Саэйла. Ученица Цу'тэя

      Изумлять и обескураживать — вот что получалось у Джейксулли лучше всего. По крайней мере, он делал это с завидной регулярностью, не желая, видимо, изменять себе и своим «привычкам». И что не менее важно: от Джейксулли можно было ожидать чего угодно. Предугадать, как он поступит в следующий момент, на что пойдёт, чтобы выпутаться из затруднительной ситуации, было попросту невозможно. Выбирая способ достижения цели, сноходец проявлял поразительную находчивость.       Когда в небе, над самым Древом Душ, появилась Последняя Тень, На’ви испуганно закричали и, не в силах даже пошевелиться от сковавшего тело ужаса, устремили встревоженные взгляды наверх. В один момент в головах десятка На’ви вспыхнула отчаянная мысль: «Вот и Смерть пришла по их душу».       Кто ж знал, что у Смерти появился наездник…       Джейксулли… Тот самый Джейксулли, который ещё недавно обманул и предал их, теперь искренне желал помочь им в борьбе с людьми. Тот, кого они отвергли, кого готовы были обречь на смерть за совершённые им преступления, возвратился, преисполненный решимости защитить, спасти их от надвигающейся опасности. И ради этого Салли отважился на крайнее безрассудство: оседлал самого грозного и опасного воздушного хищника, который вселял в сердца На’ви едва ли не благоговейный ужас, — Последнюю Тень.       Сноходец, совершивший столь безрассудный и отважный поступок, не просто подарил Оматикайя надежду на лучший исход — он вселил в их сердца непоколебимую веру в победу. Оседлав Последнюю Тень, Джейксулли завоевал прощение и, что ещё важнее, безграничное уважение народа. И даже те, кто относились к нему с недоверием, презрением или же ненавистью, смирились перед величием и бесстрашием Торук Макто. Они взирали на него восхищённо, благоговейно, покорно расступались перед ним, протягивали к нему руки, желая прикоснуться к ожившей легенде…       Будучи ребёнком, Саэйла не раз просила родителей рассказать ей легенды о каждом, кто отважился оседлать Последнюю Тень и впоследствии получил прозвание Торук Макто. Со свойственной лишь детям жадностью — а вернее сказать, ненасытностью — вслушивалась она в каждое слово матери и отца, представляя себя на месте бесстрашного охотника.       Однако осуществить детскую мечту ей так и не удалось. Зато сумел обуздать Последнюю Тень тот, кому долгое время не доверяли, кого обходили стороной, а впоследствии и вовсе изгнали с позором из клана, объявив его лжецом и предателем. И сделал он это, руководствуясь не корыстными мотивами и не жаждой мести, но искренним желанием помочь. Осознание этого растопило лёд недоверия и враждебности в сердцах На’ви, выжгло все сомнения и опасения, вселив уверенность, пробудив отвагу.       С замиранием сердца ожидала Саэйла решающее слово молодого оло’эйктана, взирая на него взволнованно, жадно. Но Цу’тэй медлил с ответом, колеблясь, сомневаясь: внутри него развернулась настоящая битва. Упрямство, недоверие, обида, негодование — всё это восстало в нём при одной только мысли о том, что придётся довериться сноходцу. Однако Цу’тэй тотчас осёк себя, не позволив уязвлённой гордости — ничтожному и мелочному эгоизму — взять над ним контроль.       Он хорошо помнил данное Саэйле обещание: сделать всё возможное, чтобы защитить вверенный ему народ. Что ж, вот и пришло время сдержать слово…       Цу’тэй не просто принял помощь Джейксулли — он проникся к нему почтением, признал его авторитет. Забыв о нанесённых ему обидах и оскорблениях, о причинённом вреде, смирившись, оло’эйктан позволил сноходцу обратиться с речью к Оматикайя, согласившись выступить в качестве переводчика.       И слова Торук Макто нашли отклик в сердцах На’ви, пробудили в них решительность, смелость, веру в себя и свои возможности. Теперь, когда на их стороне была Последняя Тень, они не боялись ничего.       Эмоциональная речь Торук Макто — смелая, горячая, сильная — подняла боевой дух Оматикайя, укоренила в их сердцах веру в победу. И вскоре десятки охотников, разделившись на небольшие группы, отправились во все концы Пандоры, призывая другие кланы объединиться, встать на защиту планеты, не позволив людям разрушить их будущее, уничтожить то, что по праву принадлежит им.       И никто из вождей не посмел пойти против воли Торук Макто. Стоило только им услышать это имя, как всякие сомнения, опасения и страхи, поселившиеся было в их душе, рассеивались вмиг. И всего за день к Оматикайя присоединились пятнадцать кланов, расположившись недалеко от Древа Душ. Сильные, бесстрашные и отчаянные воины, объединённые общей целью, охваченные боевым духом, готовые пойти на всё ради будущего их детей…

***

      Погрузив в небольшую чашу с краской кончики пальцев, Саэйла в следующую секунду поднесла ладонь к груди, лёгкими, плавными движениями выводя на коже ритуальный рисунок. Изящные линии красного, бирюзового и синего цветов, сплетаясь меж собой, подобно змейкам, складывались в замысловатый, но аккуратный узор.       Специальная краска очень быстро въедалась в кожу, покрывая её шершавой на ощупь корочкой, отдалённо напоминающей поверхность наждачной бумаги. Краска эта немного пекла кожу, однако жжения или же дискомфорта не вызывала. Куда больше проблем возникало, когда наступало время смывать её с себя.       Посмотрев на своё отражение, Саэйла неопределённо улыбнулась: она задумалась о том, с каким трудом будет стирать краску после битвы. Одной водой тут не обойтись — скорее всего, придётся не раз пройтись шершавой поверхностью раковины по телу, используя ту в качестве своеобразной губки. Довольно неприятный, хоть и необходимый ритуал, о котором Саэйла вспомнила лишь для того, чтобы отвлечься от мыслей о предстоящем сражении. Впервые за день охотница задумалась: «А что же их ждёт потом, когда завершится битва?»       Доживут ли они до победного конца или же погибнут в пылу сражения, изрешечённые пулями, сброшенные с икранов вниз, в пропасть? В том, что они победят, Саэйла даже не сомневалась, а вот в том, что ей удастся выжить, не была уверена…       Целый день шли приготовления к масштабному сражению, которое должно будет поставить точку в конфликте между людьми и На’ви. Вожди шестнадцати кланов участвовали в обсуждении плана битвы, однако решающее слово сохранялось за Торук Макто, чему, впрочем, никто не противился.       Что удивительно, с особым рвением отстаивал позицию сноходца именно Цу’тэй. Казалось, после того, что Джейксулли сделал для клана Оматикайя, молодой оло’эйктан готов был стоять за него горой, поддержать любое — даже самое безрассудное и смелое — его решение.       После продолжительной дискуссии, во время которой был продуман ход битвы, распределены обязанности каждой группы воинов — и наземных, и воздушных сил — и решены значимые вопросы, вызвавшие среди собравшихся больше всего споров, оло’эйктаны направились к своим кланам.       На совете было решено, что бóльшая часть воинов, в том числе и клан Оматикайя, будет участвовать в воздушном сражении. Их задача — не позволить эскадре из «Самсонов» и «Скорпионов» приблизиться к Древу Душ. Атаковать воздушные силы RDA необходимо будет неожиданно и молниеносно, набросившись на них сверху и застав их врасплох. Благодаря расположению Парящих гор осуществить столь дерзкий план было несложно, хоть и очень рискованно, если взять в расчёт количество конвертопланов и их огневую мощь.       Боевые корабли без труда уничтожили Дерево-Дом, и На’ви не смогли этому помешать: их стрелы оказались бесполезны. Саэйла хорошо помнила об этом… После того, что произошло, она была почти уверена, что созданные людьми летательные аппараты неуязвимы. Однако ж, Джейк Салли и Труди Чакон, которую тот позвал в качестве инструктора, сумели переубедить её.       — Попасть в винт конвертоплана, находясь под ним, невозможно — поток воздуха просто унесёт стрелы. Но в небе у вас есть преимущество, — инструктировала расположившихся рядом с «Самсоном» охотников Труди, указывая концом палки на те или иные части летательного аппарата. — Если вы наброситесь на конвертоплан сверху, то без труда сможете попасть в колонку несущего винта и тогда… — Труди сжала кулак и, выставив его перед собой, резко разжала пальцы, изображая таким образом взрыв.       — Но куда легче, само собой, попасть в пилота, пробив стекло стрелой, — чуть позже добавила Труди с усмешкой, наблюдая, как На’ви, подобно любопытным детям, осматривают «Самсона» со всех сторон, постукивая по металлической поверхности и хватаясь за лопастной винт.       Обсудив план действий, На’ви разошлись, намереваясь подготовиться к битве. Саэйла же некоторое время медлила: ей не хотелось покидать Цу’тэя так скоро. В этот самый момент, сидя рядом с ним, едва ли не бок о бок, она не чувствовала ни беспокойства, ни страха, ни сомнений. Вся фигура Цу’тэя, казалось, излучала уверенность и холодное спокойствие, которые невидимыми волнами растекались в стороны, передаваясь сидевшим рядом с ним юным охотникам, — амбициозным, пылким, дерзким на вид, но внутренне колеблющимся, сомневающимся в собственных силах.       Когда же бóльшая часть охотников разошлась, Цу’тэй глубоко вздохнул — то ли облегчённо, то ли устало — и прикрыл глаза, откинувшись на сухое поваленное бревно. Бросив на наставника ласковый, умилённый взгляд, Саэйла тотчас отвернулась, изо всех сил пытаясь подавить глупую улыбку. Однако, стоило только ладони Цу’тэя коснуться её собственной, как она резко обернулась, изумлённо уставившись на него.       Оло’эйктан же, медленно и удивительно нежно поглаживая костяшки пальцев Саэйлы, взирал на неё неподвижно, отрешённо. Погружённый в напряжённые и тягостные раздумья, он, казалось, даже не контролировал свои движения — действовал инстинктивно, повинуясь спонтанному, но непреодолимому порыву.       За весь день они обменялись лишь парой-тройкой ничего не значащих фраз, несмотря на то, что почти всегда находились рядом. Саэйла сопровождала оло’эйктана, подобно преданному и ревностному слуге, — молчаливая, кроткая, незаметная. Никто толком не обращал на неё внимания, однако ж, она всегда была рядом с Цу’тэем: наблюдала за ним со стороны, жадно внимая каждому его слову.       И вот наконец им представилась возможность поговорить, высказать вслух мысли, что преследовали их весь день, подобно мелким назойливым насекомым, то и дело переключая внимание на себя, отвлекая. Но почему-то именно теперь говорить им совсем не хотелось.       И не потому, что они боялись сболтнуть лишнее, нарушив очарование и необъяснимую безмятежность момента, но потому, что им нравилась воцарившаяся тишина. Она не давила на них невидимыми пластами, не скребла, подобно хищной кошке, грудь, не сжимала железной хваткой горло, вызывая тошноту. Наоборот, тишина эта приносила спокойствие, столь необходимое им в этот момент…       Впрочем, момент этот длился недолго и оборвался так же неожиданно, как и начался. Цу’тэй был вынужден оставить Саэйлу и уединиться с Джейксулли для серьёзного, не терпящего отлагательств разговора. Проводив их задумчивым взглядом, охотница тяжело вздохнула и, поколебавшись некоторое время, неспешно поднялась с земли, небрежными движениями рук стряхнув прилипшие к коже листья и мелкий сор.       Размяв затёкшие после продолжительного пребывания в одной позе конечности, Саэйла побрела в сторону небольшой примитивной палатки, которую сделала сама из того, что смогла отыскать. Скромно, но сносно и весьма уютно. Охотница решила подготовиться к предстоящей битве и привести себя в надлежащий вид, надеясь, что это занятие хотя бы немного отвлечёт её.       Однако надежды Саэйлы не оправдались. Оставшись наедине с собой, она только сильнее погрузилась в неприятные, удручающие мысли, которые, оплетая тело невидимыми глазу лианами, насильно тянули её за собой, не позволяя даже пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы выбраться из прочных оков.       По натуре своей Саэйла не была эгоисткой. По крайней мере, себя таковой она никогда не считала. Но теперь, когда у неё появилась надежда, когда счастье было так близко, Саэйла боялась смерти. Она преодолела столь длинный путь не для того, чтобы в один момент потерять всё, что с таким трудом приобрела. Но иного выхода не было…       Бежать от битвы, трусливо прятаться, пытаясь обмануть саму Смерть, Саэйла не собиралась — уж лучше умереть в муках, чем опуститься до такого… Но и покидать этот мир так скоро ей не хотелось. Можно сказать, внутри Саэйлы развернулась самая настоящая битва. Битва, куда более серьёзная, ответственная и трудная, нежели может показаться на первый взгляд, — с самим собой.       Отрешённо смотря на своё отражение, Саэйла прерывисто и часто дышала, пытаясь справиться с охватившим её волнением. К щекам и ушам охотницы прилила кровь, отчего ей сделалось жарко, даже душно. Прикрыв глаза, она непроизвольно скользнула языком по губам, чувствуя во рту сухость и горечь от краски. Зря она не дождалась, когда освободится Цу’тэй, — с ним ей было бы спокойнее…       Впрочем, Саэйле не удалось до конца развить эту мысль. Шорох задетого кем-то листа перистого папоротника, служившего своеобразной занавеской и в то же время дверью, вывел её из раздумий, принудив метнуть рассеянный взгляд в сторону незваного гостя, которым, к превеликому изумлению охотницы, оказалась Мо’ат. От неожиданности Саэйла даже дёрнулась, резко и несколько неуклюже обернувшись к цахик.       Но та, казалось, даже не заметила смятения юной охотницы или же решила не придавать ему значения. Мо’ат смотрела на неё неподвижно, пристально… По-видимому, она не горела желанием объяснять цель своего визита. А может, была уверена, что не должна этого делать.       — Цахик… — почтительно склонив голову, поприветствовала Мо’ат Саэйла, чувствуя себя неуютно под её пристальным, испытующим взглядом.       Однако Мо’ат не ответила на приветствие — только едва заметно повела бровью — и продолжила беззастенчиво рассматривать юную охотницу, как рассматривают в музее останки причудливого зверя, давно вымершего, но нисколько не утратившего ценность в глазах учёных.       Стоит сказать, что цахик обладала немаловажной особенностью: она могла заставить любого замолчать одним лишь взглядом, принудив его послушно склонить голову, подобно нашкодившему ребёнку, и опустить взгляд в землю. Безотказно подобный приём работал на более молодых и неопытных На’ви, которые безмерно уважали цахик и безоговорочно подчинялись каждому её слову, не представляя даже, что можно поступить иначе. Саэйла не была исключением.       — Я хочу, чтобы ты помогла оло’эйктану подготовиться к завтрашнему сражению, — ровным, бесстрастным голосом произнесла Мо’ат, будто не с просьбой обращалась к охотнице, а ставила её перед фактом.       Неожиданность и необычность просьбы — повеления — вынудили Саэйлу устремить на цахик растерянный и недоумённый взгляд: она не до конца понимала, каким образом может помочь Цу’тэю. Наконец, скользнув взглядом ниже, охотница заметила, что в руках Мо’ат держала плоские чаши с красками из громоцвета и геликорадиана и завёрнутые в ткань перья. Так вот что она имела в виду…       — Но ведь это… обязанность цахик, — неуверенно и с запинкой произнесла Саэйла и тотчас прикусила язык, осознав, что выбрала не совсем удачную формулировку. В ответ на её слова Мо’ат неопределённо хмыкнула и, чуть наклонив голову на бок, окинула юную охотницу внимательным взглядом.       — Думаю, не за горами день, когда ты станешь цахик, — спокойно ответила Мо’ат, так, словно они говорили о чём-то само собой разумеющемся.       Тон её голоса немало удивил и смутил Саэйлу. Растерянная, она некоторое время молчала, не в состоянии подобрать подходящие слова. Саэйле казалось, что Мо’ат пытается таким способом проверить её, выяснить, нет ли у неё планов на молодого оло’эйктана, не стремится ли она занять место цахик… Что ж, подозрения весьма обоснованные, хотя Саэйла сильно сомневалась, что Мо’ат видит в ней соперницу.       — Я не претендую на место цахик… — невольно сглотнув и потупив взгляд, произнесла Саэйла, надеясь, что её голос прозвучал достаточно твёрдо.       — Придёт время, и я покину этот мир… — неожиданно проговорила Мо’ат с невозмутимым равнодушием, немало изумив Саэйлу. Совсем растерявшись, юная охотница пригвоздила к цахик оторопелый взгляд, судорожно пытаясь понять, что всё это значит. — Я не знаю, сколько времени мне отведено, но знаю, что, когда это произойдёт, место цахик должна будет занять моя преемница, — Мо’ат сделала многозначительную паузу, наблюдая за реакцией Саэйлы на её слова. — Я вижу, что ты не безразлична оло’эйктану…       — А как же Нейтири? — растерянно спросила Саэйла, немало взволнованная словами цахик.       В голове её проносилось в безумном вихре великое множество вопросов, но именно этот сорвался с губ. Возможно, потому, что другие Саэйла побоялась озвучить, не желая показаться бесцеремонной и дерзкой.       — После гибели Сильванин я занялась обучением Нейтири… — неосознанно вздохнув, сдержанно и неслышно, начала Мо’ат, и Саэйла, удивлённая прямотой, даже откровенностью цахик, задержала дыхание, готовясь с жадностью поглощать каждое произнесённое ею слово. — Я думала, что, когда меня не станет, она займёт моё место. Но Нейтири выбрала другой путь… Я её не виню — что было, то было. Но теперь кто-то другой должен будет занять моё место, и, кажется, я нашла достойную кандидатуру.       — Сомневаюсь, что её одобрят… — неловко усмехнувшись, произнесла Саэйла, робко поглядывая на Мо’ат исподлобья. — Я не из тех, кто пользуется уважением среди своего народа.       — Мы часто судим о ком-то, ничего толком не зная о нём, и часто ошибаемся, потому что становимся заложниками предубеждений, — задумчиво проговорила цахик и, приблизившись к охотнице, заглянула в её глаза, нахмурившись. — Вот только я вижу куда больше, чем другие. Другие смотрят на внешнее, показное, я же стараюсь глядеть внутрь, — добавила Мо’ат, ткнув пальцем в грудь Саэйлы. — В тебе есть задатки цахик, есть сила и мудрость — я чувствую это. И со временем ты научишься использовать эти бесценные дары во благо всему клану.       — Со временем… — вымученно усмехнувшись, негромко протянула Саэйла, немало удивившись тому, что цахик так уверенно говорит о будущем, словно у неё нет сомнений, что охотница выживет в предстоящей битве.       — Да, со временем, — спокойно, но твёрдо произнесла Мо’ат, протянув Саэйле чаши с краской и перья, которые та после непродолжительной заминки приняла, устремив на цахик признательный взгляд.       Несмотря на то, что слова Мо’ат совсем сбили с толку Саэйлу, всполошили целый рой противоречивых и беспокойных мыслей в её голове, она всё же подчинилась воле цахик. Медленно и неуверенно идя к Древу Душ, юная охотница воскрешала в памяти подробности состоявшегося между ними разговора, не в силах поверить, что сказанное Мо’ат — чистой воды правда.       Чем заслужила она такое доверие? Почему именно на неё пал выбор цахик? Не потому ли, что она, как выразилась Мо’ат, была не безразлична оло’эйктану? Или же на решение духовного лидера клана повлияло нечто другое?       В кутерьме подобного рода вопросов, сомнений и догадок можно было легко заблудиться, и Саэйла, понимая, что поиск ответов только заведёт её в тупик, попыталась отбросить от себя назойливые мысли, сконцентрироваться на чём-то другом. Это оказалось не такой уж непосильной задачей. Хотя бы потому, что, увидев стоящего на коленях под Древом Душ Цу’тэя, охотница вмиг позабыла обо всём на свете.       Замедлив шаг, она некоторое время наблюдала за оло’эйктаном со стороны, не смея побеспокоить его. Саэйла знала, насколько важны были для него подобного рода моменты, а потому стояла тихо, не издавая ни звука, внимательно смотря на склонившуюся над землёй фигуру Цу’тэя. И лишь когда он, медленно подняв голову, бросил на неё беглый взгляд через плечо, охотница позволила себе подойти ближе.       Здесь, вблизи Древа Душ, царила своя — особенная и неповторимая — атмосфера. Атмосфера, присущая святыне, где каждый нуждающийся мог обрести успокоение и надежду, где, склонившись над самой землёй, можно вознести молитву Великой Матери и получить ответ. Именно здесь, в этом сосредоточии необыкновенной, недоступной человеческому пониманию силы, свершались браки между молодыми влюблёнными, здесь получали исцеление раненые и больные, здесь обретали вечный покой умершие вожди и их супруги.       Рядом с древнейшей ивой наиболее полно и глубоко ощущалась связь — священная, сакральная связь между всеми живыми существами на Пандоре. Она тонкими серебряными нитями паутины расползалась по земле, раскидистым ветвям, в воздухе, водной глади. Незримое присутствие самой Эйвы чувствовалось во всём, что окружало их. Оно приносило успокоение, вселяло в сердце уверенность и твёрдость, подкрепляло, даруя силу.       Лёгкий ветерок невидимыми волнами уносил с собой семена священного дерева, которые плавно и грациозно, подобно белым медузам, скользили в воздухе. Эти хрупкие и невесомые посланники Эйвы кружились в причудливом танце, следуя друг за другом. Чистые, невинные, удивительно нежные, они медленно проплыли рядом с Саэйлой, вызвав на губах её мимолётную улыбку. Невольно оглянувшись по сторонам, она медленно подошла к самому Древу, бросив благоговейный взгляд наверх, на тонкие и длинные ветви, которые в этот самый момент излучали фиолетовое свечение.       — Ты говорил с Сильванин? — поравнявшись с Цу’тэем, спросила Саэйла спокойным, ровным голосом, без тени огорчения или же ревности.       — Нет… я молился, — после непродолжительного молчания ответил Цу’тэй, отведя сосредоточенный и задумчивый взгляд от рук Саэйлы, и, заглянув ей в глаза, негромко добавил: — Последние несколько дней я даже не пытался связаться с ней.       Казалось, для Цу’тэя его собственные слова стали своего рода откровением. Стоило ему услышать вопрос Саэйлы, как он поймал себя на мысли, что после Охотничьего праздника ни разу не приходил сюда, чтобы связаться с духом Сильванин. Цу’тэй даже не думал о ней. А если в разуме его и всплывал изредка её образ, то лишь на считанные мгновения, подобно ослепительной, но мимолётной вспышке. И почти сразу оло’эйктан забывал о ней, не пытаясь даже понять, что же это было.       Мысли, наслаиваясь друг на друга, застилали собой облик Сильванин, задвигая его всё дальше и дальше в тень, переключая внимание на более насущные вопросы. События последних дней затмили образ, который когда-то Цу’тэй считал неприкасаемым и священным. Теперь же это была всего лишь тень — смутный и далёкий отголосок.       — Цахик попросила меня помочь тебе подготовиться… — несильно прикусив внутреннюю сторону щеки, произнесла Саэйла, выставив перед собой принесённые чаши и перья, на которые то и дело падал недоумённый взгляд оло’эйктана. Цу’тэй в ответ на её объяснение лишь неопределённо повёл бровью и, не говоря ни слова, сел на траву спиной к охотнице.       «Как по-взрослому…» — промелькнула в голове Саэйлы внезапная мысль, и она, добродушно усмехнувшись, медленно опустилась на колени позади Цу’тэя, намеренно скользнув пальцами по его напряжённой спине. Он даже вздрогнул от этого лёгкого прикосновения, как от щекотки, через плечо бросив на неё вопросительный взгляд, который она благополучно проигнорировала, подавив улыбку.       Сосредоточенно нахмурившись и прикусив нижнюю губу, Саэйла ловкими движениями пальцев заплетала тонкие косы, украшая их длинными остроконечными перьями, что небрежно торчали в разные стороны, яркими кистями выделяясь на фоне смоляно-чёрных волос.       Изредка охотница, сама толком не понимая, зачем это делает, дотрагивалась до шеи и напряжённых плеч Цу’тэя, поглаживая подушечками пальцев тёплую кожу. Казалось, она таким способом дразнила наставника, пытаясь подтолкнуть его либо на ответные действия, либо на разговор.       Однако Цу’тэй упрямо молчал, и лишь по тому, как часто вздымались его плечи, можно было понять, что он чувствует её дразнящие прикосновения, просто игнорирует их. Хмурый, задумчивый взгляд его приковался к одной точке, а мысли унеслись далеко отсюда. Если бы Саэйла не знала наставника, она бы подумала, что он слишком глубоко ушёл в себя, а потому ничего не слышит и не видит. Однако Цу’тэй был не из тех, кому свойственна чрезмерная задумчивость или же мечтательность…       Закончив, Саэйла окинула оценивающим взглядом результат своих трудов и, выразительно цокнув языком, улыбнулась: то, что она увидела, ей, бесспорно, понравилось. Отложив оставшиеся перья в сторону, охотница пододвинула к себе две плоские чаши. Погрузив в краску кончики пальцев, Саэйла легко коснулась шеи Цу’тэя и, стараясь не мешкать, плавно заскользила вниз, к плечам и спине, оставляя после себя на коже лазурные и ярко-жёлтые полосы.       Лёгкими движениями Саэйла выводила на спине, руках, рельефном животе Цу’тэя изящные и аккуратные линии, чувствуя, как напрягаются под подушечками пальцев мышцы, как прерывисто вздымается сильная грудь от нежных, едва ли не интимных прикосновений. Охотница старалась не смотреть ему в лицо, он же, напротив, не отрывал от неё изучающего, пронизывающего насквозь взгляда.       Саэйла подняла глаза на оло’эйктана лишь для того, чтобы провести пальцем аккуратную вертикальную черту от носа и до самого подбородка. Нежно дотронувшись до полных губ, она чуть оттянула нижнюю, вырвав из груди Цу’тэя отрывистый вздох. Во взгляде Саэйлы тотчас вспыхнуло, подобно яркому огоньку, смущение, и она, растерявшись, понурила голову, чувствуя, как к щекам приливает жар.       Каждый раз, прикасаясь к Цу’тэю, заступая за границы допустимого, позволяя себе толику вольности по отношению к нему, Саэйла боялась разозлить его. Теперь, когда их отношения претерпели столь сильные изменения, она плохо понимала, где проходит эта тонкая грань между дозволенным и запретным…       Несколько секунд Саэйла молча смотрела на мерно вздымающуюся грудь Цу’тэя, словно бы изучала оставленный ею узор на коже. Заметив неряшливый мазок на плече, она протянула было руку, чтобы стереть его, однако оло’эйктан перехватил её, окольцевав тонкое запястье пальцами. Вздрогнув, Саэйла устремила на него оторопелый взгляд: в кошачьих глазах напротив, слившись воедино, отразились сомнение и трепет. Бесконечно долгие секунды, что они смотрели друг на друга, не произнося ни единого слова, Цу’тэй внутренне готовился…       Цу’тэй готовился к этому шагу весь день, продумывая каждое слово, которое скажет Саэйле. По природе своей довольно замкнутый, угрюмый, надменный, он терпеть не мог всякого рода пустословие, а потому и сам не тратил слова понапрасну. Говорил Цу’тэй мало, в основном по делу, предпочитая роль слушателя. Зато едкие комментарии и колкие и презрительные насмешки вырывались из него легко, порой даже неосознанно. А вот признаться в чём-либо, открыться, позволить кому-то заглянуть внутрь него Цу’тэю было тяжело.       — Саэйла… — сглотнув подступивший к горлу ком, начал Цу’тэй, бессознательно сжав ладонь охотницы в своих.       Саэйла вся обратилась в слух: уши её рефлекторно вытянулись, дыхание замедлилось, а глаза удивлённо распахнулись. С замиранием сердца ожидала она слова, что последуют после, не смея даже строить догадки. Больше всего в этот момент Саэйла боялась разочароваться в собственных ожиданиях…       — Когда Сильванин погибла, я долго не мог смириться с мыслью, что больше никогда не увижу её… — От этих слов по телу Саэйлы пробежала мелкая холодная дрожь: прежде Цу’тэй ни с кем не говорил о смерти возлюбленной. Он упрямо держал в себе горестные, болезненные воспоминания о том ужасном дне, используя их в качестве усмирителя. — Я не представлял себе жизнь без неё, — Цу’тэй запнулся и потупил глаза в землю, не желая, чтобы Саэйла заметила в них блеск непролитых слёз. — Мне было тяжело, но я не мог поступить иначе. Мне казалось, что если я позволю себе быть счастливым, то предам её, оскверню память о ней… И эта мысль так глубоко укоренилась во мне, что я перестал радоваться жизни, перестал мечтать о будущем. Я попросту запретил себе быть счастливым, — глухо и отрешённо произнёс Цу’тэй и горько хмыкнул, наконец подняв на Саэйлу отсутствующий взгляд, застланный слёзной пеленой.       Саэйла слушала затаив дыхание, не смея даже пошевелиться. С горечью и состраданием взирала она на Цу’тэя, борясь с желанием обнять его, утешить. В глубине души Саэйла понимала, что он решил открыться ей отнюдь не потому, что хотел, чтобы его пожалели, — Цу’тэю претила сама мысль об этом.       Он не изливал душу, не предавался горестным воспоминаниям и не пытался вызвать в Саэйле эмоции, подтолкнуть её к чему-то. Нет… Всё, что говорил Цу’тэй, служило своего рода объяснением, вступительным словом, после которого должна была последовать основная часть, — откровенное и долгожданное признание. Именно его Саэйла ждала и боялась в равной степени…       — Долгое время я был несчастлив и даже сам не понимал, насколько… Пока в моей жизни не появилась ты, — неожиданно произнёс Цу’тэй, и Саэйла неосознанно напряглась всем телом, мазнув кончиками пальцев по тыльной стороне его ладони, словно пытаясь остановить. — Ты дала мне то, в чём я больше всего нуждался, дала бескорыстно, хоть я и не заслуживал этого.       — Я не выбирал Нейтири… — после непродолжительного молчания произнёс Цу’тэй, и голос его вновь наполнился твёрдостью, решительностью — дрожь и слабость исчезли бесследно. Заглянув в глаза охотницы, он медленно поднёс её ладонь к своей груди, коснувшись губами костяшек пальцев, — осторожный и чувственный жест, так много таящий в себе. — Но выбираю тебя.       Глаза Саэйлы округлились и загорелись, взгляд в один миг подёрнулся пеленой радостных, даже счастливых слёз, а из груди вырвался судорожный и шумный то ли вздох, то ли всхлип. Взволнованная, охваченная неизъяснимым трепетом, растерянная, она не могла поверить собственным ушам, не говоря уже о том, чтобы выдавить из себя хотя бы слово.       — Будь моей женой, Саэйла.