Хороший мальчик Чуя

Осаму Дазай выделялся в Сурибачи так нагло, почти вызывающе, что Чуя знал — не он, так кто-то другой обязательно бы ему врезал. За годы, проведённые в трущобах, Чуя будто поменял взгляд на жизнь — не просто стал смотреть на неё под другим углом, он в принципе стал видеть по-другому. В той, прошлой жизни, он многого не замечал, а то, что замечал, его не злило. Что бы ни говорил брат, но когда Чуя стал жить в Сурибачи, он понял, что раньше был спокойным ребёнком. Не завистливым. Не вспыльчивым. Ему казалось, что жизнь на улице сделала его хуже, и когда он пытался вспомнить себя прошлого и за что брат был к нему так жесток, он не помнил — то, что происходило до удара, всегда скрывалось памятью в тумане. Насилие было чуждо тому, маленькому Чуе. В шестнадцать лет ему хватило одного силуэта пальто между домами, чтобы рвануть навстречу с одной целью — убить. Убить. Убить. Чужаки вызывали у Чуи больше гнева, чем дерзкие бедняки. Вторые были так очевидно слабы, их идиотские попытки напасть вызывали лишь смех, но чужаки… Чуя не подавал виду, что боялся любого, кто вторгался в его владения. Неизвестность всегда была сильнее него. Она была больше. На её стороне было то, что она могла наблюдать за Чуей, оставаясь в тени. А часть его сердца каждый раз то ли с ужасом, то ли с нежностью думала — а вдруг это он? Брат не был похож ни на кого в Сурибачи. Он даже на Чую не был похож. Юан могла бы с лёгкостью принять его за засланного агента — таким статным, стройным и утончённым выглядел его брат. На его фоне Чуя всегда выглядел как подменыш, неудачная шутка природы. И каким бы сильным ни был Чуя, как много бы Агнцев ни было вокруг, он всегда будет лишь младшим братом. Чуе хватило той доли момента, когда он понял, что чужаком был не его брат. Всё остальное было неважно — этого было достаточно, чтобы тормоза отключились, ярость густой красной пеной дошла до горла и стёрла пространство между ним и незнакомцем. Чуя не заметил, что в переулке они были не одни. Он не заметил, каким тщедушным был его соперник — то самое чёрное пальто скрывало худобу юноши. Весь мир сузился до точки, очерченной страхом Чуи. Он подумал, что если нападёт первым, то у него будет преимущество, поэтому накинулся почти истерично, с криком. В переулке, темнеющем от сумерек, казалось, будто действительно были лишь они одни. Незнакомец с одновременно смеющимся и загнанным взглядом, смотрящий на Чую снизу вверх, — отчего внутри приятно защекотало самолюбие, это была ещё одна причина, почему он бил только ногами, унижая соперников до уровня грязи, — и он сам. Подрагивающий то ли от предвкушения драки, то ли от испуга. Этот парень выглядел так, будто его лицо было маской. Лёгкая улыбка, блестящие карие глаза — точнее, один глаз, второй был спрятан под повязкой, — выглядели безмятежно и почти что очаровательно. Притягательно. Так, будто его застали за прогулкой по парку, и он искренне не понимал, в чём дело — почему этот злой бездомный напал на него? Первое впечатление от него было таким приятным и обезоруживающим, что Чуя сразу понял — это ловушка. Юан была права. Но только… В чём? От этой мерзкой, неуместной улыбки Чуя лишь сильнее надавил ногой на живот незнакомца. Мало тому было лежать в грязи и развалинах, мало ему было того, как Чуя сбил его с ног, повалил на землю и пригвоздил ногой, задавая их иерархию — он ещё смел смотреть ему в глаза и почти что смеяться. — Вообще-то, я ненавижу боль, — с улыбкой прохрипел он, не отводя взгляда от Чуи. — Кто ты такой? Что тебе нужно в Сурибачи? Это моя территория, — и, не дожидаясь ответа, ударил ногой по челюсти незнакомца. Чуя сжал зубы, услышав, как хрустко отдёрнулась голова чужака. Что-то манящее и ненасытное было в причинении боли. Чуя никогда не думал об этом до того, как попал к Агнцам, но прилив энергии, который накрывал его после каждой драки подтверждал, что Чуя всегда был проклят. Его прежде иррациональное чувство грязи на теле и в душе вдруг нашло объяснение — он любил бить людей. Он любил слышать, как трещат кости, как задыхаются люди под его ногами и умоляюще смотрят в его прозрачные голубые глаза. Холодные, как озёрная вода в зимний день. Он не был садистом, но чувствовал, что необъяснимая, вечно растущая печаль в его душе могла найти выход лишь в насилии. Когда он видел, что может причинять ту же боль, что и когда-то испытывал, ему становилось спокойнее. И он думал, что эта стычка не отличится от остальных. Сегодня его уже вывели Сёго и Акира, воспалившийся огонь внутри ещё не успел погаснуть, и он был готов уже отпустить незнакомца — ожидая, что сейчас тот изменится в лице, побледнеет, промямлит что-то онемевшей челюстью — но тот медленно повернул голову и улыбнулся окровавленными губами. Зубы, будто красителем из конфет, были разукрашены влажным красноватым цветом. — Что, хочешь меня убить? Ну тогда сделай это быстрее. Давай же, исполни мою мечту, Накахара Чуя. Чуя округлил глаза. «Что за хрень?!» Он не успел найти ответ, как незнакомец ослабшим голосом усмехнулся: — Слабовато для короля Агнцев, кстати. Выводил. Провоцировал на ещё один удар, но зачем? Неужели действительно пришёл, чтобы погибнуть? Это было абсурдно. То, с какой лёгкостью — хотя и было видно, что удар не был слабым, голос парня померк — тот говорил об этом, продолжал дразнить и выводить на эмоции было слишком неправильным. Наигранным. И у Чуи сильнее забилось сердце. Это точно была ловушка. Отвлекающий манёвр. И этот придурок, оказывается, знал про Агнцев. Чуя даже не понимал, что пугало его больше: эта очевидная фальшь или то, как хитро прищурил глаза парень под его ногами, когда произнёс мерзкое «король». — Ты суицидник, что ли? Отвечай, зачем ты сюда пришёл. Поверь, пытать я тоже умею. Он был горд, что держался так смело и сильно. Маленькая, едва ощутимая искорка гордости — его предел, но все равно, он хотел убежать, однако внутренняя сила приказывала стоять дальше. Вдавливать тонкое мальчишеское тело в грязь Сурибачи, на фоне которой оно выглядело как бензиновое пятно. — Как страшно-то. Только знай, что чем больше ты угрожаешь, тем глубже закапываешь себя. От того, каким послушным мальчиком ты будешь сейчас, зависит судьба твоих бедолаг. Мы пришли поговорить, и не более, но ты, видимо, предпочитаешь такие методы. Или я ошибаюсь, сопляк? — Тебе ли говорить о возрасте, — прорычал Чуя, чувствуя, как сердце вырывается из груди. Это мимолётное «мы» Чуя пропустил мимо ушей, всё его внимание сосредоточилось на том, как много знал этот выскочка. Он уже назвал его по имени. Упомянул мерзкое и высокомерное прозвище, которое дали ему Агнцы. И, несмотря на очевидную боль, продолжал изучать лицо Чуи, будто отлавливая малейшие изменения и фиксируя их в уме. Чуя держался образцово — так, как всегда ожидал от других. С детства он был приучен не выдавать семейные тайны, а потом как-то сам научился не выдавать и свои. К тайнам относились такие вещи как чувства, эмоции, переживания. Брат учил, что вся боль Чуи должна оставаться при нём — а он и поверил. И теперь, когда его сердце разрывалось от ужаса и непонимание, когда ногти впивались в ладони и хотелось рвануть прочь, он лишь высокомерно смотрел, пытаясь понять — кто это, блять, вообще такой и что он о себе возомнил?! — Наверное, и не мне, но только я уже не ребёнок, — его ухмылка стала шире, вновь обнажила окровавленные дёсны, — и веду себя поприличнее. Может, уберёшь ногу? Чуя нехотя убрал ногу, и незнакомец, пошатываясь, встал. Он опёрся на стену и на секунду опустил голову, будто пытаясь прийти в себя, а потом вновь, как ни в чём ни бывало, поднял взгляд и улыбнулся. Накахара не хотел превращаться в Кадзуо. Хоть всё в Сурибачи так просто и быстро решалось драками, но периодически он одёргивал себя, вспоминая, что дал Агнцам спокойствие. Его приходилось поддерживать более сложными методами. Например, смотреть на это недоразумение напротив — чистая официальная одежда и высокомерный, смеющийся взгляд. Хоть тот и успел побывать под ногами Накахары, но униженным все равно оставался только Чуя, и сам не понимал, почему. Наверное, потому что чувствовал, как мелко дрожит его тело, а это ощущение было даже хуже сломанной челюсти и ослабших конечностей парня напротив. Тот ещё ни разу не показал истинных эмоций, Чуя же чувствовал, что где-то успел проколоться. Даже его стратегия, давящая и властная, почему-то дала сбой. Да, с этого момента, как в ответ на его удар чужак улыбнулся и попросил добавки, да посильнее, всё пошло наперекосяк. — Мы пришли с миром. Меня зовут Дазай, а сзади тебя — Рьюро Хироцу. Мы наслышаны о тебе, Накахара Чуя… — Я знаю, что ты хочешь предложить, — прошипел тот, почувствовав холодное лезвие ножа на горле. Методы мирных переговоров Хироцу-сана были, мягко говоря, специфическими. Но Чуя не торопился использовать силу, хоть и чувствовал, как она распирает его изнутри, сотрясает исхудавшее тело. Это было почти невыносимо, но он держался. Честно, изо всех сил держался. — Кем бы вы ни были, я не буду с вами сотрудничать. Он почувствовал, как нож плотнее прижался к шее. Дазай поднял взгляд и посерьёзневшим голосом произнёс: — Босс приказал привести его живым, так что осторожнее, Хироцу-сан. Босс. Что-то в этом слове было такое, что проникало тонкой иглой прямо в сердце. Оно было слишком очевидным, такое не замаскировать и не перефразировать, и в речи оно выделялось иностранным звучанием. Если до этого ещё теплилась наивная надежда, что это какое-то недоразумение, а, может, и вообще проделки сумасшедших, то теперь Чуе всё стало ясно. Это была Мафия. И он понял всё правильно с первых же слов Юан. И пришли они за ним. Ночной кошмар вылез из снов и обрёл власть в реальной жизни. Как и все рассказы Сёго, которые до этого дня казались слегка преувеличенными. Кто, если не мафиози, могли знать его имя и статус? Кто бы в их трущобах мог выглядеть так аккуратно, носить одежду по погоде и держаться достойно? Кто бы мог так спокойно, чуть ли не хохоча, принимать тяжёлые удары Накахары, будто ожидая добавки?.. Слова Дазая будто зажгли в Чуе огонь, который он так пытался удержать. Этот ублюдок Дазай знал, что каждый удар Чуи приближал его к судьбе, которая для Накахары была страшнее смерти. Это судьба, ставившая его на одну ступень с теми, кто причастен к исчезновению его брата и отделяющая от друзей. Это откат к тому чувству, которое Чуе больше не хотелось испытать — как будто ему снова тринадцать и он один на пустой, ночной улице, где ему ничего неизвестно, а единственное родное ускользнуло в темноту. Темноту, которую, как теперь понимал Чуя, именно Мафия и создала. Сжав зубы, Чуя запрокинул голову и ударил ей Хироцу. Бить стариков было проще простого — их возраст только помогал Чуе, и когда тот схватился за нос и ослабил хватку, Чуя резко развернулся, занеся ногу для удара. Тот не успел сделать и полоборота, как Хироцу тут же схватил Чую за ногу, и тяжёлая сила, больше похожая на мощь скоростной машины, откинула Чую к стене одного из домов. Кое-как удержавшись на ногах, Чуя поднял дикий взгляд. «Что за хрень?! Он что, тоже?..» Не успел он подобрать слова, как тело вновь ринулось в бой. Желание отстоять себя и отбиться от цепких лап Мафии было похоже на рефлекс или инстинкт — оно пронзило его маленькое тело электричеством, оторвало от размышлений и просило крови. А Чуя знал, что сможет это ему дать. Но когда он прыгнул на стену, чтобы оттолкнуться и набрать сил для нового удара, Дазай схватил его за плечо и Чуя тут же упал на землю. То самое электричество будто по щелчку пальцев отключилось, а мышцы потеряли прежнюю энергию — внезапно он почувствовал, каким мягким и бесполезным стало его тело. И не просто от того, что он упал на землю. — Что за… — Он встал и попытался ударить Дазая, но тот отскочил назад и смерил его спокойным, презрительным взглядом. — Как мило, что ты подумал, будто сможешь победить нас в драке. Только твои бестолковые друзья, наверное, не говорили тебе, что ты не один такой одарённый. Он ухмыльнулся, отчего Чуе захотелось размазать его по стене. Схватить за волосы и приложить об стену, наблюдая в нествойственной себе садистской манере, как этот идиот бы молил о пощаде, а его тонкие черты лица бы расплывались от синяков и ссадин. Как он бы убил его руками, сделав исключение из привычной тактики лишь один раз, не контролируя себя и отдаваясь процессу на все сто. Напоследок он бы всё-таки запинал его ногами, чувствуя, как теперь его тело стало бы податливым и пугающе покорным, уже даже не пытаясь защититься. Они же были ровесниками. Что не так с этим мудаком? Почему он мог оставаться таким спокойным, почему не чувствовал страх перед Чуей, как это делали остальные?! Реально, что ли, умереть хотел? — …Мой дар, например, обнуляет чужие. Грустно, правда? Чуя чувствовал, что это — не более, чем провокации, но уже ничего не мог поделать с гневом, который застилал глаза. Он попытался преодолеть возникшее расстояние, но Дазай снова отскочил и кривая, довольная улыбка окрасила его лицо. В это время Хироцу уже приблизился, занеся руку для удара, но Дазай мягко положил ладонь на его плечо и, не переставая улыбаться, произнёс: — Не стоит, Хироцу-сан. Мы сдаёмся, — и, поймав его непонимающий взгляд, поднял руки, — что ж, твоя победила, Накахара Чуя. — Но Дазай… — Попытался возразить Хироцу, однако, несмотря на разницу в возрасте, Дазай будто имел больше прав в их дуэте, поэтому от одного его взгляда старик сразу осёкся и молча принял поражение. Чуя сдвинул брови. Что? Так просто? Это был розыгрыш, что ли? — С хера ли? — А ты не согласен? — Хмыкнул Дазай, — Ты отбил атаку одного из сильнейших бойцов Портовой Мафии, этого достаточно. — Так вы всё-таки из Мафии. Чего Вы хотели? В жизни не поверю, что вам делать больше нечего, как ходить тут и искать проблем на свою задницу. — Прощупывали почву. Мы же знаем, что Сурибачи охраняют Агнцы во главе с сопляком, управляющим гравитацией. Если бы ты был слабее, чем мы думали, мы бы просто убили тебя и взяли под контроль и эту территорию, но теперь стало ясно, что нам это не под силу. Дазай пожал плечами и, перед тем как уйти, смерил Чую странным взглядом. Почти без презрения и усмешки, а словно зверь, уже отчаявшийся от голода. С жадной, затравленной тяжестью, и на мгновение Чуе показалось, что Дазай сейчас бросится на него и возьмёт голыми руками, попытавшись уволочить за собой. Но как только Накахара почувствовал жутковатый холод, разлившийся по спине, это выражение пропало из взгляда напротив, и Дазай с прежним пренебрежением произнёс: — Отпразднуй эту победу со своими бедолагами. Пусть знают, под какой надёжной защитой они живут, — и, махнув рукой, ушёл наверх по лестнице. А Хироцу, как безмолвный призрак, последовал за ним, даже не обернувшись. Чем дальше Чуя отходил от места драки — странной, больше похожей на галлюцинацию — тем тяжелее становилось его сердце. Оно наполнялось тревогой с каждым шагом, и для Чуи это чувство было почти незнакомо. С тех пор, как он сблизился с Агнцами и получил над ними власть, безосновательная нервозность покинула его. Если он и переживал, то всегда был повод: недостаток еды, наступающие холода, ранения товарищей, которые трудно было залечить. Но то, что он испытывал сейчас, было глупым и раздражающим чувством: будто ничего не предвещало беду, но он чётко чувствовал, как она нависала над ним. У него не была повода не верить Дазаю и Хироцу. Однако, и поводов доверять он тоже не мог найти. В словах Дазая не было ничего нелогичного. Мафия действительно могла прощупывать территорию и, взвесив «за» и «против», просто обойти её стороной. Ни он, ни даже Сёго не знали, насколько сильна Мафия на самом деле — что, если на самом деле у них нет ни армии, ни боевых отрядов? Что, если они больше вложились в слухи о себе, а на деле ничего из себя не представляли? Что, если их логика была слишком своеобразной, чтобы Чуя её понял? Да и с чего он решил, что эти двое ряженых реально были из Мафии?.. Чуя крутил слова Дазая со всех сторон, пытался найти в них двойное дно, но — ничего. Они звучали легко и естественно. Может, Чую и смущало, что драка закончилась слишком быстро и просто, но, опять же, если Мафия не предпочитала распыляться на лишние усердия, то и это можно было понять. Так прошло несколько дней. Несколько странных, туманных дней, во время которых Чуя так или иначе возвращался мыслями к той странной встрече. Старик и мальчишка, выделяющиеся на фоне Сурибачи, которых Чуя так невежливо встретил на правах хозяина этого места. Он избежал смерти или похищения чудом и чувствовал, что обязан жизнью Дазаю — хотя даже имя его звучало странно, он не понимал, почему — но не мог смириться с этой мыслью. Да, это с его внезапной подачки старик и сам Дазай ушли с миром, но Накахара помнил, с каким взглядом тот это сделал. С такими злобными, оскорблёнными взглядами люди никогда не признают своё поражение. В тот момент мальчишка выглядел так, будто отправлялся прямиком в ад, и мечтал лишь о том, чтобы забрать Чую с собой. А повязка, сползшая с глаза под тяжестью крови, лишь укрепляла это впечатление. Чуя чувствовал, что ему нужен был взгляд со стороны на эту ситуацию, но не сказал Агнцам ни слова — не потому, что не хотел их тревожить, а потому, что не чувствовал в этой истории надёжности. Она не была однозначной, ей нельзя было похвалиться или обратить её во что-то полезное. А те, не видя ничего подозрительного, не спросили, куда в тот день пропал Чуя. Только Юан, как всегда, была исключением. В тот же вечер, когда Чуя обессиленный упал на кровать в своём домике, Юан зашла без стука, но осторожно, будто зная, что её в любой момент могут выгнать. Он не стал этого делать, хотя и особого счастья от её визита не испытывал — он просто лежал, смотря в стену, и до последнего не подавал голос. — Чуя?.. Ну что, ты кого-нибудь видел? Она осторожно села на краю матраса, и Чуя чуть ли не физически почувствовал, как та хочет к нему прикоснуться, но не решается. У Юан тактильности было так много в характере, что казалось, будто она украла её у нескольких человек, а теперь пыталась с этим что-то сделать. Это распространялось на Агнцев, к которым она то и дело прижималась, но рядом с Чуей с ней происходило что-то чудовищное (по мнению самого Чуи) и она касалась его чуть ли не каждую минуту. Чуя этого не мог понять, и его вообще раздражало, когда люди так открыто липли к другим. Физические касания ассоциировались у него с чем угодно, только не с добрыми намерениями. Люди касались друг друга, чтобы причинить боль. Чтобы схватить, обездвижить, чтобы показать свою власть в конце концов, но Юан это делала совершенно беззлобно, и это настораживало его ещё больше. Проницательная девочка знала это, поэтому стала себя сдерживать, но сама мысль, что у Юан всегда было желание прикоснуться к его волосам или коже, все равно бесила. — Нормально. Они ушли. — «Они»? Кто-то ещё был? Если бы это был кто-то другой, Накахара бы обязательно огрызнулся, что надо было внимательнее смотреть, когда она делала обход, потому что, конечно же, малолетний придурок был не один. Но с другой стороны, никто бы, кроме Юан, не заметил бы и одного чужака, что уж говорить про двоих. Чуя не знал, это был эгоцентризм или здравый смысл, но он вправду считал, что Агнцы идеально отображали своё название и чаще всего вели себя как бараны. И только они с Юан чем-то отличались — хотя и это их все равно не объединяло. — Старик. Его телохранитель, видимо. Но они в итоге ушли, не стали ничего делать. — Насовсем? А что им тогда было нужно? Чуя глубоко вздохнул и произнёс, глядя прямо ей в глаза: — Это была Мафия. Сказали, что им нужен был контроль над Сурибачи, но они проиграли мне в драке и приняли поражение. Вот и вся история, а теперь иди к себе, Юан. — Всё-таки Мафия… — Побледневшим голосом произнесла девушка, округлив глаза. Чуя много чего не рассказал, хотя со стороны казалось, что он говорил чистейшую правду. Он не рассказал, что Дазай чуть ли не расхохотался от попыток Чуи отстоять своё и упомянул его имя так, будто они сто лет уже знакомы. Он не рассказал, что удар старика Хироцу отбросил Чую в стену, а потом, когда тот попытался встать на неё, от одного прикосновения Дазая упал на землю. Он не рассказал о диком взгляде мальчишки, о растерянности его «телохранителя», когда Дазай объявил о капитуляции, не сказал, что в первую очередь он упомянул не о Сурибачи и власти над ним, а о самом Чуе. Он не рассказал толком ничего, оставив самую страшную часть правды себе, и понимал, что таким образом отрезал для Юан путь к его душе. Однако что-то детское и вечно капризное внутри хотело, чтобы девушка сама поняла, что что-то не так, и успокоила бы его. Допыталась до правды ценой своего собственного спокойствия, увидела зоркой девичьей интуицией его внутреннюю тревогу. Но впервые её чуткость дала сбой. Когда Чуя раздражённо отмахнулся, мол, «какая уже разница, иди к себе и дай мне отдохнуть», она не заподозрила двойного дна в его словах. Обманчивое спокойствие замутнило её глаза, и Юан, пожелав спокойной ночи, ушла. Чуя подумал, что она ничем не отличалась от других Агнцев — была такой же дурочкой, не видела сути. Хотя именно в тот вечер Накахара впервые почувствовал, пусть и на мгновение, что если бы она сейчас попыталась докопаться до его чувств и нашла способ понять зудящую тревогу, он бы не был против. Впервые. Может, ради благодарности он бы даже попытался ответить взаимностью, пусть и знал, что надолго бы его не хватило — касания и тем более поцелуи (этого же она ждала, да?) так и остались для него прелюдией к ощущению собственной неправильности, а потом и ударам от брата. Это он знал хорошо. В конце концов, это было первым ощущением в его жизни — ощущение своей неправильности и чужих, странных прикосновений. Но иногда броня нажитого ненадолго спадала, и он искренне жалел, что из-за прочных реакций никогда не мог ответить Юан взаимностью. Хотя бы в дань уважения их дружбе, больше похожей на её служение Чуе. В тот вечер он так и уснул взвинченный и несчастный, но на следующий день ему удалось внушить себе, что случившиеся накануне уже прошло и не вернётся. В эту легенду он верил до момента, пока не наступил вечер второго дня с момента их с Дазаем встречи. Первой встречи. Взрослый Чуя плохо помнил тот день. Он не помнил, чувствовал ли опять сводящую с ума тревогу, видел ли какие-то знаки, что они снова встретятся? Может, он на самом деле видел знакомое чёрное пальто в переулках, но не хотел признавать этого? Может, Агнцы что-то замечали, но боялись сказать, чтобы не получить ногой по лицу? Должен был быть какой-то знак. Предупреждение, в конце концов. Так, наверное, думал Чуя-подросток, но Чуя-взрослый работал в Мафии и знал, что настоящее зло приходило именно так — внезапно. А Осаму Дазая в его шестнадцать в Мафии считали именно злом, боясь даже больше, чем Босса. Он никогда бы не подал знака, что придёт, потому что не хотел, чтобы кто-то смог спастись. Тот вечер наступил быстро, оставив день позади. Нет, Чуя точно не мог ничего припомнить — ни стычек, ни наказаний, ни какого-либо затупа от Агнцев. Помнил только, как ему удалось побыть одному и даже без Юан. Где она была тогда и почему не пришла? Наверное, у неё в кои-то веки не нашлось темы для разговора, и она вынуждена была проводить время с остальными, не решаясь даже посидеть рядом с Накахарой в тишине. Как бы то ни было, он помнил, что сидел один на матрасе и в очередной, бесчисленный раз перебирал коллекцию вкладышей. Их было не так много, и, чтобы обмануть своё восприятие и посмотреть на них новыми глазами, Чуя постоянно придумывал новые системы организации: раскладывал их в разные стопки то по цвету, то по году выпуска машин, то по алфавиту. Этим он занимался в конце дня, когда точно знал, что никто не зайдёт. В увлечении вкладышами было что-то детское и личное, он не хотел, чтобы кто-то о нём знал. Это было его время. Свет от свечи на катушке рядом с матрасом, стрекот цикад на улице и холодный влажный воздух. Единственное время, когда одиночество не ощущалось мучительным — возможно, потому что в своём сознании он был не один, а с тем, что было ближе всего к нему настоящему… — Уютненько тут у тебя. Насмешливый голос зазвенел за спиной. Сначала Чуя подумал, что ему показалось. Мысль заняла долю секунды. Потом — что он не заметил, как уснул за перебиранием бумажек, и это ему снилось. Но в Сурибачи ему никогда не снились сны, поэтому оставалось признать, что это правда. На пороге его домика стоял Дазай. Скалился извечно спокойной улыбкой, скрестив руки на груди и со смеющимся взглядом наблюдал за реакцией Накахары. Услышав знакомую усмешку, Чуя вздрогнул и вскочил с кровати. Вкладыши рассыпались по кровати, и это разозлило его ещё больше. — Что за хуйня?! Как ты сюда попал! Чуя сам не заметил, как перешёл на крик, но Дазая это не напрягло. Самодовольную улыбку с его лица было не смыть, и как только Накахара оттолкнулся от пола, чтобы смести его с ног, Дазай поднял руку: — Перед тем, как ты снова попытаешься меня убить, хочу тебе кое-что показать, — и махнул в сторону улицы, — поверь, это стоит твоего внимания. Сердце Чуи мучительно забилось, ощущалось где-то в горле. От напряжения кончики пальцев задрожали, и даже злость вперемешку со страхом не смогли отвлечь его от этого чувства. Он уже успел понять эту улыбку. Чем хуже обстояли дела, тем шире Дазай улыбался. Сейчас он выглядел настолько радостно, что у Чуи от ужаса похолодело в груди. Напротив него стоял сумасшедший. А Агнцы никак не дали Чуе понять, что на территорию проник чужак. Так это значит… Чуя побежал к выходу, оттолкнув смеющегося Дазая плечом. Дверь с грохотом ударилась о стену, отворившись, и Чуя застыл перед ночной темнотой. Ангар Агнцев был окружён людьми с автоматами. Неподалёку стоял уже знакомый старик — тот самый Хироцу, как будто дирижёр, ожидающий начала пьесы. А перед ангаром, видимо, ожидая расстрела, стояли сами Агнцы. — Чуя! — Взвизгнула Юан, — Беги! Даже на расстоянии он видел, каким заплаканным и испуганным был её взгляд, и от отчаяния ему захотелось зажмуриться. Никогда он ещё не видел её такой, ни её, ни Агнцев — когда они жалостливо сжались друг к другу, будто это могло их спасти и сделать невидимыми. С грустными, абсолютно детскими взглядами. Тонкими, дрожащими телами, так очевидно испуганными от вида автоматов, направленных в их сторону. Они были детьми. Они всё это время были детьми. И теперь, по вине Чуи, они могли умереть, так и не познав взрослую жизнь, в которую всё это время играли. — Не смей этого делать, — голос Дазая, перешедший на шёпот, раздался прямо над ухом, — иначе Хироцу прикажет застрелить и их, и тебя, и никакая гравитация тебе не поможет. Он крепко сжал плечо Чуи, безмолвно напоминая о своей способности. «Мой дар, например, обнуляет чужие. Грустно, правда?» Неужели не врал? Этот жестокий лицемер и псих мог сказать правду? Чуя не верил. Но и проверить не мог. — Я так и знал, что вы вернётесь, — прошипел Чуя, лихорадочно соображая, что он ещё может сделать, — Ты же врал про Сурибачи и контроль над ним, эти трущобы никому нахер не сдались, вам нужен я. Не смейте трогать Агнцев! — Знал, что мы вернёмся и даже не перегнал своих баранов в другое стойло, как умно, Чуя, — его голос стал громче на этой фразе, — и не попытался договориться, когда мы приходили без оружия. Выглядит странно, не находишь? — Что ты несёшь, придурок?! — Разве я вру? — Дазай улыбнулся шире и вновь снизил голос, — Не стоило тогда устраивать спектакль и пытаться меня избить. Ты поплатился за свою гордыню. А учитывая, что ты знал, что мы из Мафии, это выглядит вдвойне тупо. Будь ты послушным мальчиком, мы бы могли стать друзьями, а в итоге ты и этих потеряешь. Дазай приблизился к Агнцам, продолжая удерживать Накахару за плечо. Люди с автоматами расступились перед ним будто по приказу, который не слышал только Чуя. — У нас будут места в первом ряду, не волнуйся, — и, не глядя назад, Дазай щёлкнул пальцами, — выведите этого отдельно. Начнём с него. И тонкий палец указал на Сёго.