учитель и лис

      Вода на рисовых полях рябила солнечными лучами на закате дня. Пели цикады и квакали лягушачьи своры. Жаром сгорали солнечные лучи на спекшемся небе. К вечеру удушающий и спертый воздух разбавился прохладным ветром, тянущим с запада нотки надвигающегося дождя.       Ноги устали идти вдоль желтящей сельской дороги. Поезд оставил меня в нескольких ри от глухого села. Одни минки с тростниковыми крышами сменялись другими, люди любопытно озирались на меня, аки какой диковинке. Да только каждый ли день ты встретишь мужчину в отглаженной рубашке, в прямых брюках со стрелкой, с твидовым пиджаком и чемоданом на европейский манер в руках. В седьмом году Тайсё это все ещё было этакой дивностью в городских средах. Стоило ли говорить о глубинках?       На своём пути то и дело я ловил смущенный взгляды и смешинки от юных дев на рисовых полях, когда останавливался спросить дорогу. А я только и смущался, заикался. Видным женихом мог бы стать в этих краях: молодой, городской учитель, только-только закончил Токийский Университет на факультете японской литературы. Красивым бы я себя не назвал, детства болел астмой, отчего был на вид болезненно худым, всегда ходил в круглых старомодных очках с толстыми линзами. Однако главным своим пороком и наказанием я считал «виденье».       Я вижу что-то непостижимое человеческому зрению каждый день. В окружающей нас повседневности нам приходится делить быт с демонами-ёкаями, от самых безобидных до смертельно опасных. До подле мне не известно от кого в семье мне передался этот «дар». Однако он превращал жизнь мою и моих близких в писания религиозных текстов про ад в явь.       Так казалось мне, когда нас с отцом бросила мать, не вынося моей чудности, сводящей её с ума. Нет, ныне я нисколько не виню её: ни в том, что она ушла; ни в том, что бросила меня одного в этом перепутье миров. Любой бы ушёл на её месте оставил такого ребенка, или ещё хуже утопился бы с ним в ближайшем канале, дабы избавить его от тяжбы такой жизни.       Дела до меня у моего отца не было, я кочевал от родных в новые семьи, что создавал Табито. Первая, вторая жена. Мы скитались по округу Токио, не смея прибиться хоть к какому-то месту, что можно было назвать чудесным и теплым словом «дом». Для себя я лишь усвоил простые правила выживания на перепутье.       Любой день строить из простого четко выверенного плана: встать, позавтракать, отправиться в университет по четко сформулированному безопасному пути, посетить занятия и тем же путем вернуться в съёмную комнату. Что главное: не подавать виду, если краем глаза ты заметил копну смольных волос хари-онаги за углом матии на переулке. Так, впрочем, мне приходилось жить до окончания университета. Студенческая пора прошла, вместе с тем на какое-то время прошла и пора частых выходов на улицы.       Я сидел в комнате, выходя раз в неделю за какой-то едой. Вечно в паранойи озирался вокруг, зная, что это привлекало лишнее внимание городских ёкаев. Я писал короткие рассказы и смянал черновики, но денег было не так много, поэтому черновики использовались не раз и не два. Стопкой стояли на краю стола, соседствуя с томами современников, на которых я учился, которые изучал для диссертации.       Была и мелкая подработка: я публиковал биографии известных людей. Но тех денег мне хватало едва ли сводить концы с концами. Смелости печатать свои рассказы я не мог набрать в охапку, как те черновики. Собрать и отнести в ближайшее издательство, найти сенсея в писательство. Писать, писать. Сейчас и всегда.       Безработная жизнь тянула петлей на шее, туго стягивала пояса европейских ремней. Ограничения падали на плечи тяжелым грузом. И, когда друг мне предложил работу учителя в своём родном селе в префектуре Гифу, я согласился.       — Тебе бы очки снять, Ли Лин, — так меня звал мой хороший и близкий друг Фукада.       — Так, я ничего тогда не буду видеть. Удумал чего, — прыснул я, оглядывая новый универмаг в западном стиле на Хирокодзи возле Уэны. Сюда меня затащил Фукада. Его интерес всем западным таскал меня вдоль широкой улицы с яркими каменными строениями.       — Ай, зря ты так. Выглядишь как человек-стрекоза, такое разве дамам нравится, — махнул друг, вертя в руках импортную фарфоровую куклу.       — И толк, если я девушку перед собой не разгляжу, Фукада-кун? — я взял деревянную машинку с витрины. — Чего ты меня все женить спешишь?       — Время скоро пролетает, Ли Лин. Ты слишком замкнутый. Обязательно надо найти завидную женушку тебе, чтобы раскачала тебя, — хлопнул он меня по плечу с такой силой, что я дрогнул и уронил игрушку. Потянувшись за ней, я заметил блеск красных глаз в тени под прилавком. Я мигом отдернулся и поставил машину на место, скорее переключившись на что-нибудь в пестреющем красками магазине.       Ребятня бегала между выставленными игрушками, громко охая и вздыхая, пересчитывая на всех несколько бронзовых рин. Школьники в формах сновали по игрушечному, считая сколько придётся подработать на рынке, что купить вон те новый рыжие вьющиеся розой мячи-темари или те расписные две ракетки хагоита. Девочка в розовом опрятном шелковом кимоно тянула за рукава матери, показывая на тех самых импортных кукол, у которых мы стояли с минуты. Шумели и звенели механические игрушки. Это было раем для детских глаз и ушей. Хотя мне и самому нравилось поглядывать из панорамных больших окон за суетой в магазине, как то делали уличные дети в перерыве между работой: измазанные углем, грязью, в перештопанных юкатах — лето было не из самых прохладных.       Что-то дернуло мои брюки со стрелками, но я не подал тому внимания. Если я не обращаю на тебя внимание, значит не вижу? Дергал гость магазина штанину до самого выхода, даже вышел с нами на шумную улицу, где гудел новоявленный трамвай без коней. Шумели и кряхтели на мощеных дорогах редкие автомобили, издавая истошный гудок на невнимательных пешеходов. Хотя оно и ясно, не привыкли. Солнце стояло высоко на полудне. На проводах кричали крайне глазастые вороны, жалуюсь на те самые машины.       — Да куда же ты идёшь, дура?! Ослепла, — ругался водитель омнибуса на молодую девушку с кричащим ребенком на спине. Она вся раскланилась, чуть ли не билась бледным лбом по дороге. Куда-то спешила, от кого-то убегала.       Оглядываясь на разгоревшийся скандал на дороге, я ненароком заметил гостя на моих штанинах. Цукумогами, глазастая мелкий мячик, что завалился под прилавок и зажил своей жизнью. Он крепко держался за ткань, цепляясь за меня всеми силами. Не страшен, и я выдохнул, не дернулся ногой посильнее, чтобы сбить. Я опустился на колени, будто хотел поправить шнурок на ботинке и взял пассажира на руку, перекинув в карман пиджака.       — Как дела с работой? — спросил Фукада, поправляя кулек подмышкой.       — Туго. Есть какие предложения? — я поправил очки, цукумогами выглянул из кармашка, окидывая меня недоверчиво.       — Да, в моей деревушке пост учителя освободился. Пойдёшь? Встретят с горячими объятиями, дадут жилье. Но детей в школу вогнать с улиц и полей придётся самому, — хлопнул он меня вновь по плечу.       — Пойду.       Я оперся на колени, истощенный дорогой. Солнце едва догорало на горизонте, поджигая лучами тёмные грозовые тучи на небе, что тяжёлым одеялом укрывали тонущие в ночи небосвод. На границе с полями стояла одинокая заросшая статуя лиса. Село Н встретило меня низкими развалившимися минками на окраине. За низкой прохудившейся, прогнившей оградой старушка кормила рыжих кур в загоне. Она цокнула, бросив подозрительный взгляд на меня. Поджав губы, улыбнулся, неловко и скованно поклонился ей.       Фукада, поглаживая лацканы пиджака, этим утром на разгоряченном и дымном перроне раза два повторил:       — Тебя должны будут встретить. Кто не знаю, но должны, — он откашлялся от упавшего с поезда дыма.       Меня никто не встретил.       — Если не встретят, иди к дому старейшины, — Фукада всучил мне в руки чемодан и аккуратно завернутый в хлопковый платок бенто.       Мне никто не сказал, где дом старейшины.       Оглянувшись в поисках встречающего, я присел у края дороги. Забота о грязных брюках мигом отошла на дальний план, я ужасно устал. Не знаю, были ли эти кожаные модные заграничные ботинки рассчитаны на долгие пешие походы, но осевшая белесая пыль и пару светлых царапин на них явно сократили срок службы новой обуви. Ноги ныли и болели, уже было в пору босиком пройти по каменной сельской дороге, чтобы унять боль. Закатав рукава на влажном от пота рубахе, я припустил пару пуговиц на ней. Сколько можно будет ждать какого-нибудь мальчонку до того, как ливанет дождь?       Я нарвал горьких цветов полыни в тянущемся ожидании. Того глядишь встречу Амэ-онну в негожую ночь.       Старушка в выцветшей бордовой юкате, повязанной головой все цокола и бухтела, изредка поглядывая на меня. Ойкая, она подтянулась к своей ограде.       — Юноша, ты ведь не местный? Иль чей родственник? — я тяжело выдохнул, и вновь как ни в чем не бывало мило улыбнулся.       — Нет, я приезжий учитель, тетушка. Только вот сказали, что меня встретят. Как видите, жду, — бросил мелкие с горошину цветы полыни, растянув пыльцу с рук по брюкам.       — Хадзимэ-сама полтора года как не стало. Я уж стала думать, не приедет никто. Нынешнюю молодёжь только по полям с плетью гонять пора, — как-то злобно прищурила глаза старуха, смотря куда-то вдаль меня. Я рефлекторно обернулся, но за мной были лишь поля, разделённые валами земли с проросшей травой. Редко на небе летели вороны. Дневные работы закончились.       — Не подскажите как пройти к дому старейшины? — я встал, отряхнувшись от пыли.       — Иди прямо по этой дороге. Уткнешься в поместье Кашимуры-сама, — она оставила свое повествование. Должно быть завидела непонимание на моем лице, потому что, честности ради, будучи неместным я и знать не знал, как выглядит то самое поместье. — Поверь, не спутаешь. На этой улице одни минки стоят, а у него дом большой, красивый, с глицинией за каменным забором. Вот, от него надо будет свернуть налево. Спуститься вниз. Дом старейшины не пропустишь. Он тоже красивый богатый из тёмного дерева с гербом на писных воротах. То ли тигр, то ли полутигр-полурак. Черт поймет этих фамильных людей.       — Благодарю вас, тетушка, — я поклонился и несколько воодушевленно пустился в путь.       Горький едкий запах полыни тянул шлейфом за мной. На электропроводах сидели вороны, грозно каркая. Я не стал вглядываться в их лишние пары красных бусинок. Не привлекать внимания. Пышная глициния показалась над воротами очень скоро, я разглядывал её свисающие кисти. Хотелось сорвать одну кисть и вложить в один из учебников, что привез собой. Но я воздержался, ибо то была чужая собственность, и росла она за оградами.       На рыжих улицах в закатных лучах редко сновала ребятня, играя с рвущимся тэмари. Игра мигом прекратилась, как на горизонте замаячил я. Быть может я был невежествен своём незнание некоторых обычай сельчан, так как никогда не жил в сельской местности, ведь к чему-то дети вытянули свои крохотный ручонки в подаянии. Я лишь развел плечами в неимении никаких лишних средств в кармане, более того у меня даже не было жженого сахара в яркой обертке — карамели.       Глядя на меня, наверное, можно предположить, что положение мое не бедственное, и деньги лишние в брюках завалялись, и приехал сюда я будто на чёрном омнибусе. Хотя последний заглохло бы, едва отъехав от скудной станции в районном центре. Слишком он много ел топлива, а сельские дороги едва ли приспособлены под механическое нечто.       Я окидывал редкие обновлённые ноки на улице. Дома стояли чуть ли не вплотную друг к другу, делясь деревянным забором. На конце улицы, как и сказала старушка, был красивый и богатый дом с глициниями во двору, вдоль каменного забора с раскинувшимся плющом росли аккуратные кусты можжевельника. На воротах солнце поело изображение некого герба, и рисунок действительно не имел возможности быть распознанным.       Впервые я постучал тихо и неуверенно, будто надеялся, что кто-то меня услышит. После набравшись смелости, постучал настойчивее, сильнее. И со двора донеслось: «Иду». Малые ворота мне открыла женщина средних лет в фартуке и нарукавниках, она потирала мокрые руки о подол передника. Сединой вились нити на ее темной косе, и видом она совсем не ждала гостя.       — Я приезжий учитель. Накаджима Ацуши. Меня должны были встретить, но никого не было. Вот, я и сам пришёл к вам, — выпалил я, перестав дышать и скорее поклонившись.       — Ой, прошу не кланяйтесь так низко. Я не хозяйка дома, лишь домослужительница. Фумико, если вам удобно, — женщина подхватила меня холодными руками за плечи.       — Тут ведь живёт старейшина? — поправил спавшие в волнении и поклонах очки.       — Так и есть. Давайте я вас провожу в гостевую, — она пригласила меня в изящный двор с мощеной дорожкой к большому деревянному дому. Лепестки глицинии кружили в небольшом пруду с золотыми карпами на углу двора, обставленном камнями.       Мы сняли обувь перед верандой. Гуляя вдоль фусум, Фумико проводила меня в западную часть дома. Тёплый свет падал на дощечки веранды. Женщина открыла седзи и указала на подушки на полу. Я кивнул и присел на коленки.       Оглядывая светлую комнату с одной люстрой над головой. Я уловил отдаленное: «Я сообщу хозяевам и подготовлю вам место». Седзи немного отодвинулось и в щель просунулась маленькая девочка в фартуке и козырьком на голове. На коротких чёрных волосах звенели цветы глицинии. Она обошла меня кругом, принюхиваясь, приглядываясь. Видимо, от меня сильно тянуло горькой полынью.       Я сидел молча, стараясь не обращать внимание на неё. Как правило, дзасики-вараси безобидные. Однако стало быть это было её гостиной. Потянувшись к чемодану, я вытащил из неё завалявшуюся на дне карамельку и положил её перед собой. Дзасики очень скоро подобрала её. Улыбнувшись такой картине, я был пойман ёкаем. Девочка пристально пригляделась ко мне и сощурилась. Я немного отпрянул.       — Накаджима-сама, — сёдзи с грохотом въехали в раму. В едва освещенном коридоре показался плотный мужчина в коричневом кимоно. Он поглаживал свою короткую копну седых волос на подбородке. Морщины вытянулись в приветливой улыбке.       — Добрый вечер, — я поднялся, скорее поклониться хозяину.       — Вы воистину человек с большим сердцем, — он крепко пожал мне руку, хохоча. — Уехать из города в глушь, чтобы учить детей. Расплакался бы, если бы мне такую историю рассказали.       — Благодарю, — отчего-то мне было совсем некомфортно в компанию этого мужчины, имени которого я и не знал. — Простите за бестактность, однако как вас зовут?       — Сиканоин Исао. Вы должно быть голодны? — он развёл руку куда-то в сторону коридора.       — Признаться, очень, — кивнул я.       — Конечно, такой путь пройти. Фумико должно быть уже подготовила для вас офуро, пойдемте, провожу, — мы прошли в самую дальнюю комнату на севере доме. То была небольшая баня с шайки, полностью отделанная деревом.       В деревянном чане чуть остывала горячая вода. Сняв свой костюм, я сложил его на скамье перед шайки. Хорошо отмывшись от пыли и запаха въевшейся полыни. Я залез в чан. Подтянув к себе колени, я разглядывал рассеявшуюся передо мной явь. Вода рябила от легких движений, на стенках чана стекали капли испарины. Отпустив сегодняшний день и дорогу, я пытался расслабиться. Вспомнить, когда я был последний раз с Фукадой в сэнто.       То должно быть случилось на первом курсе Токийского университета. Фукада повёл меня в общественную баню в частности под предлогом познакомиться с какой-нибудь милой девой. Однако я лишь стыдливо краснел и прятал глаза за запотевшими очками, не желая иметь что-то общее с этим человеком.       — Да сними ты эти свои монашьи очки. Пропустишь все самое весёлое, — он потянул за мои очки. Но я не дался, ударив его по рукам.       — Постыдись, ведёшь себя некультурно, Фукада-кун. На нас и так неодобрительно озираются. Тебе этого мало, хочешь чтобы нас выгнали? — на самом деле, мне было ужасно некомфортно и стыдно в окружении такого количества наготы. А мы ведь ходили в тот день поутру, на середине недели. И откуда только собралась та по меньшей мере дюжина посетителей?       — Мало ли сэнто в Токио, — прыснул Фукада, скрестив руки на груди.       — Мне кажется, искать себе невесту здесь подобно тому, чтобы её искать на квартале, — я старался смотреть в воду. Но чужая нагота подобно райскому яблоку: искушала любопытством и интересом к себе.       — В сэнто ходят благоразумные дамы, Ли Лин. Как ты такое можешь говорить?       — А куртизанкам мыться не надо? — вскинул я бровь.       — Не знаю, наверное.       Я плеснул водой в тишине, чего нельзя было делать в общественных банях. С тёплой и мягкой усталостью я вышел из фуро. На скамейке лежало чистое полотенце и гостевая серая юката с белыми носками-таби. Очки покоились там же, где я их оставил.       Заправив мокрую челку, я тихо прикрыл сёдзи фуро. Я перепугался, когда в ночной темноте меня встретила улыбающаяся Фумико, держа руки за спиной.       — Я вас провожу к хозяину.       Я нервно поправил очки на переносице, и направился за ней. Воздух к ночи разрядился перед грозой. Где-то гремел гром, сверкая серебром за чёрными макушками деревьев за деревней. Витал аромат дождя, бледной пеленой стелил горизонт одинокий дух дождя. Первые капли дождя обвенчали каскадную крышу ритмами ударов.       У пруда под глицинией игралась молодая девушка в голубой юкате с подвязаными рукавами. Смольные волосы струей ниспадали на её спину. Та была, наверное, дочерью хозяина. Одета была совсем не по рабочему, в дорогие ткани. Да и стала бы прислуга играться с золотыми рыбками в пруду.       — Момо-тян, идите домой. Дождь начинается, — Фумико остановилась на краю веранды, подзывая девушку. Звеня золотыми серёжками, она обернулась на оклик. Хороша собой: маленький носик, голубые глаза, едва заметный в освещении уличного света и фонарей в саду румянец. Момо широко улыбалась, отчего я отвел взгляд на бумажную расписную фусуму, должно быть чья-то спальня.       — Это должно быть дорогой учитель, — девушка звенела точно, как ритуальная погремушка для кагуры. Вилась красными лентами вдоль, пытаясь разглядеть мое лицо. — Хорошенький какой.       Раскраснелся. Лишь бы не посватали ещё меня тут. Не поймите, девушка была мила и хороша собой. Даже слишком. Родом из благородной, должно быть, фамилии. Однако хотел бы жену, давно уже обратился к омиай. Даже вопреки своему проклятию.       — Госпожа, проявите уважение, — строго заметила Фумико.       — А снимите очки. Прошу, — Момо сложила руки в молитве. И чего все заладили с этими очками? Разница, что я в них, что без. Будто от их отсутствия мир в миг перевернётся.       Я отступил назад под напором девушки. Нет, все же будь то омиай, мы бы не сошлись. Так грубо просить и лезть к человеку, какого бы он не был статуса.       — Накаджима-сама, а вы времени не теряйте, — засмеялся старейшина, появившись за одной из комнат. — Это Момо, моя младшая доченька.       — Рад знакомству, — поклонился я девушке. — Накаджима Ацуши.       — Я и не представляла, что к нам приедет такой молодой учитель, — Момо прозвенела сережками к отцу.       — Я и сам не верил. Пройдёмте, отужинаем.       На столе стоял чан с горячим анко-набэ, варёные корни лотоса, грибы шиитаке, миска риса и чарка саке, которую любезно подливала Фумико. Пить алкоголь я не спешил, распробовал его лишь от уважения к хозяевам.       Хозяйка дома подхватила хворь до моего приезда, и сейчас в горячке лежала в своей комнате. Отчего Фумико оставалась при доме все время. Она была одинокой дочерью одного из старожилов села. Мужа и детей у неё нет. Но свое призвание нашла в помощи. Такую историю поведал старейшина, раскрасневшись до ушей от пьянства.       Он же рассказал и о своем гербу на воротах. Когда-то их семья была самурайской, и на закате у них осталось столь богатое и большое поместье.       Я любезно кивал и односложно отвечал на его замечания, хоть и не любил пьяные компании. Даже с Фукадой не ходил в бары и идзикаи в свои студенческие годы. Нескольких чарок хватило, чтобы я сам воспылал в огню. То должно было быть алкоголем отменного качества.       — Я видел на окраине села статую лиса. У вас должно быть поклоняются богине Инари, — зачем-то я вспомнил на шестой чарке сакэ, которую уже подливал хозяин.       С нами в столовой сидела и дзасики-вараси, воруя со стола редкие сладости, вроде моти, что принесла Фумико, перед тем как покинула нас. На улице шумел дождь. Ветер вгонял приятную влагу с улицы.       — Когда-то давно. У нас знаете даже лисов не водится.       — Почему же?       — Инари увела своих посланников столетием назад. Мой дедушка рассказывал, что в давным-давно тут водилась жестокая и страшная кицунэ. Кошмарила целое село: забирала души лучших людей, воровала куриц. Тогда-то сельчане обратились к гудзе храма Инари, дабы она усадила эту демонессу на свое место, — мужчина выпил чарку и грохотом поставил её на стол. — Она-то, конечно, с ней справилась, но богиня разгневалась на нас и наслала ненастье, засуху и неурожай. С того дня никто не видел лис в округе.       — Вы верите в эту сказку? — я подпер руку под подбородок.       — Сказка, конечно, красивая. Но лис действительно нет, а храм Инари был когда-то, — прищурился Сиканоин. — В любом случае, ёкай лишь плод человеческих страхов. И, как человек образованный, вы это понимаете лучше меня. Верно? — Верно, — нервно сглотнул я, поглядывая на беспечную дзасики за столом.       Меня разместили в одной из пустых комнат, куда любезно переместили и мой чемодан. Я лег на футон изможденный от сегодняшнего дня. Сложил очки под боком, утопая в теплоте и усталости. Кто-то стучал по деревянной раме, но я не ответил. Под шум дождя я быстро уснул.       От раската молнии содрогнулся весь дом. Истерично хватаясь за юкату, я проснулся в безумной духоте. Не хватало воздуха, тяжело дышалось. Грудь сдавило и жгло. Имея крошки сил, я открыл фусуму в веранду. Дождь топил зелёную траву в грязной воде. Лёгкая прохлада далась глотком воды в засуху, и я задышал.       В ненависти к своему недугу порой хотелось в безумстве плакать. Страх сковывал все тело, мне не хотелось умирать так скоро. Горечью хватался за жизнь, по возможности. Я присел на краю промокшей веранды, подставляя дождю свою руку. Тёплый. Теплый свет уличных фонарей тонул в затихающем дожде. За пеленой на высоком заборе блеснула пара красных глаз. Кто-то наблюдал за мной.       Я не мог сдвинуться со своего места, захваченной пламенем диких глаз. Нечто прыгнуло на траву, медленно направляясь ко мне. В тусклом свете фонарей показалась бурая лиса. Лиса, которые не водятся тут. Или же это была кицунэ?       Я сдвинулся вглубь веранды, будто бы то могло помочь при нападении лисы, однако и столбом стоять было бы глупо. Однако лиса, не дойдя до меня, остановилась у фонаря и оглянулась куда-то в сторону. Во тьме, в которую вглядывался лис было нечто. Сверкающие глаза, ползущая по траве смолью, скреблась и по балкам.       Меня сковал больший страх, сердце забилось в ушах. Глупо надеяться, что я не привлек этой ночью кого-то своим присутствием здесь. Душа видящего стоила сотни обычных, так однажды заметили цукумогами в дедушкином шкафу.       — Моя добыча, — заметила лиса мужским голосом и метнула голубое пламя из своего хвоста.       Это я-то добыча?! Я скорее поднялся на ноги, отрезвленный голосом екая. И закрылся в комнате, зарывшись в одеяло. При желании ёкай и зайти мог бы, наверное, но хотелось верить, что будет совсем иначе. На моё копошение пришла дзасики и села подле меня, нежно поглаживая серебряные волосы.       Лисы у них не водятся, зато кицунэ да. Ладно бы это, я не пробыв и дня тут стал чьей-то добычей. Стоило ли вообще соглашаться на эту работу?! Ком тревоги в животе подсказывал, что дальше станется лишь хуже.