Мы с тобою так мало знакомы,
но ты мне нравишься так
* * *
Виолетту гнобят, пытаются зацепиться за всё: значки, висящие на старой захудалой сумке; радужные браслеты, красующиеся на запястьях, которые покрыты белыми полосами; за множество татуировок, которые были её хобби, частью жизни и отдушиной; за выделяющиеся тоннели в ушах, за попытки самовыражения и постоянные шутки. Она была другой, чужой. Её пытаются задавить, но не получается. Она старалась быть выше и сильнее этого стада, очень старалась. И Виолетта никогда не признается, что каждую ночь давится слезами. Виолетта никогда не признается, что уже конкретно устала каждый вечер отмывать джинсы и штопать любимую, изношенную шапку-бини и никогда не признается, даже себе, что на самом деле чертовски слабая. — Хэй, Вилка, как дела? — очередная девушка, которая была частью коллектива, гнобящего Малышенко. Доброжелательная улыбка, длинные светлые волосы, которые рассыпались по плечам и глаза, наполненные ненавистью и неким огоньком. — Давай ты со мной сядешь? — издёвка. Обе прекрасно понимают, что в этих действиях ничего доброжелательного нет. — Ага, — как всегда в игру эту вступает, потому что не будет принимать поражение и собирается стоять до конца. Готова на что угодно: выбитые зубы, выдранные волосы, синяки, ссадины; главное остаться живой, ведь умирать от рук этого сброда совсем не хотелось и, для неё, было крайне низко, даже омерзительно. — Пойдём в класс тогда, специально для тебя место оставила. Даже Кирюхе честь не дала, — доброжелательная улыбка, которую она пыталась держать на лице, сменилась злостным оскалом. Захарова медленно, как всегда, будто боится спугнуть, подходит — это больше походило на взаимоотношения между добычей и хищником. А Виолетта знает, что будет дальше. Проходила через это много раз. Готова в любой момент стиснуть зубы, сжать кулаки и влезть в драку. Её уже не пугает опасность, ей уже всё равно на мамочку, которую в очередной раз вызовут в школу; ей уже плевать на всё, главное — дать отпор и не выйти проигравшим. Сейчас азарт — это её золотой билет, дающий хоть какой-то шанс на выигрыш, и злейший враг, мешающий здраво мыслить.* * *
— Опять подралась? — медсестра сразу узнаёт её по затоптанной шапке в руках, по куче синяков на ногах, по горящим от ненависти глазам и по улыбке, которая, несмотря ни на что, не сползала с её лица, будто её вырезали на лице форфоровой куклы, — За что тебя на этот раз? — Как всегда: за то, что я есть, — смеётся, руки за спину пряча и голову в пол опуская. Вот-вот заплачет от ноющей боли в рёбрах, которая доводит до дрожи в руках; от ноющих царапин на скулах и шее; от сильной обиды, которая заставляет ныть душу. — Садись, — вздохнув, девушка тянется в шкафчик, достаёт перекись, из-за которой Виолетта сейчас будет готова выть и шипеть, и захватывает небольшой клочок пушистой, пока белой, ваты. — Спасибо вам, — глаза не поднимает, стыдно. Лишь мысленно благодарит за ежедневную помощь и радуется, что хоть кто-то не против её. — Тебе спасибо, что живая осталась, — опустошает чёрный флакон, выливая остатки жидкости на белый пушистый клочок, и наклоняется к лицу, чтобы работать было удобнее. — Какой у тебя урок будет? — Физ-ра. — Посидишь у меня, я занесу за тебя записку потом; а то тебя ещё покалечат по пути в зал, — бормочет, параллельно протирая и дуя на ссадины. — Чай будешь? — Буду.* * *
Виолетта не любит людей, можно считать, ненавидит. Ненавидит всех и каждого, кроме Лизы. Та самая тихая девочка, которая никогда её не трогала, оставаясь в стороне и не идя за всеми. Та самая девочка, которая каждый урок сидела на последней парте возле неё, тихо читая очередную скучную книжку. Та самая единственная девочка, которую она любила. А Лиза против не была. Именно поэтому, выброшенные на переменах тетради, к началу урока всегда лежали на краю их парты. Именно поэтому, после первого урока, Виолетта всегда находила в рюкзаке конфеты. Именно поэтому, после школы они шли вместе, хоть Малышенко и нужно в другую сторону. Именно поэтому, они не чувствовали себя одинокими. Изгой, которого все презирают, нагло избивают за школой вместе с тихоней, которую никто не замечает и на вопросе: «Андрющенко есть?» начинают бегать глазами по кабинету, прыгая с макушки на макушку, пытаясь вспомнить откуда в классе взялся кто-то с такой фамилией. Для них Лиза была просто тенью. Они были очень похожи. — Лиз, пойдём гулять, — жмётся ближе к подруге, пытается взять худую руку с тонкими пальцами, но не получается. Лиза эту руку убирает и голову поворачивает, заглядывая в зелёные глаза — пытается понять причину такого резкого предложения и найти подвох. Но его, видимо, вовсе и не было. Глаза Виолетты смотрели с искренностью и тёплой добротой. Виолетте хотелось доверять и совсем не хотелось ожидать какую-то подлянку с её стороны. — Куда? — Куда твоей душе угодно!* * *
Виолетту всё также давят и травят, даже активнее, чем до этого. Но ей было всё равно, подобное почти не вызывало у неё никаких эмоций, кроме злости. Было страшнее за Лизу. Теперь они вместе ходят в школу, вместе бегают в столовку за сладостями. Вместе ходят курить, хоть Лиза вредных привычек и не имеет, а лишь стоит рядом, морщась от едкого дыма, который иногда попадал в лицо из-за ветра. Вместе смеются на уроках и вместе получают нагоняй за это. Теперь их вместе замечали и Андрющенко уже перестала быть тенью: она стала рычагом воздействия на Виолетту. Малышенко давно не боится драк и побоев. Малышенко давно перестала реагировать на глупые обзывательства и лишь высокомерно смотрела, сверля обидчиков взглядом - её уже было невозможно обидеть. Но Лиза так не умеет. Лиза будет опускать глаза и глотать обиду, вызывая у обидчиков бурную реакцию. Лиза будет терпеть побои и скулить от боли по ночам, но в ответ никогда не ударит. Лизу хотелось защищать. И Вилка защищала. Всегда появлялась в самый подходящий момент, всегда материла тех, кто смел хоть пальцем тронуть её подругу, всегда была рядом и любила. — Сука, — та самая «терпила» сейчас сидит на ступеньках возле подъезда и шипит от боли. — Блять, ну последний год отучиться спокойно хотела. За что мне это? — прячет лицо в руки и дрожит от обиды. Она не привыкла к тому, что её замечают и уж тем более как-либо трогают. — Прости, — Виолетта как всегда пришла резко, неожиданно и очень вовремя, — Это из-за меня, — глаза опускаются в пол, а между пальцев видно пластырь, вату и спирт, за которыми она и ходила в аптеку, оставляя свою Лизу в одиночестве. — Ноги разодрала из-за того, что эти уроды меня по земле таскали, — штанину приподняли худые руки, оголяя бледную кожу, по которой пробегало множество мурашек при сильных порывах холодного ветра. — Ненавижу их. А Виолетта в ответ ничего говорит, лишь подсаживается на ступеньку ниже и, дуя на множество ссадин, протирает их спиртом, изредка бормоча что-то не разборчивое. Было больно видеть, что из-за неё страдает настолько близкий, дорогой и любимый человек.* * *
— Я люблю тебя. Андрющенко в шоке, а подруга лишь пьяно улыбается, ожидая реакцию и пытается удержать на ногах, хватаясь за руки подруги. Выпускной — это такой желанный для этих двоих день. Они наконец-то вырвались из этой пучины негатива, где единственным лучиком света друг для друга были они с Виолеттой. И даже в такой важный день Вилка смогла напиться, но Лиза не злится даже, лишь присматривает за ней, провожая домой, поглаживает по спине и смеётся с её пьяных анекдотов. Даже в таком состоянии она любит её. — Что, прости? — пытается понять искренне ли это или просто шуточное признание под алкоголем. — Я люблю тебя! Лиза-а-а, маинький тебя обожает просто. Правда-правда! А Лиза просто молчит в ожидании: не знает, что делать и что будет дальше. Может только смотреть в знакомые зелёные глаза, пытаясь найти в них ответы на кучу возникших вопросов. — Я, наверное, тоже, — говорит неуверенно, потому что всё ещё ничего не понимает и, возможно, даже банально боится. Боится того, что её могут высмеять и как всегда ожидает какого-нибудь подвоха, даже от Вилки. А младшая лишь тихо радуется, что-то довольно пища, и вешается на Лизу, оставляя множество дорожек из быстрых и тёплых поцелуев на щеках, показывая всю искренность этих слов. Они никогда никому не расскажут о том, как буквально спасали себя в школе. Никогда не будут такими как раньше. Никогда не будут вспоминать те эпизоды, которые отравляли им жизнь. Никогда не оставят друг друга. Они хотят быть счастливыми на зло жизни и судьбе, которые так и норовят втоптать их в грязь. Они хотят любить, они хотят быть любимыми. Они обе просто наивно и даже как-то по-детски хотят, чтобы их согрели. Они смогли дать друг другу то, о чём мечтали. Они хотели и стали счастливыми.