Песни Пятой Эпохи-2: Море и Сердце

      Тигона пришла в себя от хлопьев золы, падавших ей на лицо.       Выход из забытья был мучительным: правая рука болела так, будто ее долгие часы варили в масле. Даже бросить на нее взгляд было страшно. От боли в голове стоял туман, в горле плескалась тошнота.       Тигона закрыла глаза и стиснула зубы, приучая тело к страданию. Прошла минута, другая. Физическая боль не ушла, но стала привычной, не мешала больше думать. Но легче от этого не стало: к телесным мукам примешались теперь ужас и непонимание.       Что она наделала? Как могла убить Евера, ударить Аристу в спину? Куда унесли подругу, где она сейчас? Но самое главное – что она, дура, наделала?!       Тигона открыла глаза, заставила себя приподняться и оглядеться.       Остров Моасс стал пепелищем. Вокруг не было ни единого деревца, которое не стало бы пылающим факелом; ни единого клочка земли, который не почернел бы от гари. Чистый пруд, где они с Аристой купались после битвы с драконом, стал черным, как нефть, от толстого слоя золы на воде.       В нескольких шагах от пруда лежал труп Евера Йафы. В груди оратора зияла черная дыра, на шее еще дымилась рана от заклятия Тигоны.       Одна, на сожженном дотла острове, испуганная и потерянная, Тигона не совладала с собой. Она разрыдалась. Девушка плакала обо всем сразу: о боли в сожженной руке; о страшной смерти старого Йафы, которой она невольно способствовала; о том, что их с Аристой путь оборвался так внезапно и так жестоко.       Плач одинокой девушки сливался с треском догорающих деревьев. Тигона плакала, стоя на коленях, баюкая раненую руку, и черный пепел падал ей на плечи, подобно траурному плащу.       Постепенно слезы иссякли, тяжесть рыданий в груди ослабла, и в голове Тигоны возник единственный вопрос: почему?       Почему она сделала то, что сделала?       Она не хотела, не могла сделать это по своей воле. Ее руку в тот момент вел кто-то другой. Кто-то воспользовался ее ипсомантией, чтобы убить Евера и отдать Аристу в руки врагов.       Но кто? Спросить было некого. Единственный человек, кто мог бы дать ответы, лежал мертвым неподалеку.       «Тебе достаточно взять человека за руку и заглянуть ему в глаза, чтобы увидеть его судьбу».       «Теллус, он же владыка времени… а где время, там и смерть…»       «Будем надеяться, что Теллус умеет рассуждать символически».       Евер вернул себе дар открывать судьбу любого смертного, кто коснется его руки и посмотрит ему в глаза.       Никто не говорил, что для этого он сам должен быть жив.       То, что пришло Тигоне в голову, было скорее в духе Аристы. Логический парадокс, граничащий с безумием.       В тот момент Тигона поняла о лучшей подруге то, чего никак не могла понять до этого. Когда хуже быть уже не может, даже прыжок в пропасть или в пасть дракона лучше бездейственного отчаяния.       Помогая себе здоровой рукой, Тигона подползла к телу Евера – на то, чтобы подняться на ноги, сил ей пока не хватало. Девушка повернула к себе голову мертвеца и, глядя в застывшие глаза, соединила его ладонь со своей.       – Я хочу знать, кто дал мне дар ипсомантии, – дрожащим голосом сказала Тигона. – Хочу знать, почему сила изменила мне, почему я ударила в спину лучшего друга. Отвечай мне.       Тишина длилась достаточно долго, чтобы Тигона успела отчаяться в своем безумном плане и почти уже отпустить руку Евера.       Но в тот момент, когда руки провидца касались уже лишь кончики ее пальцев, из груди мертвеца вырвалось нечто подобное вздоху. Тонкая струйка белого песка вылетела из приоткрытых губ и заволокла Тигоне глаза. Девушка заморгала, потрясла головой, пытаясь прочистить веки.       А затем песок рассеялся, и вместо сожженного острова Моасс перед Тигоной предстало нечто совсем иное.              ***       Ариста зажмурилась, ожидая палящего жара во лбу и смрада своей обожженной плоти.       Вместо этого она ощутила на лице морскую прохладу, слева донесся шорох листвы на ветру, а ноздри приятно защекотал аромат яблоневых цветов.       Любопытство быстро пересилило испуг, и Ариста открыла глаза.       Она стояла на краю мраморного бассейна, у самого края ровной водной глади. За галереей открывался вид на сад, украшенный дарами весны – белыми цветами яблони.       Ни за что на свете Ариста не забыла бы это место. Купальня родительского дома.       Ариста едва приметила, что вместо прозрачных тканей ее тело облегает простая белая тога, а золотые кандалы на руках и ногах куда-то пропали. Все ее внимание обратилось к человеку на другой стороне бассейна.       Внимательный черный глаз чародея взглянул ей в лицо.       Подходящий вопрос пришел в голову, как всегда, неожиданно.       – Это ненастоящее, так ведь? – Ариста обвела взглядом родные стены. – Это лишь чары?       – Почему ты так думаешь?       – Слишком все красивое. Это место… такое, каким я его помню из детства. Сейчас оно совсем другое.       Колдун одобрительно улыбнулся.       – Ты внимательна, как твоя мать. Это образ. Иллюзия из наших общих воспоминаний, где мы можем говорить наедине.       Ариста подумала, не стоит ли броситься прочь или напасть на колдуна, но быстро передумала. Она безоружна. Он перенес ее сюда, здесь с его чарами не сладить.       – О чем мне с тобой говорить?       – О тебе, разумеется. Ты проделала долгий путь, чтобы узнать, кто ты такая. Я хочу дать тебе ответ.       Ариста фыркнула, зло и горько.       – Я знаю, кто я. Урод и чудовище, которое ты произвел на свет, убив мою мать.       Слова ее попали в цель точнее, чем она сама предполагала. Лицо колдуна исказила гримаса горечи.       – Я слышу твой голос, Ариста Гракх, но слова произносит этот никчемный дурень Евер.       – Неужели? Так значит, не ты вырезал моей матери сердце и…?       – Накормил тебя ее кровью? Я. Когда она меня попросила.       Дарафаллу изменило привычное спокойствие, голос его дрогнул.       – Эврида пожертвовала собой, чтобы ты могла жить. Я дал тебе жизнь, убив самое дорогое мне существо. Если тебя смущает неприглядная форма поступков, и ты не видишь за ней великодушной сути, то ты глупее, чем я о тебе думал.       Ариста осеклась. Прямая, грубая речь колдуна сбивала с мысли лучше самого витиеватого красноречия.       – Я… я не хотела этого.       – Разумеется. Как и я. Но что, по-твоему, следовало делать? Бросить умирать вас обеих? Сдаться?       «Молить богов!» – выкрикнула было Ариста, но не посмела открыть рта. Кому-кому, но уж точно не ей взывать к милости богов.       – Мне не на кого было надеяться. Боги отвернулись от тебя еще до того, как ты родилась. Наказали тебя и Эвриду за то, чего вы не делали, чтобы кто-то другой выучил какой-то постылый урок. Тебе это кажется справедливым?       Порыв ветра сорвал с яблонь несколько белых лепестков и занес их в купальню. Белоснежными пятнами они рассыпались по чистому зеркалу воды. Вдалеке послышался шум моря.       Детство Аристы омывало ее со всех сторон: его звуки, запахи, солнечный свет. Почти не верилось – или уже не хотелось верить? – что это мираж, и на самом деле она все еще в каменном мешке, за железными прутьями клетки.       – Евер сказал мне там, на острове, что я погибель мира, – тихо сказала Ариста. – Что это значит?       Дарафалл улыбнулся, шагнул на водную гладь – и в один миг оказался у Аристы за спиной, не успела она и моргнуть. Усилием воли девушка подавила желание вздрогнуть.       – Это значит, что ты не урод, не чудовище и не ошибка природы. Ты чудо, Ариста Гракх. Удивительное, невообразимое чудо, которое я долгое время считал погибшим.       Он протянул к ней дружески раскрытую ладонь с острыми белыми ногтями на кончиках пальцев.       – В этом месте у нас сколько угодно времени. Идем со мной. Я все тебе расскажу.       Ариста смерила недоверчивым взглядом руку и лицо чародея.       – А если я откажусь?       Дарафалл улыбнулся, одновременно печально и снисходительно.       – Одно твое слово – и вернешься в столь милую тебе реальность, с темницей и тигриным пометом.       Вереница мыслей пронеслась в голове Аристы.       Этот человек был в прошлом году на кораблях, вторгшихся в ее родной город. Пытался убить ее злыми чарами. Преследовал ее, взял в плен и притащил на съедение императору. Убил провидца Евера и только что предал Тамриз.        Этот человек был другом ее отца. Помог ей появиться на свет. Дрался за нее. Дважды спас ей жизнь. Возможно, сейчас спасает в третий раз.       Этому человеку нельзя верить.       Но больше ей верить некому.       Ариста протянула руку колдуну. Цепкие холодные пальцы сомкнулись на ее ладони. Рука об руку они шагнули под сень яблоневого сада.       – После той ночи, – негромко начал Дарафалл, – мне не было места среди людей. Я отправился в странствия по темным закоулкам земли, туда, где живут бесы и выродки из более темных эпох. Мой путь привел меня на север, за горные перевалы Ладды.       – Те, с которых сбегают туманы?       Дарафалл невесело рассмеялся.       – Дальше, дитя мое, много дальше. Сквозь туманы и горные тропы лежал мой путь, по выжженным пустошам, где всякая жизнь была убита в Эру Огня. К месту последней битвы богов с Протогеноем.       Белые лепестки яблоневых цветов шуршали под их ногами.       – Там, куда не заглядывает солнце, я отыскал орудие его последней мести. Темное предсказание, вырезанное Протогеноем на куске его собственной кожи, прежде чем его сбросили в преисподнюю. Он вписал тебя в судьбу мира, и даже разъяренные боги бессильны были отменить его предсказание.       – В каком смысле «вписал меня»?       Дарафалл остановился и взглянул на крестную дочь.       – Смертного, что сдвинет эпохи.              ***       Место, в котором очутилась Тигона… Нет, это нельзя было даже назвать «местом». Когда Тигона попыталась мысленно подобрать верное слово, в голову ей пришло только «поднебесье».       Девушка одновременно стояла и парила в бескрайней, беспредельной голубизне, какую смертным дано видеть лишь отчасти, сквозь белые бастионы облаков. Но в этой вышине облаков не было – только белый свет солнца, такой близкий, что Тигона боялась сгореть в его лучах. Возможно, она и сгорела бы, не будь все это лишь видением.       Две фигуры выросли перед нею прямо из небесной синевы так быстро и так внезапно, что Тигона вскрикнула. Они были огромны, эти фигуры, выше сторожевых башен у берегов Орифии, выше вулкана Ир-Хамкар. Рассмотреть их очертаний девушка не могла: исполинские фигуры не источали свет, но смотреть на них было все равно, что на солнце – два удара сердца, и начинают нестерпимо болеть глаза. Тигона едва успевала заметить отдельные детали: блистающий доспех на груди одного, дорожный посох в руках другого.       – Ты первый среди лицемеров, Хемен.       Сила голоса в вышине была такова, что казалось: заговори он чуть громче, и Тигону разорвет на мелкие кусочки.       – Твой народ зовет тебя Подателем Законов, но главный наш закон ты посмел нарушить. Ты вмешался в дела смертных по своему произволу, не в исполнение молитвы и не ради кары за преступление!       – Избавь меня от нотаций, друг босяков и неудачников.       Второй голос был ниже и глубже первого. Как будто тысяча мечей одновременно грянула в щиты, приветствуя великого правителя.       – Я знаю, что сделал и чем расплачусь. И жалеть мне не о чем. Делай, что должен.       Тигона могла поклясться, что обвинитель промедлил в нерешительности, прежде чем снова возвысить голос.       – Прежде чем мы распрощаемся, ответь. Зачем? Зачем ты обманул то дитя, дал ей силу ипсомантии, убил ее руками своего потомка Джохара? Зачем лишил ее свободы воли и воспользовался ею сейчас, отвергнув свое бессмертие?       – Кто хочет знать это? Ты или другие? – в голосе осужденного проступила злая насмешка.       – Я их вестник. Отвечай им, как мне.       – Что ж, изволь. Я сделал это, чтобы сгубить всех вас. Закончить эту жалкую эпоху, в которой я осужден делить власть над космосом с ничтожествами вроде тебя!       – Ты сгубил и себя, несчастный.       Хохот осужденного был страшен, как все ночные кошмары разом.       – О да, друг Мегист. Я и не надеюсь пережить сдвиг эпох. Но мое семя, мое потомство исполнит проклятое пророчество! Отец ее поражен моей карой за слабость и глупость! Недостойный брат убран с ее дороги чужими руками! Грязная тварь, которую она имела неосторожность полюбить, в ее власти и скоро падет от ее руки! Она одна станет единой владычицей Шестой Эпохи, императрицей космоса!       – Ты этого не знаешь.       – Я испытал ее сердце в своем храме. Ей суждено величие. В том нет сомнения.       – Другие остановят ее.       Новый взрыв жуткого хохота.       – Кто? Или кто-то из вас согласен последовать за мной на землю? Вмешаться открыто в дела смертных и разделить их участь, обратиться в глину и прах?       Обвинитель не ответил.       – Так я и думал. Бессмертие делает вас трусливыми. Поэтому вы падете. Поэтому я уже победил. Рази же, раб.       Тигона едва различила в вышине громовой удар дорожного посоха по золотому доспеху. Нечто гигантское, подобно комете, рухнуло вниз и увлекло девушку за собой. Тигона падала, истошно крича, сквозь облака и ветра поднебесья, будто прикованная к исполинскому телу, охваченная тем же пламенем, что терзал падающего бога…              ***       Опавшие лепестки яблонь шуршали под ногами.       – Хемен? – переспросила Ариста. – При чем здесь Хемен?       Дарафалл сорвал с ветки цветок яблони и пустил лепестки по ветру.       – Он оставил на земле свое сердце. Полагаю, царь-бог рассчитывал, что оно покорится одному из его потомков. Оно открывает путь в глубочайшие бездны царства смерти. Туда, где покоится Протогеной, бог циклов и перерождений. Отец смертных виталофагов.       – Почему тогда Сердце до сих пор не использовали?       – Потому что потомки Хемена не оправдали его ожиданий. Сердце покоряется лишь определенному человеку, но ни один из Хеменидов до недавнего времени им не стал.       – Не стал кем? Человеком, что сдвинет эпохи?       – Да. Тем, кто от рождения отмечен черной магией. Тем, кто способен поглотить сердце бога.       Дарафалл остановился и внимательно поглядел на Аристу.       – Дитя виталофагии. Человек, рожденный от колдовства.       Краем сознания Ариста приметила, что все звуки вокруг стихли, настала неестественная тишина. Не было слышно ни ветра, ни моря. Она сглотнула.       – Как это… поглотить сердце бога?       Небо над их головами потемнело. В глазу Дарафалла промелькнул красный огонь.       – Возьми, к примеру, меня. Я могу поглотить жизни ста мужей разом. Могу создавать чудовищ и миражи, держать молнию на кончиках пальцев и жить две сотни лет. Но моя сила ограничена смертным миром. Ты же, дитя мое, способна убить бога. Впитать всю его силу, до последней капли. Так сказано в пророчестве, что лежит в северных пустошах.       – Что еще в нем сказано?       Стало так темно и холодно, что цветы яблонь вокруг них посерели и съежились.       – Что человек, способный на такое, сдвинет маховик эпох. Покончит с Пятой Эпохой. Начнет Шестую. И создаст мир заново, по своему разумению. В краткий миг на стыке эпох, – колдун облизал тонкие губы, – смертный, пожравший сердце бога перерождений, будет абсолютен и всесилен. Он может даже, если пожелает, убить всех прежних богов и стать единым вседержителем космоса.       Глаза Дарафалла лихорадочно заблестели, он шагнул к Аристе. Та попятилась, сама не вполне понимая, чего боится.       – Когда до меня дошли вести о гибели Лисистрата, я был уверен, что ты погибла вместе с ним. Долгие годы я думал лишь ранить богов уничтожением их храмов, убийством их служителей. Лишить их силы на земле. Но теперь… С того дня, как ты встретилась мне на том корабле, я не переставал думать о предсказаниях. Покончить со всеми богами одним ударом, навсегда освободить нас от них!       Он обнял Аристу за плечи.       – Представь себе, Ариста, дитя мое. Новый мир, где все люди свободны. Свободны от богов, судьбы и вышних кар. Где все устроено только так, как ты захочешь.       Он замолчал. На пару мгновений в саду повисла тишина.       – Ты безумен, – прошептала Ариста.       Смех Дарафалла был резким и коротким, как удар хлыста.       – Почему же, дочь Лисистрата?       Вопрос показался столь нелепым, что Ариста запнулась, прежде чем ответить.       – Даже не знаю. Может, потому что считаешь, будто уничтожить мир – моя святая обязанность?       Вместо ответа Дарафалл поднял руку и щелкнул пальцами.       Ариста едва заметила, как изменилось пространство вокруг них.       Они снова стояли в купальне дома Гракхов, но теперь здесь было людно и шумно. Воины орифийской стражи, бывшие подчиненные Лисистрата, выносили из дома ковры, сосуды, каменные бюсты.       – Свободные граждане! – доносился с улицы звонкий крик глашатая. – Внимайте слову народа! Совет десяти восстанавливается во всех правах! Гражданам возвращается право голосования! Воинская служба по принуждению упраздняется!       Молодой веснушчатый стражник, тащивший из покоев Лисистрата тяжелые свитки, вдруг остановился, отвлекшись на что-то. Торопливые товарищи, едва не столкнувшись с ним, бросили пару нелестных слов в его адрес.       В углу купальни, где тень лежала гуще, сидела девочка лет двенадцати. Серые глаза были на мокром месте, обхваченные руками коленки дрожали.       Ариста почувствовала, как дрожат ее собственные колени при взгляде на саму себя.       – Уйдем отсюда, – прошептала девушка.       – Почему же? – раздался за спиной тихий голос Дарафалла. – Это твой мир. Я думал, ты хочешь его сберечь.       Веснушчатый стражник обогнул бассейн и приблизился к напуганной девочке.       – Ты что тут делаешь? – юнец явно старался, чтобы его голос звучал грубее.       – Я жду папу, – сдавленно ответила девочка и подняла вверх влажные глаза. – Ты не видел его?       Стражник хмыкнул с видимым отвращением.       – Видел, как же. На дне моря, с камнем на шее. Твой отец мертв, чтоб он сгнил!       – Волею Совета имущество тирана Гракха отдается в собственность города! Дом тирана будет предан огню, а имя – забвению!       Миг-другой девочка просто смотрела на стражника распахнутыми от ужаса глазами. Затем она не выдержала и разрыдалась. Вокруг нее рослые воины разливали по полу горючее масло.       – Тебе надо уйти, – буркнул веснушчатый.       – К-куда?       На лице юного стражника проступила тень сострадания к брошенному ребенку. Но, как это свойственно людям юным или неумным, свое сострадание он принял за слабость.       – Мне что за дело, предательское отродье? Ступай на улицу, куда знаешь! Ну?! Пошла!       Зажженный факел упал на пропитанный маслом пол. В купальне загудело пламя, и его рев слился с криком испуганного ребенка, бегущего прочь из родного дома.       Пламя окружало их со всех сторон, но Ариста не чувствовала жара. Она вообще ничего не чувствовала, кроме слез у себя на лице.       – Представь, что можно это исправить.       Ладонь Дарафалла мягко, по-отечески, сжала ей руку.       – Представь, что ты можешь вернуть отца и мать в мир живых. Убрать из памяти людей все преступления Гракхов. Дать друзьям и близким все счастья мира. Каждый человек, каждая тварь земная окажется на той ступени мироздания, которую определишь ему ты.       Ариста почувствовала, как пальцы ее руки предательски дрожат в холодной ладони Дарафалла.       – По твоей воле может начаться лучшая из всех эпох, Ариста Гракх. Неужто ты назовешь справедливым отказ от такого блага?       Образы вокруг них замерли, бег времени остановился. В обрамлении пламени перед Аристой маячила спина двенадцатилетней девочки, бегущей на улицу, навстречу бездомным мытарствам.       Сквозь дурманящий шквал противоречий в разум Аристы пробился еще один здравый вопрос.       – В чем твой интерес?       Дарафалл посмотрел крестной дочери в глаза.       – Семнадцать лет я жил жаждой отомстить богам за лучшего друга и любимую женщину. Теперь я живу надеждой вернуть их. И дать их дочери судьбу, которую она заслуживает.       – И это все?       – Это все. Ты думала, мне нужна власть, всемогущество? Я куда проще этого, дитя мое.       Видение тихо осыпалось шуршащими потоками праха и пепла. Когда мельтешение черных хлопьев опало и сгинуло, они вновь стояли в каменной темнице дворца Хеменидов, в грязной клетке с железными прутьями. Тамриз лежала на полу, грудь ее тихо вздымалась под черным одеянием. Принцесса была жива, но без сознания.       – Что я должна сделать? – тихо спросила Ариста.       Чародей наклонился и поднял с пола боевой посох Тамриз. Одно лезвие так и осталось обнаженным. Колдун протянул оружие Аристе рукоятью вперед.       – Убей ее.       Ариста посмотрела на клинок в своих руках, на девушку у своих ног.       – Убить? Но зачем?       – Твоя с принцессой близость душ и тел разделила твою силу между вами. Поэтому вы могли слышать мысли друг друга. Поэтому делили на двоих боль и раны.       – И что из этого?       – Пока одна из вас жива, Сердце Хемена не послушает другую. Врата в преисподнюю не откроются. Ты должна забрать то, что отдала принцессе.       Ариста помедлила, затем отчаянно замотала головой.       – Нет, я… я не могу, я…       – Любишь ее?       – Что? Нет! Дело не в этом! Она же безоружна, беззащитна…       – А еще она предала тебя и едва не убила. Она до последнего не знала, спасет ли тебя или отдаст отцу. Она орудие в руках тирана. Просто очень ненадежное. Убей.       Ариста замерла над телом Тамриз с зажатым в руке клинком. Два голоса боролись в ней, перекрикивая друг друга.       Это бесчестно.       Тамриз тоже поступала с ней бесчестно.       Она и впрямь готова убить ради власти?       Нет, не ради власти. Ради шанса занять свое место в мире.       Но то, что между ними было…       Ты сама только что сказала, что ничего не было. Ты ее не любишь.       Люблю. Я ненавижу себя за это, но я люблю ее.       Настолько, что готова вечно слышать ее голос в своей голове?       Я… я не знаю.       Убей ее, и голос затихнет. Ты будешь свободной.       Я…       Ты должна принадлежать только себе. Ты должна освободиться.       Ты должна стать той, кем тебе предначертано быть.       Ариста обхватила рукоять обеими руками, занесла клинок над головой.       «Прости меня».       Острие смотрело точно в сердце Тамриз.       «Прости».       Лезвие клинка помчалось вниз.