра, сенсей, — дети поклонился на переулке улицы, когда я направился к себе.       Вечером я сидел с Кёкой на коленях и показывал ей сборник детских китайских сказок, что когда-то подарил мне дедушка. К нам присоединился лис, который более не пугал своим пребыванием в доме.       — Ты возишься, как с ребёнком. Это нелепо, — прыснул Дазай, присев на веранду.       — Тебе-то что с того?       — Ничего, просто решил напомнить, что дзасики-васики не человек, — пожал он плечами. Я продолжал листать страницы большого сборника, не обращая внимания.       В тишине раздался стук в дверь. Я оглянулся на лиса, тот тоже навострил уши. Я никого не ждал этим днем, а у Фумико были ключи. Посадив на веранду Кёку с книжкой, я пошёл проверять. Я чётко слышал тот звон сережок, когда голова девушки вертелась из стороны в сторону. Она настойчиво стучалась в дверь. Я тяжело вздохнул.       — Это там случаем не Сиканоин? — Дазай положил голову мне на плечо.       — Да, — протяжно прошептал я. Меньше всего мне хотелось открывать дверь Момо.       — Накаджима-сама, я знаю, что вы дома.       — Какая настойчивая, слушай, — хихикнул Дазай.       — Удались в другую комнату, пожалуйста, — я массировал глаза, из-за возникшей ряби перед ними.       Я открыл дверь. За ней стояла девушка в платье манер тех западных моделей, что я видел в одном из бутиком Хирокодзи. Волосы были прибраны в две косы, что было довольно нетипично для японских девушек. Жаль на место дара, я не мог читать чужие умыслы. Завидев меня, Момо широко улыбнулась.       — Добрый день, Накаджима-сама.       — Добрый, Момо-тян. У вас ко мне какое-то дело? — я старался улыбаться, упуская из внимания то недоразумение, которое возникло между нами.       — Фумико просила перед вам бенто. Совсем занята сегодня, — сама ведь заставила отдать себе эту обязанность. Я лишь кивнул, приняв сверток. Она стояла и рисовала круги на каменной дорожке, ожидая должно быть приглашение от меня.       — Дорогой, — за мной возникла низкая девушка с каштановыми волосами в голубом кимоно. Дазай?       Я немного опешил, чуть не споткнувшись об гэнкан. Момо пребывала в не меньшем недоумении. Дазай поставил руки на бок и кинул злобный, ревностный взгляд на девушку. Он приобнял меня, сложив мою голову на своё плечо. А я забвенно поддавался ему. Нежно поглаживая мою голову, лис начал ругаться на Момо:       — Так, это ты девка, что обижала моего мужа?! Не стыдно тебе лезть в чужую-то семью. А-а, разлучница? — ругался он по-настоящему, разыгрывая театр одного актёра.       — Я не знала, — надломился голос Момо.       — Все вы так говорите. Не знали они, тьфу, — он плюнул ей под ногу. — Чтоб не видела тебя около Ацу-чана.       Для большей демонстративности Дазай ткнул меня лицом в свою грудь. Я должно быть раскраснелся совсем, раз загорелись щеки и уши. Провалиться бы от стыда под землю. Какой кошмар. Дазай хлопнул дверью и отпустил меня. Я замер в прихожей с бенто в руках, полном непонимании.       — Теперь она не будет тебя беспокоить. Никому свою добычу я не отдам, — произнёс Дазай как-то по-собственнически.       Ночь спала на село очень скоро в раздумьях. Дазай лежал с открытыми во двор фусуми и разглядывал темноту. Луна убывала, поедаясь небесным существом. Звезды мерцали и звенели на чёрном небосводе.       Я зашел тихо и неуверенно. В странной театральщине Дазая казался скрытый смысл, коего я не хотел понимать. Это смысл был страшен и опасен, вносящим разлад в душевное спокойствие.       Хвост мирно качался из стороны в сторону, уши дергались на любой шум. Он слышал, как я зашёл, но не отреагировал. Мне хотелось закончить недавнюю беседу:       — Ты сказал, что не будешь меня есть. Так, что ты собираешься делать?       — У меня для тебя предложение, — он поднялся с пола и подошёл ко мне. Я отпрянул, ткнувшись в стену. — Шанс вернуть все силы крайне низок, однако, ты можешь вернуть большую часть моей силы. Тот, кто отобрал моё имя обладал таким же виденьем. А значит это работает и в обратном порядке.       — Я не уверен, что это должно иметь накопительную спосо… — меня грубо прервали поцелуем. Нагло стучась языком в мой рот. Я толкнул Дазая, но того ему было, видимо, достаточно: лукаво улыбался и довольно облизывался.       — Выбирай: либо ты ранишь себя, а я слизываю кровь. Либо поцелую.       — Кровь, однозначно, — смело заявил я, прячась от его хищного взгляда.       — Ну, посмотрим на сколько тогда тебя хватит.