Градусы

      Кристина любила выпивать.       Каждый вечер проходил за стаканом чего-то крепкого. Девушка любила то, как алкоголь дурманит голову, и никогда не собиралась бросать пить. Ей до коликов в животе нравилось, как жидкость с градусами обжигает пищевод и душу, согревая тело изнутри. Это было прекрасно. Глоток за глотком будил что-то необычное там, на дне серых глаз.       Казалось, что алкоголь помогает ей жить.       Будто с ним всё не бессмысленно. Будто появлялся какой-то смысл в бренном существовании на этой ебучей планете. Сразу хотелось веселиться и улыбаться. Хотелось жить. По трезвости такого не бывает обычно.       Каждый вечер Кристина пьёт в разных барах. Глушит разные коктейли, не повторяя ни одного заказа. Всё всегда разное. И это, наверное, странно. Она не может бухать в одном и том же баре два вечера подряд. Это будто какой-то священный ритуал, нарушить который она не смеет. Она не смеет нарушить обряд, который заставляет её жить.       Она, конечно, может выпивать дома, ведь там алкоголя немыслимое количество. От любых видов вина до разных сортов водки. Она коллекционирует всё то, что пьёт. Целый стеллаж дома стоит. И почти все бутылки полны. Кое-где не хватает совсем чуть-чуть. Ей мог бы позавидовать любой алкомаркет, потому что у неё бухло разное из разных стран.       Кристина сама не знает, почему всегда идёт напиваться в разные бары.       Не знает, почему никогда не пьёт одно и то же. Не знает, почему у неё нет любимого напитка. Знает только то, что без выпивки жить дальше она не сможет. Не сможет бороться со своими демонами и дальше. Без градусов в организме она не она.       Будто бы без состояния аффекта чувствует себя совершенно не такой, какой быть должна.       Никто из знакомых её не понимает.       Никто не знает, что одиночество её сжигает, грызя кости души. Ей всю жизнь хотелось жить одной. Быть одной. Но получилось так, что она слишком далеко зашла в своём желании. Отпугнула всех, и больше её никто не простит.       Прощать-то её никто и не должен.       Ей бы самой себя простить за всё. За всё, что натворила в этой жизни. И жизнь-то свою она ломала не жалея, когда трезвой была. Может, поэтому и ненавидит жить с чистым разумом. Ей проще набухаться в каком-то баре и делать свои дела.       Для неё жизнь вечером начинается.       Ночью она работает и пьёт. Возможно, даже с кем-то говорит. Для неё в потемках жить спокойнее и спится слаще днем. Ей в темноте охотнее на людей смотреть и жизнь свою проживать как в последний раз.       Никто её не спрашивал никогда, а почему же она ни с кем не спит. А почему же нет ни девушки, ни парня, упаси Господь.       Ответа тоже не было никогда.       Она не знала, почему ей не хотелось с кем-то спать. Она трахалась с кем-то очень и очень давно в последний раз. Наверное, того человека она любила сильно, а после неё никто и не нужен. Ей плевать на остальных хотелось. Никто желаний запретных больше не вызывал. Ей на людей с таким подтекстом смотреть не очень нужно было. Она смотрела только на тех, кто был красив душой, ну, или телом в крайнем случае.       Красивых ей рисовать хотелось.       Водить ручкой чёрной по холсту. Никто не знал, как этот стиль зовётся. Но она только ручкой что-то писала на холстах. Будь то лица или красивые тела. Писала и цветы, и бутылки. Ну, просто всё, что посчитает красивым и необычным до дрожи души.       Стоит ли говорить, что ручкой по бумаге она водила только в пьяном состоянии?       Стоит ли говорить, что только в опьяненном состоянии видела ту пресловутую красоту, которую на трезвую даже не замечала никогда. Кристина знала, как ей надо употреблять, чтобы точно остаться в норме своей, когда есть силы и работать, и жить. Доза была сверхточной. Она её определила для себя давно. Возможно, иногда она переступает через неё и спит сутками напролёт. Но это бывает лишь тогда, когда даже алкоголь не помогает жить. Кристина не хочет искать новых веществ или ощущений. Но один вопрос лишь встаёт.       А что будет, если однажды градусов будет недостаточно для того, чтобы захотелось жить?       Вопрос существовал уже давно. Назрел в тот первый раз, когда под изрядным количеством спирта ей не захотелось петь и танцевать.       И вот она идёт очередным холодным вечером в какой-то новый бар. Вывески по городу увидела. Говорят, что там музыка живая и концепция какая-то необычная. Говорят, что там люди коктейли сами себе придумывают. А ещё там на потолках картины с изображениями Богов. И Кристине посмотреть на это хочется. Узнать, насколько совместились два её любимых дела.       До музыки ей дела нет.       Она разбирается, конечно. Просто знает, что никто не сможет сыграть что-то достойное. Знает, что петь в двадцать первом веке никто не умеет. И чаще всего от современной музыки ей блевать охота. Она любит музыку двадцатого века.       Предпочтительнее рок.       Она точно знает, какие группы ей нравятся и стили. Сто процентов даёт, что никто и никогда не повторит её любимую партию из любимой песни. Нет таких людей в этом веке, чтоб сыграть на гитаре соло Гэри Мура, Стива Вай, Брайна Мэя и многих других. Сейчас никому не под силу играть на гитаре так, как могли они.       Эти люди были профессионалами с большой буквы. Каждый раз, слушая многие песни группы Квин, Кристина готова плакать от того, как гитара рвёт душу своей прекрасной звучностью.       Кристина душу готова продать, чтобы услышать, как кто-то сейчас в живую сможет сыграть хотя бы что-то похожее на музыку того времени. Ей до ужаса хочется услышать своими ушами и увидеть своими глазами что-то столь прекрасное.       Идет, по Питеру гуляя. Ищет бар, вывеска которого должна уже сиять, как звезды. Ей надо выпить и сделать заказ. Её просили сделать что-то необычное. Что-то такое, что будет сюрреалистичным. А для такого ей надо напиться почти до беспамятства. Вечер паршивый донельзя. Дождь моросит, и под ногами лёд.       Ебучая зима.       Кристина терпеть не может зиму. А питерскую на дух не переносит. Однако сам город обожает. Его хмурость и вечные дожди. Особенно ночью в центре города ахуительно красиво. Девушка не помнит, сколько ночей она не бывала дома, рисуя всем известные мосты. Но каждое лето всё равно пишет заново и заново. Мосты вроде бы не меняются, а картины всегда разные получаются.       Захаровой платят до неприличия много.       Она за одну работу получает около штуки баксов. Но до сих пор не понимает, почему же люди так одержимы её писаниной. Она, конечно, любит каждый набросок и рисунок, но до сих пор в толк взять не может. Почему?       Почему всем так нравятся чёрные до безумия, дорогие картины?       Она почти никогда не отказывается от заказов. Практически никогда не отказывается что-то писать. Она в любом случае каждый вечер пьёт и пишет, так почему же не брать за это деньги? Она любит писать больше всего на свете. Больше ничто не заставляет её улыбаться так ярко, как собственные картины.       Когда девушка стоит у холста, то чувствует себя другим человеком. Не такой, какая есть на самом деле.       Картины — это единственное, что у неё есть в этой жизни. Она любит каждую свою работу, и ни разу не позволила себе сказать, что какая-то работа является нелюбимой. Она плевать хотела на то, что где-то что-то могло не получиться. Ей всегда всё нравится. Всегда чёрный на белый ложится по-разному. Всегда получаются разные линии.       Кристина знает, что многие хотели бы устроить её выставку, но она боится.       Боится, что если однажды сделает выставку, то обретет слишком много внимания. Не сможет больше жить так, как раньше.       Не сможет спокойно рисовать.       А для неё ничего важнее этого в жизни нет. Для неё нет ничего важнее чёрной ручки и белого холста. Нет ничего интереснее, чем стоять часами и водить рукой, оставляя линии. Линии, которые могут быть ровными или кривыми. Линии, которые могут быть толстыми и тонкими.       Ей нравится контроль, которым она обладает, когда выбирает, какой ручкой работать и что сегодня рисовать.       К бару подходит, а там вывеска «Ад» горит.       Усмехается крылатому названию. Оригинально, ничего не скажешь. Удивилась бы даже, если бы не была в Питере. Ад на Земле — это ещё весьма философски. Ручку дёргает, сразу же оказываясь в помещении, где кокосом и сигаретами пахнет. Даже диву даётся. Обычно в пабах так не пахнет. Обычно там алкоголь рекой и спиртом воняет. А тут пахнет хорошо и свет горит красивый. Не жёлтый, а приятный. И глаза совсем не режет.       Шаг делает первый, всё больше удивляясь, потому что народу тут много. В особенности девушек.       Интересно, почему?       А потом заходит из коридора в зал, где вакханалия должна твориться. Только там мирно всё на самом деле. И она, впервые трезвая, улыбается, потому что тут красиво. Потому что голову задирает и видит фреску до невозможности красивую. Кристине кажется, что это бывший музей, возможно. Потому что здесь всё аристократично.       Всё слишком благородно.       Стены бежевые, и на них светильники старинные. Такие с вензелями и необычными лампами. Всё помещение круглое и светлое. Барная стойка сделана в виде книжных полок. На каждой из полок написан жанр. Например, где «драма» — там водка, и всё в таком духе.       Кристине даже не верится, что она в настоящем баре. Она такого нигде не видела. Какой же умник догадался всё сделать именно так? Кто про жанры придумал? Кто решил не убирать светлые тона? Кристина в шоке стоит и даже ума не прилагает, как всё можно было так придумать.       Здесь играет приятная музыка, даже слишком спокойная для таких мест. Но она знает, что сегодня должны играть. Живое выступление вроде быть должно.       Захарова даже от привычки своей на время отказывается.       Не кидается пить сразу, как пришла. А ждёт смиренно, когда выйдет группа. Она услышала, что они должны играть неплохо. Вроде бы даже певица у них талантливая. Стоит и ждёт, ногой притоптывая. Уже было сорваться и выпить хочет.       Ну, ей богу, сколько можно?       Но не успевает, ведь на сцену вдруг выходят люди. И, по правде говоря, Кристина в них ничего особенного не видит.       Они обычные до жути.       И зубы сжимаются от ощущения, что её надули. Стояла и ждала, сама не знает чего. Хотела, чтоб её порадовали, ага. Обломилась, блять. Кидает бармену купюру красную и кричит, мол, пусть нальет ей фантастику на свой вкус. А тот лишь кивает головой, не смея перечить, впервые столько денег за один коктейль держа. А Кристине её и не жаль.       Ей жаль только, что хотела, чтобы хоть кто-нибудь сделал что-то фантастичное в её унылой жизни.       Играют ребята действительно, может, ничего себе так.       Но Кристине этого мало. Ей такое не нравится. Но она почему-то всё ещё чего-то ждёт. Только чего, никто в этом Аду не знает. Коктейль готовят долго, ну, ей так кажется, потому что уже третью песню играют, и Кристина почти себя насилует. Стоит, облокотившись о стойку, и слушает со скрещенными руками на груди.       Ей всё ещё не нравится.       Но в один миг всё прерывается.       Стихает голос посредственной певички. И гитара больше звуков не издаёт. Интересно, почему же все резко замолчали? Коктейль уже готов, а Кристина стоит и наблюдает.       Кажется, гитаристка остановила всё.       Стоит и что-то излагает с каменным лицом, и почему-то именно её вся группа слушает. И девушка, которая пела, заплакать уже готова. А гитаристка недовольная до жути, зубы сжимает всё сильнее, заставляя скулы ещё больше выделяться. И Кристине она симпатичной кажется, не более. Но в руках у неё действительно вещь прекрасная.       Кристине кажется, что она спит…       В руках у этой девушки гитара Гибсон Лес Поло.       Гитара, на которой когда-то Джо Уолш сыграл легендарное соло Отеля Калифорнии. Такую гитару не покупают, чтобы просто играть. На такой гитаре не лабают второсортные песни в каких-то барах. На ней играют либо гении, либо дураки.       А блондинка держит её уверенно, будто с ней родилась.       И Захаровой пиздец как интересно становится, а сможет ли та что-то сыграть. Что-то великое. Ведь почему-то она до сих пор тут стоит и смотрит на разборки группы, и даже глотка алкоголя не делает. Стоит и верит в то, что, возможно, сейчас девушка сможет сделать то, что не удаётся почти никому.       Кажется, разборки кончились, и все уходят со сцены. Но гитаристка гитару ставит к колонкам аккуратно, будто она тоже живой человек. Это становится интересным.       И Кристине хочется вдруг её нарисовать.       Написать эти белоснежные волосы и руки в татуировках. Вдруг почему-то она впервые захотела написать что-то, не будучи пьяной.       И это поражает.       Тем временем блондинка заходит обратно на сцену, таща за собой стул. Делая это будто не хотя. Тащит его одной рукой, скребя задними ножками по полу. И звук ужасный на самом деле, а люди и правда ждут чего-то. Ждёт и Кристина. И даже глотка по-прежнему не делает.       Внутри какое-то чувство непонятное.       — Есть у кого-нибудь закурить в этом Аду? — и почему-то все молчат и топчутся на месте.       Неужто никто не курит?       И Кристина сама не понимает, как делает первые шаги к сцене, в руках пачку красных мальборо сжимая. Она хочет ближе подойти и посмотреть. А голос-то у этой девушки необычный. Сильный, хриплый и прокуренный. Ей бы, блять, самой петь.       Она протягивает пачку сигарет и зажигалку той, которая почему-то вызывает непонятные чувства. От неё волнами власть исходит. И почему-то ей никто сигарет не дал. Она наклоняется, чтобы взять, и они руками соприкасаются на миг. Всего лишь чёртов миг. Такое короткое действие. Кожа к коже. И током бьёт, но Кристина вида не подаёт.       Она не привыкла кому-то что-то показывать.       А люди на них смотрят непонятно и думают о том, кто же эта девушка, которая сама напоролась на самого невыносимого человека в этом баре. Это же Кира. Это самый хуевый человек в Аду. Она может доебать кого угодно, если в хуевом настроении. Вот и сейчас всю группу со сцены выгнала.       А эта сумасшедшая сама к ней в пасть суется, дура.       Кира тем временем на стул садится, сигареты в рот засовывая и пафосно подкуривая. Пачка и зажигалка на пол летят, даже отдать хозяйке не трудится.       Затягивается, пытаясь настроиться на нужный лад.       А Кристина только смотрит со скрещенными руками, всё ещё не зная, что же ждёт её.       Кира тем временем гитару в руки берет, сигарету во рту держа.       Пафосно смотрит до неприличия.       Ногу на колено кладёт и думает, что сыграть. А никто вокруг даже не удивляется наглому поведению Киры. Кажется, что все уже привыкли. Только Кристина в толк всё не возьмёт, кого же из себя эта заносчивая девушка строит.       Неужто и правда пытается быть рок-звездой?       Сигарету тянет мучительно долго, пока все шёпотом разговаривают, будто боятся говорить во весь голос.       — Может, покажешь, стоишь ли ты пачки сигарет? — Кристина сама не знает, что говорит.       Провоцирует открыто, и все на неё смотрят, рот открыв. А Кира взгляд прямо на неё переводит, смотря прожигающе.       Сигарета щелчком отправляется куда-то на пол.       И Киру не ебет, что она может сжечь бар, ведь здесь полы помыты алкоголем были. Ей абсолютно это неинтересно. Ей интересно, кто же это такая. Она первая, кто открыл рот и что-то сказал. Поторопил, не боясь. И это удивило и огонь интереса внутри разожгло, будто это так просто.       Она сглатывает, усаживается удобнее, лаковое покрытие рукой оглаживая. Так нежно, будто это её любовница. Пальцами проходится по струнам мягко, будто боится надавить лишний раз.       И это пиздец как эротично смотрится.       У Кристины даже пальцы зачесались это нарисовать. На какой-нибудь салфетке можно, и даже карандашом. Ради этой картинки даже готова предать свой собственный стиль.       Раздаётся первый звук, который по душе Кристины проходится дрожью.       А у Киры глаза закрываются.       Пальцы бегать начинают по струнам, где-то зажимая или перебирая их. Она будто в своём собственном мире сейчас, и ничто её потревожить не может. Звуки из гитары льются рекой слез гения, который это соло придумал. Отель Калифорния. Легендарная песня легендарной группы. Джо Уолш играл не один, и тогда это было захватывающе.       Кристина пересмотрела тысячи сотен записей, как эту мелодию играли. Но ни у кого не получалось так, как получается у этой дьяволицы. Она руками бегает по гитаре, даже на неё не смотря. Будто знает и без взгляда, как играть надо.       А Кристину дрожь берет, когда блондинка руку срывает по всей длине струн, заставляя гитару звук прекрасный издать. Надо же. Она дожимает везде, где только можно. Где-то задерживается дольше, а где-то совсем чуть-чуть. Может, даже секунду. Захарова почти рот открывает от удивления, потому что не знает, как описать то, что видит.       Это же невозможно.       Так никто раньше не мог.       И это пиздец для Захаровой какое открытие. Соло, которое было придумано для двух гитар, эта девушка играет одна в каком-то баре перед людьми, которые в музыке не понимают ничего. Сюда бы фанатов Орлов, они бы в ноги этой даме упали, Богом называя и плача от красоты мелодии.       У Кристины слезы в глазах стоят, но она почти не моргает. Смотрит неотрывно на ту, которая играет от души. Вот что-что, а играть Кира любила больше всего на свете. Она могла быть три тысячи раз хуевым человеком, но она умела то, что действительно любила. Её как человека ненавидели и презирали за характер вздорный. Но за талант такой душу готовы были продать.       А Захарова слушала молча, как гитара плачет, даже не отвлекаясь ни на что.       Вот сейчас это первое хорошее трезвое воспоминание. Она даже не знала, что кто-то так ещё может. Она много раз слышала, как люди пытались переиграть это соло, но так не мог никто.       Гитара воет и рыдает в руках этой девушки, и Кристина её понимает.       Для Киры мир замер на эти две минуты.       Его не существует вовсе. Есть только она и музыка, которую она любит всей душой. Она сейчас не старается быть той, которая из себя что-то строит и срывается на всех подряд криком и доебами перфекционистскими. Сейчас просто играет то, что знает практически наизусть. И душа разрывается от того, что она делает.       Она кайфует так, как не смогла бы ни от чего на свете. Ни от секса, ни от белых дорожек она так не могла.       Только музыка заставляла её биться в предоргазменном состоянии, и это било сильнее любой биты.       Играет, отдавая всю себя, и даже заканчивать не хочет.       Время, когда она играет, — это самые счастливые секунды и минуты.       Только тогда она живёт по-настоящему, не стараясь быть кем-то другим. Только так она чувствует себя живой. Гитара для неё мать родная, которая даёт и ласку, и любовь. Она с ней спать и есть готова, лишь бы из рук только не выпускать.       Она слишком одержима роком. Рок — это её душа. Никогда в жизни ничто не заменит аккорды, которые она знает пальцами наизусть. Рок — это не просто музыка. Рок — это стиль жизни, без которого ты не ты. Или не быть Фредди Мерькьюри истинной королевой вовек.       — Не дожала кое-где, в конце поторопилась, — Кристина говорит это, когда гитаристка проходит мимо неё, даже не замечая.       Играла она, может, действительно хорошо, но Захарова не упустит шанса её поддеть ещё раз. Что-то всё-таки в ней есть. Что-то необычное. Что-то, что заставляет Кристину стоять трезвой перед ней. Обычно девушка пьяной-то с людьми не говорит, а тут трезвая, ещё и по своей собственной воле.       — Прости? — у Киры даже бровь поднимается в искреннем удивлении, ведь никто раньше таких вещей ей не говорил.       Она для всех Богом была, а тут она. Кира про неё и забыть-то уже забыла, отвлекшись на музыку, а она тут как тут уже.       — Прощаю, — соперницы взглядами сталкиваются, будто борясь за какое-то мнимое первенство.       Медведева наглую особу перед собой осматривает и понять не может, что же в ней такого. В глаза смотрит, не смея взгляд отвести, пытаясь ту, как книгу, прочесть. Авось, что интересное найдёт. Подмечает, что девушка явно старше. На ней длинное чёрное пальто во весь рост и тяжёлые ботинки. Кире кажется, что перед ней её копия.       — Неужто пачки мальборо не стою? — девушка напротив Киры усмехается.       Кристине правда смешно, а Кира дразнит так же, как поддевают её. Ей интересно, кто же эта девушка на самом деле. В этом баре нет людей, которые могли бы что-то Кире этакое сказать.       — Дразнишь? — они флиртуют откровенно.       Улыбки на губах слишком открытые и вызывающие. И огонь внутри какой-то интересный. Кристина такого не чувствовала давно. Особенно по трезвости. Ей впервые так интересно с кем-то говорить.       Она о барную стойку облокачивается, в позу любимую вставая.       — Скажи, что тебе это не нравится, и я закончу, — Кире откровенно интересно.       Кире откровенно горячо. Ей так сильно нравится вот так стоять и говорить с девушкой, имени которой совсем не знает. И даже странным не кажется. Змеиным языком по проколу в губе проходится, и Кристина за этим следит.       — Брось, ты не из тех, кто так просто что-то заканчивает, — Захаровой всё равно на то, что они даже не знакомы.       Она просто будто бы давно блондинку знает и говорит первое, что на ум приходит. Ей Богу, до этого вечера она думала, что разучилась флиртовать и ей никто не интересен. А сейчас она стоит и несёт какую-то чушь.       — Я произвожу впечатление упертого барана? — Кира даже улыбку сдержать не пытается.       Ей впервые настолько нравится с кем-то говорить, что, если честно, она даже в шоке. Она даже не стремится убежать от чьей то компании, как делает это почти всегда. Она не хочет уходить от диалога, потому что сейчас ей приятно говорить с этой девушкой. И даже не хочется затащить её в постель, чтоб та отстала.       — Производишь впечатление эгоцентричной суки, — Кристина мило улыбается, губу закусывая.       Говорит правду и только её. Даже не думает как-то льстить. Девушка действительно впечатление высокомерной суки производит. И даже, скорее всего, делает это неосознанно. Кристине, возможно, это-то и понравилось. Никто же не заставлял её дожидаться игры на гитаре, она могла уже выпить бокалов пять.       — Производишь впечатление нарцисса, — ответом на ответ.       Пиздец. И это веселит. Захарова смешок роняет, потому что это действительно весело. Они стоят посреди бара и стреляют друг в друга остротой. А они ведь даже не знакомы.       Стоят взглядами сражаются, и никто не намерен проиграть. Стоят, вот так друг друга рассматривая. Кристина с доебами художника каждую черту лица разглядывает, будто бы запоминая. Ей хочется побыстрее к ручке и холсту притронуться, чтобы нарисовать. Чтобы глаза бездонно карие написать, как тьму бездонную, в которой можно утонуть. Ей хочется брови со шрамами острыми изобразить. Должно быть странно вот так стоять и просто смотреть на лицо напротив.       Но кто кому это может запретить?       — Я Крис, — представляется, вдруг той интересно будет.       А Кира смотрит и понимает, что Крис имя подходит. Её это. То самое чувство, когда имя идеально гармонирует со внешностью. Красиво, вроде бы. Да и сама девушка красивая. Волосы длинные, почти до пятой точки. Глаза серые с крапинками голубого. Слишком худая. Но чем-то всё-таки цепляет. Кира понять только не может, чем.       — Я Кира, — Кристина кивает, понимая, что имя подходит обладательнице. Такое же жёсткое, как её поведение.       Кристина не знает почему, но она всегда имена делит на какие-то непонятные категории. Что-то по типу мягко или жёстко. Сейчас она перед собой видит человека, который по натуре жёсткий и имя у него подходящее.       — Секса не будет, — Кристина улыбается, когда видит озадаченность.       Специально говорит для того, чтобы посмотреть на реакцию. Их диалог странный до ужаса. Девушка сомневается, что у адекватных людей так разговоры происходят. Но ей почему-то так сильно нравится эта странность, что в животе приятно колит.       — Ты из тех, кто на первом свидании не даёт? — остро.       На языке Кира ощущает остроту. Остроту, потому что ей так интересно стоять и вот так друг друга дразнить, даже несмотря на то, что людей вокруг целая куча. Это же так подстегивает. Некое противостояние огня со льдом. Она поклясться готова, что никогда такого не было.       — Я из тех людей, который не трахает на первом свидании, — язык прикусывает, смотря на девушку напротив.       Та как-то оказывается слишком близко. Смотрит пристально, разглядывая. Что-то заставляет их обеих стоять друг с другом и продолжать этот бессмысленный разговор, который, по сути, не должен был начинаться.       — Так ты признаешь, что это свидание, — Кира так сильно веселится, что у неё скоро рот порвётся от улыбки, которая растягивается всё шире.       Ей так сильно нравится, что девушка напротив в карман за словом не лезет и отвечать продолжает, даже когда Медведева открыто пошлит. Мало того, даже тему поддерживает.       — Ну, я же знаю, что сразу тебе понравилась, — и Кира не выдерживает. Смеётся уже открыто.       А Кристина смех слушает и невольно заслушивается. Смех красивый и живой. Хриплый, чуть с надрывом. Боже. Не бывает настолько прекрасного смеха. Она не скрывается за какими-то масками ненужными и смеётся, не пытаясь спрятать себя настоящую.       — Придёшь ещё раз? — вопрос, который принуждает пообещать.       А Кристину принуждать не надо. Конечно, она придёт, ведь Кира единственная, кто смог её удивить. Единственная, кого ей захотелось нарисовать, будучи трезвой. Кристина придёт сюда ради неё ещё много раз, но Кире знать этого не надо, иначе и без того крутое эго вырастет ещё сильнее.       — А ты будешь ждать? — вопросом на вопрос. Дыханием на дыхание.       Ни одна не признает перед другой, что они друг другу понравились. Это некая игра в кошки-мышки. Они будут до последнего солить друг друга остротой сарказма, чтоб жизнь сладкой не казалась. По другому, наверное, в их случае нельзя. Но каждая из них уже понимает, что им интересно до коликов в животе.       — А нужно? — отходит дальше, чем стояла, собираясь в толпе скрыться, а Кристина не пытается остановить.       Она же знает, что если вернётся сюда, то Кира сама её найдёт. Сама подойдёт и сама заговорит. Она придёт сюда ещё не скоро. Через месяцок-другой, возможно, но придёт.       Кристина из Ада выходит трезвой впервые в жизни. Домой бредет, когда на часах ещё нет и десяти. Не хочет пить или спать. Хочет просто дойти до дома и взять новый холст. Она хочет написать ту, что в жизни жизнь пробудила и заставила хоть на секунду чего-то захотеть. Ей, возможно, странно ощущать себя живой, когда в организме и грамма алкоголя нет. Ей, возможно, пиздец как странно ощущать, что ей хочется рисовать, когда в организме нет градусов дури ебанутых.       Возможно, что сейчас она ещё не понимает до конца, но это было только началом.       Началом стал Ад с изображением Богов.