Клуб «Ненужных людей»

✦

      Забыть то, что однажды причинило боль, кажется сложным, но ещё труднее запомнить то, что доставило когда-то счастье. Хорошее не оставляет шрамов, спокойное — ничему не учит, радостное — не окунает в прошлое.       Джисон ощущает под головой до невозможного мягкую подушку, сверху на него давит тяжёлое одеяло, в нос пробивается запах свежего постельного белья. Он уже не спит, но глаза открывать и отрываться от непонятного наслаждения не хочется. А вот глухие голоса, нагло ворвавшиеся в его сонное царство, пробуждают любопытство.       Чанбин? Смех Феликса?       Как в типичном фильме ужасов парень резко подрывается, распахнув глаза, и не знает, за что схватиться: за раскалывающуюся на мелкие куски голову, или за плечи, чтобы оголённую грудь прикрыть.       Рядом никого, но по смятой подушке и по волнам на простыне ясно одно — с ним кто-то спал.       На полу Джисон находит футболку, пусть и не свою, но какая разница? У него сейчас вообще ничего своего нет. «Бля, деньги…».       За голову Хан всё же хватается и запускает пальцы в спутанные волосы. Под очередной жуткий смешок Феликса, Хан приземляется на кровать и судорожно перебирает воспоминания. Дом, пузатый мужик, мать, супермаркет, бар, красивый мужик, темно, слишком мутно… Феликс и Минхо… Он перебирает кое-как разговоры о звёздах и горький кофе… Конверт. — Я с ним разговаривать не хочу, — почти таким же басом, что у Феликса, звучит Чанбин. Стена, конечно, смягчает и приглушает, но у Хана по телу мурашки бегут, словно ему холодно, словно он опять голый.       «Это он про меня?».       Приходится опять нахмуриться и прокрутить вчерашний вечер по-новой. Машина, Чанбин помогает разуться, Минхо кутает в плед, чай горчит и вставший в глазах Хёнджин каплю горечи добавил.       «Я хотел поцеловать Минхо». — Я тоже не хочу… Пусть с девкой той и беседует теперь…       «Господи, что за девка? Что я сделал?».       Самый настоящий сушняк — один из многочисленных минусов отношений с алкоголем, дерёт горло, приклеивает язык к нёбу и вспоминать, размышлять и копаться в памяти уже не получается. Хочется тупо пить и ничего больше.       «Воды, воды, воды». — Может мы и не правы… — Чанбин прерывает свою речь, обернувшись на застрявшего в дверном проёме чересчур помятого Джисона и растягивает губы в приветственной улыбке. — Сони, утро доброе.       Феликс, с подоконника молча разглядывает с прищуром парня с голых ног, до лохматой головы. Сам он выглядит не менее опухшим и таким же помятым, а когда Чанбин — душка, отрывается от стены, которую подпирал и спиной и ногой, и утягивает Хана в объятия, блондин превращается в мрачную статую, напоминающую грозную гаргулью. Даже волосы на макушке, кажется, встают на дыбы. — П-привет, — Хан силится выглянуть из-за плеча Бина и поймать взгляд Минхо.       «Я, чёрт возьми, пытался его поцеловать?».       Ли старший сидит на балконном пороге и прижимает колени к груди. Ноги его тоже голые, но, скорее всего, он в коротких шортах, которые тупо не видно, а не как Хан — в трусах и в одной безразмерной белой футболке, еле-еле доходящей до колен.       Лучи солнца ярко подсвечивают силуэты братьев, но один Хану кажется всё таким же Ангелом небесным, а второй — демоном самым настоящим и от этого теперь волосы встают у Джисона. Ну правда жутко. — Если ты закончил свои телячьи нежности, — младший спрыгивает с широкого подоконника и мягко, совсем бесшумно приземляется, тут же обращаясь взглядом к Бину, точнее к его спине. — То пошли.       С Чанбина за долю секунды сползает улыбка, да и просто блеск в глазах меркнет. Феликс хоть и стоит сзади на приличном расстоянии, но парня всё равно накрывает, словно тенью и Джисона это почему-то тоже волнует, хотя волноваться ему стоит о другом: сейчас эти двоё уйдут и он останется один на один с Минхо и целым списком важных вопросов в голове.       «Я просил поцеловать его? Что он сказал? Он поцеловал? Оттолкнул?».       Пока Хан крутил одни и те же мысли на повторе, стоя столбом, парни действительно ушли и даже дверью не хлопнули на прощанье. Очень тихо. Открытая дверь балкона как будто звуки улицы на кухню не пропускала. Вакуум. — Чай будешь? — Минхо поднимается, одёргивает светлую футболку, точно такую же, в которой утопает Хан, и не глядя на друга включает чайник. «Почему он не смотрит на меня?». — Или кофе?       Джисон пару раз растерянно кивает, облизывая сухим колючим языком ноющие непонятно от чего губы и соглашается на кофе. «Вчера я тоже пил кофе, и смотрел на его губы… Чё так больно?». А ещё он согласился бы на зрительный контакт, которого, увы, Минхо по-прежнему избегает.       «Кофе… Губы…». — Как я… Почему я… — Ты разделся сам. Я тебя не трогал, — блондин мягко гнёт губы, растирая по лицу остатки сонливости. Но это только со стороны так кажется, что парень отчаянно борется с желанием упасть лицом в подушку. На деле же, его чертовски разозлила история вместо завтрака о том, как Крис посмел тронуть младшего, да ещё и Чанбину вмазать за геройство.       «Разделся сам, отлично». — Я что-то сделал не так?       Каждое слово Джисон из себя буквально силой доставал. Руки сами собой сжались, кулаки прижались к телу, но это скорее от страха, а не от злости. Если уж и злиться, то только на себя. — О чём ты?       Объясниться внятно было невозможно, как и твёрдо стоять на ногах с таким камнем на сердце. Хана штормит и это тоже он списывает на некий страх, либо волнение, граничащее с явной паникой.       «Мы говорили про звёзды… С нами был Феликс? Потом я плакал или это Минхо плакал?».       Чем дальше парень заплывал в тягучие воспоминания, тем сложнее было сохранять даже видимость спокойствия. Глаза сами нашли выход из этого неловкого положения и Хан, не говоря ни слова, крадётся к балкону, как на место преступления — аккуратно, на носочках, задержав дыхание.       Сзади слышится звонкий щелчок и возня, которую устроил хозяин квартиры. Сам он почему-то не торопится выйти с кружкой на любимый квадратный метр, щедро залитый ярким солнцем. Наоборот, он уходит, бросив ложку в пустую раковину.       «Боже, что вчера было?».       Знакомое чувство неизвестности снова помахало рукой. Не первый раз Хан после экспериментов с алкоголем просыпается с лёгкой амнезией и грязным отпечатком стыда на душе. Последний раз такое было как раз на утро в камере, где обиженный жизнью полицейский бубнил что-то про права и обязанности граждан. Сейчас Джисон тоже видит перед собой прутья решётки, и тоже боится того, чего вспомнить всё до мелочей, к сожалению, не может, но отчаянно пытается. Обрывки ночи, так или иначе, всплывают на поверхность, ведь как-то же он вспомнил про грёбаный поцелуй.       «Вспомнить… Минхо просил запомнить что-то».       Только вот что, Джисон, как бы иронично это не звучало, не запомнил. Может быть, конечно, если покопаться в его памяти, то что-то и найдётся, только делать это уже мучительно больно, потому что резко от понятного сушняка и сопутствующей головной боли, Джисона потянуло блевать. Скорее всего, чувство тошноты вызывал он сам.       Но даже это не волновало его. Парень приклеивает указательные пальцы к вискам и тупо втирает в себя недовольства.       «Придурок, идиот… Долбоёб! Как я мог его поцеловать? Как же стыдно, блять…».       Пульсирующая боль на губах, тяжесть во всём теле и натянутые до предела нервы — это только начало, думал парень. Снова хотелось запить всё это беспокоящее дерьмо обычным дешёвым виски или нелюбимой рисовой водкой на худой конец.       Минхо выходит на балкон мрачным настолько, что и солнечный свет слегка меркнет на его фоне. Джисона в дрожь бросает и приходится отвернуться от своего «палача».       «Минхо действительно расстроен моим поведением… Или поцелуем? А если это он сам меня поцеловал? Ему не понравилось? А о чём там Бинни говорил?».       Задать интересующие вопросы и хочется и колется, потому что интересно, блять, узнать, был ли поцелуй? О какой девке шла речь? А ещё хочется просто извиниться за свое поведение. Хан и правда, когда напьётся, может вести себя не то чтобы по-свински, но неподобающе точно. Неловко и обидно.       Джисон, застрявший в своих мыслях, поджимает губы, смотря в одну точку на бесцветном полу. Внешне он отрешён, а вот внутри во всю себя линчует, повторяя все известные оскорбления в адрес себя любимого.       Перед лицом появляется кружка, из которой бешено валит пар. Взгляд поднимать не позволяет совесть — это смерти подобно, но пить хочется, поэтому Джисон, закрыв глаза, цепляется пальцами за чуть тёплую керамическую ручку и коротко кивает в знак благодарности.       Долго он сидит в своей темноте и тишине и тупо дышит ароматами растворимого кофе. В голове по-прежнему одно и то же — стыдно, пиздец, как стыдно, мерзко и неприятно.       «Он говорил мне о звёздах, а я о Хённи… Я хотел запомнить… Запомнить, что я ему нравлюсь?».       Хан пропускает момент, когда блондин бесшумно наклоняется и берет его правую ногу в свои тёплые, такие большие, ладони. Секунда-другая и ступни касается что-то мягкое и приятное. Джисон вздрагивает от ощущений, распахивает глаза, уподобляясь перепуганному животному.       «Я ему нравлюсь».       Все действия Минхо запредельно аккуратные, каждое прикосновение такое мягкое, а пальцы на прохладной коже вообще ощущаются чересчур нежно, словно бархат проходится по чувствительным участкам кожи, где нервы спутались в большие узлы. Если это не неземное блаженство, то определённо что-то приятное. То, чего Хан не заслуживает. Он продолжал зачарованно наблюдать за действиями Минхо, который просто надевал на него носки и считал удары собственного сердца. Злость на самого себя разогнала пульс, а теперь тревога его ускорила.       «Может быть, ещё не всё потерянно?». — Минхо, что ты… — Подумал, что ты замёрзнешь, — старший говорит не громко, но даже так слышится раздражение в его голосе и Джисон снова сникает. — Я тебя обидел вчера, — ответ на этот недо-вопрос или так себе заявление он уже знает, видит и чувствует. Он точно словами или действиями задел Минхо, только вот какими? Хан лихорадочно перечёркивает все размазанные в кашу мысли о «нравится». Такой, как он, никому не может нравиться и друг, тем более, не должен заботиться о нём. — А ты не помнишь? — Я… — хочется сказать, что он помнит лишь отрывки, отдельные части разговора из которых полную картинку составить очень сложно. Но контраст этих воспоминаний и реального хмурого Минхо всё мешает. Ему нужно узнать, чтобы пульс вернулся в норму, чтобы не хотелось больше лицо себе расцарапать от неловкости, и лучше будет, если он перестанет колупать себя и всё услышит из первых уст. — Я почти ничего не помню после того, как сел в машину.       Минхо вздыхает то ли разочарованно, то ли грустно, и опускается рядом с Джисоном. Он смотрит точно вперед и сложно сказать, чём наполнены его мысли, а может быть за редкими облаками наблюдает или просто думает ни о чём глядя в никуда — выражение лица совершенно нечитаемое.       Ладони больше не горят от горячего кофе. Остыло. Вот бы и внутри все чувства так же быстро теряли температуру и остывали. — Если я обидел…       Хочется голову о стену разбить, но уже не для того, чтобы выбить из тёмных закоулков памяти забытое, а для того, чтобы элементарно найти правильные слова, чтобы не просто извиниться за своё поведение, а объяснить, как ему чертовски жаль. Сердце его щемит прямо сейчас из-за безысходности, в которую он же сам себя и загнал. Сложно ведь говорить о том, в чём ты не разбираешься и чего ты не помнишь.       Из подъездов ближайшей многоэтажки выползают люди, прыгают в свои машины, заводят моторы за секунду и растворяются в городской суете. Джисон тоже хочет раствориться. Он порядком устал быть в роли ребёнка, который умеет только косячить. Минхо стал слишком дорогим и близким, чтобы можно было его расстраивать этими нелепыми ошибками, которые предсказуемо можно было бы избежать, если бы Хан хоть немного думал, прежде чем что-то делать.       Зря он вчера пошёл домой, очень некстати мать его выгнала и совершенно понятно, что он не должен был сворачивать в бар. Одного быстрого взгляда на серьёзный, почти каменный, профиль Минхо было достаточно, чтобы понять — он мысли гоняет наверняка об этом же. А ещё друг должен быть расстроен как минимум его появлением на руках незнакомца. Почему-то это в голове прямо-таки отпечаталось в изумительном качестве во всех синих красках. — Я говорил, что вчера произошло, и почему я выпил? — друг небрежно кивает. — Ладно… Я хочу извиниться, — шепчет Джисон, вновь поднимая глаза с оттенком вины. В зрачках нет блеска, лишь туманная печаль. Он косится и ждёт, что тот посмотрит на него в ответ такими же туманными, но красивыми глазами, которые светятся всегда, и успокоит. Хан хочет, чтобы одним своим словом Минхо развеял всю неловкость, прогнал на хуй гнев, да просто сказал, что Джисон дурак, да, но ничего плохого не случилось.       «Скажи, что я правда тебе нравлюсь, и я не сошёл с ума». — За что, Ханни? — он не смотрит и это пронзает сердце Джисона настолько маленькими, почти незаметными иглами, что при всём желании достать их, ничего бы не получилось. Орган просто превратился бы в страшное месиво.       «За то, что я такой еблан. Такой ответ тебя устроит?».       Хана бы устроил более чем. Снова стыд в сговоре со злостью управляет разумом. Взгляд цепляется за плед, что так и остался лежать на балконе после вчерашней ночи. Джисон помнит, как тепло было, и помнит настоящий жар от Минхо, сидевшего слишком близко. Ещё вспомнился кипяток и неосторожный глоток. — Я чувствую, что я накосячил, Хо. И мне бы очень помогло, если бы ты сказал, чем я тебя обидел? Я бы… — «я бы знал, за что именно ненавидеть себя и за что молить тебя о прощении».       Блондин на эти слова поворачивает голову, угловато улыбается и снова отдаёт своё тепло, прикасаясь своим плечом к плечу Джисона. «Минхо самый тёплый и самый лучший», — вот, какая мысль снова зажгла глаза парня. — Ты не виноват. Виноваты звёзды. — Какие звёзды? — Те, которые не исполнили моё желание.       Настоящая карусель сейчас в голове. Звёзды Хан помнит, Хёнджина зачем-то тоже припоминает, и губы… Опять всплывают губы. — Мы целовались? — не сдерживая себя, выдаёт Хан. Ну заебался он терзать себя и неприлично много злиться. Всё накопившееся, ожидаемо, полилось наружу. — Я просто… Я не понимаю. Я вижу, что ты недоволен, и я понимаю, что это из-за меня и мне, поверь, очень стыдно, что я сорвался, что напился и явно ляпнул что-то не то, понимаешь? Но я… Я не помню ничего и прошу рассказать, а ты мне про какие-то звёзды…       Дыхание такое же тяжёлое, как и тишина, которая комом встала в горле и заткнула наконец, этот несвязный поток недовольств. — Нет, не понимаю, — Минхо расслабляет брови, но лишь на мгновение, а затем снова хмурится, и эта мягкая улыбка, больше похожа на дежурную, никак не сглаживает острые углы и не успокаивает. — И нет, мы не целовались. — Тогда что? Что я сделал не так?       С момента, как Хан взял в руки бутылку, он всегда делал что-то не так. Обо всём наутро докладывала мать, либо медсёстры в больницах. Случалось, что и соседи по обезьяннику парой слов объяснялись, что он вытворял на пьяной волне. Но Минхо почему-то не торопится, словно ему мучения друга доставляют странное удовольствие. Долго он так загадочно смотрел и так же непонятно ухмылялся, когда Хан закатывал глаза от нетерпения. Злость опять глухой стеной встала перед глазами. — Ты издеваешься. — Дай руку, — Джисон без задней мысли тянет ладонь в руки друга, а тот сжимает её и слишком уверенно подносит ближе к лицу. Глаза сами находят красивые губы, которые сейчас, на удивление, кажутся не нежно-розовыми, и даже не кроваво-красными, а винными, тёмными. — Я не злюсь на тебя. Это раз, — горячий шёпот ласкает сжатые пальчики, а ладони парня добавляют «огня». — Я переживал и беспокоился, да. Тебя не было весь день, а я себе места не находил всё это время, но потом ты всё же… Тебя привезли, и ты объяснился. Я понял. Правда, понял тебя. Я просто не могу, не имею права говорить тебе, что ты облажался. И я не могу винить тебя… — За что? — Джисон перебил ненамеренно. Просто вырвалось. — За что? — За что ты такой хороший? — «и почему я такой придурок?».       Джисон всегда был неловким и это утро не исключение. Чудо не произошло и из дурака он за ночь самым умным-разумным не стал, поэтому он выжидает ответ на свой тупой вопрос, на который, наверное, никто бы внятно не смог ответить. Целиком и полностью Хан тоже выглядит неловким, нелепо хлопая ресницами и терзая нижнюю губу острыми клыками. — Я не хороший, Ханни. — Нет, нет, — странные мотания головой возвращают боль в затылке. Джисон замирает. — Ты ведь правда хороший. Переживаешь и не обвиняешь, хотя я же… Я же…       Любой другой бы назвал Минхо терпилой, а вот Хан выбрал слово «хороший». От этого приятно. От такого комплимента морщины недовольства разглаживаются. — Так ведь ведут себя все друзья.       «Мы не целовались. Мы всего-навсего друзья». — Значит… Значит ты не из-за меня хмурый ходил? — Из-за Криса, — честно признаётся Минхо. Он не из тех, кто будет увиливать от ответов, но и не из тех, кто будет что-то рассказывать вперёд вопроса. Минхо простой до мозга костей: интересно — спроси, не спрашивают — значит не так уж и важно. — Ребята с ним поругались, и дело дошло до драки.       Губы парня вытянулись, но никаких лишних звуков Хан не издавал. Молчаливо, даже смиренно слушал то, что пересказывал ему друг: новенькая кинулась на Феликса, тот набросился с ядовитыми словами на Чонина, встрял Крис, а следом — Чанбин. Из-за чего всё началось, Минхо сам не до конца понял, поэтому зацикливаться на этом не стал — одни сухие факты. — Вот парни и бунтуют, отказываются возвращаться. — А Феликс… С ним всё нормально?       Феликс и «нормальность» — два слова из разных вселенных, но никакими словами Ли старший не смог бы объяснить, что у младшего свои понятия нормального, и они далеки от чего-то обычного и всем привычного. — Смотря, что ты имеешь в виду. — Ну, он какой-то злой, как мне показалось, или недовольный. Не такой, каким был.       Тёмные глаза бегают по лицу напротив и ищут поддержки. А вот серые глаза ищут понимания. — Ты только не обижайся, но, он из-за тебя такой. — Что? — снова рот округляется до большой буквы «О». — Я? А при чём тут я?       Джисон уже начал думать, что поцелуй, который так яро подсовывало ему подсознание случился между ним и Ли младшим, но очень вовремя Минхо ответил: — Считай, что это ревность, — нежному голосу хочется верить, и Хан спокойно выдыхает. Ревность, так ревность. Такое понять можно и пережить такое тоже под силу. — Я уж думал, что я вчера и с ним тоже накосячил, — неловкие дёрганные движения плечами и поникший в моменте голос, вызывают у Минхо необъяснимый приступ смеха, но не такого грохочущего, от которого хочется уши заткнуть, а от тихого, граничащего с плеском воды в стоячем водоёме примерно в пять утра. Тупо хорошо и спокойно. — Ч-что? — Прости, но, это забавно. Ты слишком мило признаёшь свои «косяки», — парень переводит дыхание, и последнее слово намеренно коверкает, пародируя Джисона. — И даже если бы ты и правда накосячил, я бы не мог на тебя злиться.       Это так походило на откровение, что если бы Минхо не улыбался во все тридцать два, Джисона бы определённо это растрогало бы. — Почему?       Во всех учебниках биологии написано, что человек состоит из воды в большом процентном соотношении. Хан Джисон — исключение. Он состоит из неловкости, вопросов и спирта, пожалуй. — Наверное, не умею я обижаться, — Минхо снова тихо рассмеялся и Джисон завис, хватая россыпь этих звуков. «Минхо приятный. Нет, с ним приятно, хорошо…». — Так, значит, мы в порядке? Всё хорошо? — Ты вчера задал мне этот же вопрос, — ещё одним смешком и нереальной улыбкой отвечает блондин.       Солнце уже поднялось достаточно и света на балкончике стало больше, чем полчаса назад. Светлые волосы кажутся намного белее, и теперь Джисон тихо посмеивается своей мысли, что если напрячь зрение, то обязательно в этих тёплых лучах, падающих на макушку Минхо, можно увидеть настоящий нимб. «Он нереальный». — И что ты ответил мне? — после недолгого любования Джисон снова переключает своё внимание с волос на любимые ангельские глаза. — Что всё прекрасно, Ханни.       «Ладно, мы не целовались, но сейчас… Как же хочется поцеловать тебя, Ангел».       Джисону приходится шумно сглатывать, да не один раз. Слюны собралось как-то непростительно много и всё от одной чёртовой мысли узнать вкус Минхо. Хёнджин его пьянил, и интуиция подсказывает, что от губ Минхо был бы совершенно противоположный эффект. — А ещё вчера ты пытался сунуть мне деньги и раз ты не помнишь…       «Я вспомнил, боже мой, я помню! Ты смотрел слишком близко, ты сказал, что хотел бы меня поцеловать, ты… Минхо, ты сказал, что я тебе, правда, нравлюсь… Чёрт возьми!».       Пока один протестовал против каких-либо денег, второй всё пропускал мимо ушей и часто кивал, но только своим воспоминаниям, которые чудом вернулись. Ломаная улыбка теперь красуется на лице, глаза снова блестят не от злости, а от восторга.       «Сказать или нет?».       Был бы Джисон пьяным, он бы тут же выпалил эту тираду о том, что сейчас в его голове. Трезвый же Джисон — мнётся, сомневается и, в конце концов, отрицает. А вдруг всё не так? Что если он не так понял или запомнил не то, что имелось в виду?       «Я не могу».       А не может он, потому что несмотря на долгие поцелуи под Луной с одним другом, невозможно представить поцелуй под Солнцем с другим. Хёнджин не отпускает. Тогда, после сладких прикосновений, всё равно оставалось послевкусие чего-то неправильного, неестественного и не хотелось бы испытать чего-то похоже с Минхо. Они ведь друзья?       Выпив ещё кофе и переодевшись в то, что любезно предоставил друг, Хан снова сжимается под пытливым взглядом холодных туманных глаз. Минхо опять завёл разговор про деньги, а Джисон слишком торопился на отработку, чтобы по-новой спорить и объяснять все минусы быть обузой. — Могу я пойти с тобой? — Зачем? — Хан врастает в пол, не доходя до своей побитой временем любимой пары обуви. — Ты же не собираешься теперь следить за мной?       Горько, если честно, было даже представлять такое. — Я подумал, что могу тебе помочь, а потом мы позавтракаем, ну или пообедаем где-то вместе. И неплохо было бы мне с твоим другом увидеться, потому что Крис недоступен, а мне есть, что ему сказать. — А… А причём тут Чонин? — Они вроде близки, нет?       «Нет. Нет?».       На Джисона странно повлияло это открытие. Сложив в голове два плюс два, Хан окаменел до всех мысленных и немыслимых пределов, потому что до него только сейчас дошло, что тогда, посреди улицы, Чонин болтал именно про Криса и его «вкусный» член. «Ахуеть». — Ты не знал? — Я не понимал, видимо… — «я тупой, видимо».       Недоумение, с которым сейчас стоял рука об руку Джисон, было заразительным. Минхо почувствовал, как Хан начал накручивать себя, и, наверняка, ещё и распинать мысленно на заезженную временем тему «плохой друг». Без слёз не взглянешь — это всегда было есть и будет про такого зажатого Джисона, который мило косил глаза на кончик носа и дёргал губами; который заламывал пальцы за спиной и сводил носки ступней друг к другу в милейшей привычке. Это зрелище заставляло сердце Минхо пропускать удар или два, и в груди разливалось тёплое и нежное чувство, однако он знал, что за этим не следует ничего хорошего. За всё проведенное вместе время, Ли достаточно смог изучить Джисона чтобы понять, что за этой привычкой следует нечто большее, например необоснованное самокопание и принижение себя. — Так себе из меня друг.       Единственное во что Хан кое-как верил, наверное, так это в такое понятие, как «дружба» и жил он себе с мыслью до этой самой минуты, что дружить он умеет. А что теперь? Что ещё он пропустил, а чего не заметил? «С Хённи я тоже проебался».       Знакомое чувство вины кололо всё тело, а разочарование, кажется, обжигало. «Или я от стыда горю?». Джисон и дальше бы так стоял, оттягивая концы клетчатой рубашки, забыв напрочь о времени и пространстве, если бы не Минхо. Снова блондин выступил в роли Ангела, отогнавшего все унизительные мысли и яркий румянец с оттенком смущения. Три шага, одно действие и Хана обнимают так, словно мягкое и нечто неосязаемое плавно окутывает, защищая и оберегая не хуже самой крепкой брони. Ладони не бегают, а намертво приклеиваются к спине чуть выше лопаток, и одно сердце в этот момент внезапной близости стремительно рвалось из грудной клетки к другому. — Ты вовсе не плохой. — Ужасный? — Хан бубнил в плечо, готовый вот-вот расплакаться, а Минхо, услышав дрожь в голосе, теперь медленно водил пальцами по голове, пропуская сквозь пальцы выцветшие пряди. — А может лучший? — Ага, — парень не то фыркнул, не то усмехнулся — не так важно. Главное, что кожу сквозь тонкую ткань футболки обожгло улыбкой. — Самый лучший. — Для меня лучший.       Минхо не стеснялся ни в мыслях, ни в выражениях. Этого требовала его душа. Просто-напросто хотелось сказать это, и он сказал. — А для Чонина нет, — про незабываемого Принца Джисон решил промолчать на этот раз, иначе правда расплакался бы позорными слезами. Обнимая Минхо за крепкую талию всё прошлое тоже каким-то невероятно-сказочным и необъяснимым образом не меркло, а становилось светлее, мягче и… Понятней? — Он говорил мне про какого-то особенного человека, с которым он… Ну, не важно, а я же буквально привёл его к нему и… Ну почему я не понял? Я же видел, что они говорили до собрания и почему, сука, почему я не заметил? — А почему он тебе не сказал?       Джисон вместо ответа лишь повёл плечом, сдерживая порыв дать себе пощёчину. Не хотелось перебирая мысли вдруг вспомнить, что на самом деле Чонин не намекал, а именно говорил про Криса, может и имя его упоминал. Хотелось продолжать таять в руках Минхо и больше ничего. — Мы не опаздываем?       Это «мы» прозвучало так правильно, что слёзы всё же брызнули, но вкус у них был на удивление сладкий. — Да… Да нам пора, — Хан не спешил убирать свои руки и не желал, чтобы это делал Минхо. Жаль, что вчерашняя пьянка лишила его такого удовольствия, как понежиться в тёплых объятиях друга. — Я сейчас, — Минхо исчезает слишком быстро, оставляя после себя призрачный холод, а потом Хан снова видит его перед собой сквозь мутную пелену. Пальцы слишком сильно трут и давят на глаза, но это помогает вернуть фокус жизни и заметить чёрную матовую коробку с логотипом известного бренда в руках друга. — Это что?       Минхо молча протягивает ближе свой сюрприз и ждёт с тусклой улыбкой, когда Джисон откинет крышку и посмотрит сам. Но Хан не торопится, а Минхо спешит накрутить себя далеко не утешительными мыслями. — Это мне? — Это тебе, да. Открывай.       Джисон, кажется, намеренно тянул время, поглядывая то на внезапный подарок, то на сведённые брови друга. «Хёнджин тоже сделал мне подарок, а потом, блять, умер…». — Ханни, — Минхо не хотел давить, но и понимать этот трёхминутный ступор отказывался. Хотелось опустить руки.       Бросив ещё один взволнованный взгляд, Хан всё же забирает коробку, открывает и, ожидаемо, снова зависает, разглядывая идеально белые кроссовки с золотыми пряжками на шнурках. — Это… Зачем? — Помнишь, мы говорили с тобой о новой жизни? — Джисон кивает, потому что очень хорошо запомнил тот разговор в рамённой. У него тогда от душещипательной речи друга чуть лапша из носа не полезла — настолько он внимательно слушал и ловил каждое слово, что жевать и глотать тупо забывал. — Ну вот, в новую жизнь, по новой дороге и в новой обуви.       Идеально было бы, конечно, чтобы эта пара обуви была заколдована и каждый раз, когда Джисона понесёт в бар, кроссовки сами вернут его домой — в квартиру Минхо, где его появлению рады, как восьмому чуду света. — Спасибо, — шепчет Джисон, кончиком языка слизывая с губ такие же тихие слёзы. — За всё спасибо.       Ещё одни мягкие объятия, зачинщиком которых стал уже Хан. Эмоции были странные, и, бросившись на шею друга, они лишь больше перемешались между собой. Хорошо, приятно, тепло, радостно, безопасно, комфортно, необходимо и правильно. — Обувайся, — Минхо терялся, потому что ожидал, что Ханни непременно испугается, не примет подарок и вообще пошлёт его куда подальше. Но Джисон принял, вроде обрадовался, и теперь влажно дышал в его шею, шмыгая носом.       Будь Минхо ещё хоть на капельку смелее, он бы сейчас опустился на одно колено, и, словно принц из сказки про Золушку, повторил бы красивую сцену. Хотелось именно для Джисона быть таким и лишь рядом с ним. Что это, если не магия притяжения?       Стоять вот так близко, лицом к лицу, можно было бесконечно. Джисон, несмотря ни на что, ассоциировался у Минхо с теплом и уютом, а то, как приятно было его обнимать, несравнимо ни с чем. И он с радостью не выпускал бы Ханни из своих рук, держа его крепко-крепко, но за окном был мир, который не стоял на месте и намекал, что время, счёт которого они потеряли в руках друг друга, шло, и им бы стояло поторопиться.       Они чертовски опаздывали. У центральных ворот южного парка Минхо отпустил руку Джисона, чтобы не задерживать. Ну, такой была официальная версия. На самом деле парню на глаза попалась мобильная кофейня и одного взгляда в сторону длинной очереди хватило, чтобы проснулась жажда по «обычному чёрному».       Джисон бежал к группе людей, где издали узнал и Чонина, и Госпожу Удачу, важно размахивающую руками среди высоких, сильных и провинившихся «отбросов». Он остановился, согнувшись и схватившись за колени ровно в тот момент, как женщина раздавала последние указания и интересовалась где сегодня Хан Джисон? — Здесь, — морщась от боли в боку прокряхтел парень. — Простите… Здр… Здравствуйте… — Здравствуй, Джисон, — покачала головой Госпожа Им, разглядывая опоздавшего. — Спрашивать не буду. Бери комбинезон и за работу.       «И на том спасибо», — читалось в глазах. А вот в другие, лукавые лисьи, выдавали неприкрытое волнение. — Ты где пропадал? — стоило Хану только выпрямиться и выбить из лёгких усталость от пробежки, как вместо обычного «привёт, хён», младший тут же набросился с вопросами и претензиями. — Я тебе писал и звонил пару раз. Ты в порядке? Выглядишь не очень, но… Ладно, про это потом. Где тебя черти носили? Я так переживал за тебя, думал, что ты в больнице или в участке.       Джисон, повиснув на плече друга без извинений и лишних вступлений, выдал всю правду о своих чертях и чёртовой матери. Рассказывал он и пересказывал последние события быстро, но подробно, не жалея красок для своего рассказа.       Участок среди кустов, который они себе определили сами, таким уж загрязнённым не был, поэтому подцепив пару фантиков, смятых листовок и десяток пивных банок, Джисон с чистой совестью приземлился прямо на газон между пышных кустарников. Чонин не отставал от своего хёна и сел точно напротив. Их колени почти тёрлись друг о друга, зрительный контакт не нарушал ни один, ни второй. — Пи-и-и-и-изде-е-ец, — под конец всего услышанного протянул младший. — Именно, но я вроде в порядке.       Джисон не знал, что такое «в порядке», но если очень сильно верить во что-то, то это обязательно случится. Так ведь?       В перерывах между рассказами о Хёнджине и о его вчерашнем загуле, Хан рассказал и о телефоне, который сдох и неизвестно, когда воскреснет, а ещё он поделился тем, что он теперь какое-то время будет жить у Минхо. — А вы встречаетесь? — Чонин от чего-то выглядел крайне заёбанным, и улыбка у него была соответствующая — уставшая, но силы провести свой допрос с пристрастием он нашёл. — Или у вас свободные отношения? — Что? Нет! — Странно, а… — Кстати о странном, — искры недовольства блестели где-то в уголках глаз. Джисон за столь личные вопросы другу высказывать не стал, а вот свои такие же личные озвучить язык чесался. — Ты почему мне про Криса ничего не сказал? Почему я последний узнаю, что вы… Вы… Вы вместе? — Да, — губы парня растянулись до предела, но эффект от улыбки всё равно был не тот. Чонин не сиял, не светил и даже не горел ярким фейерверком. Он словно догорал и тлел. — И я тебе вообще-то самому первому сказал про ту встречу, а потом, когда я его увидел на твоём сборище, я, знаешь ли, и сам удивился, типа, вау… Вот это мир тесен, а потом ты ворковал со своим Минхо, — Джисон сделал попытку перебить, вскинув брови, но Чонин его опередил, недовольно нахмурив свои. — Ну, а потом ты вообще сбежал и на мои сообщения не отвечал. Я если честно хотел уже у Криса номер кого-то из…       Чонин завис, так и не закончив свою мысль, а Джисон, проследив за его взглядом, привычно уронил челюсть. Он какого-то хуя забыл про Минхо, точнее, он надеялся, что тот не скучает и ждёт его на какой-нибудь не заплёванной лавке, и явно не ожидал, что друг внезапно выпорхнет из-за кустов с тремя стаканами айс-американо и таким же льдом в неприлично серых глазах. — Мин? — Привет, — Чонин вежливо склонил голову и блеснул своими идеальными зубами. — А я тут вроде как про тебя говорил. — Прекрасно, — оскалился в ответ Минхо. Джисон продолжал шею сворачивать, пытаясь угадать настроение друга. Его напряжённые плечи и серьёзность на лице ни на что хорошее не намекали. Последний раз Минхо выглядел таким куском льда в день первой встречи. — И на чём остановился?       Минхо в три широких шага подошёл ближе, сел по правую руку от Джисона и протянул парням картонный держатель с запотевшими прозрачными стаканами. Пока всё вроде было по-обычному, никакого грядущего пиздеца, но Хан поймал вместе с шлейфом пряного мятного аромата парфюма нотки похуизма. — Я говорил, что хотел взять у Криса твой номер или номер Грея, — Чонин чувствовал себя уверенно рядом с абсолютно новым для себя человеком. Джисон медленно потягивал горьковатый кофе и светился от гордости, что у него такой, оказывается, классный друг — свободный, открытый и живой.        «Жаль, я не такой». — Я могу тебе сам его записать. А ты пока можешь рассказать мне, почему твой Крис не берёт трубки? — Не берёт? — Чонин пялился на блондина с глупенькой улыбкой на губах. — Ага. Звонил ему, раз пятнадцать, но абонент слишком устал или ахуел, чтобы мне ответить.       Стоило Хану оторваться от любования выученного наизусть профиля Минхо и сделать неожиданно большой глоток, как ледяной кофе, после услышанного, полился не только изо рта, но и из носа.       На «спасение» Хана ушло всего каких-то пару минут, но за это время Чонин так и не смог придумать ответ, который бы устроил Минхо, ведь с телефоном было всё в порядке. А вот с парнями… Вот в чём была проблема. — Я наверное не должен это говорить, но, кажется, собраний больше не будет.       Хан снова давится лишней каплей кофе и помахивая рукой просит не обращать на него внимание и продолжать. — Не будет? Это Крис сказал? Когда? — блондин на автомате продолжает осторожно поглаживать напряжённую спину Джисона. Хан на этом привычном действии внимание не заостряет, а вот Чонин наблюдает и снова ставит себя на паузу. — Вчера, — ну вот и скрылась искусственная улыбка, стёрлась окончательно. — Вчера вечером пришла только новенькая, Чэвон, — Ян внимательно посмотрел точно в серые глаза, чтобы убедиться, что блондин весь во внимании и различает его голос во всей какофонии звуков. — И Крис психанул. — И что? Закрыл дверь и выбросил ключ? — Минхо фыркнул, и Хан тоже, почти в тот же момент. Видимо, оба представили себе эту картину. — Ну почти, — Чонин выводил на пластиковом стакане какие-то нечитаемые буквы или нелепые узоры, а Джисон и Минхо ждали продолжения, спрятав от чужих глаз склеенные ладони в мягкой траве. — Может вы с ним поговорите сами, а? Я как бы не при чём и к вашему собранию отношения не имею, но я бы не хотел, чтобы он всё бросал.       «Я бы очень не хотел, чтобы он страдал», — потухшими глазами, поджатыми губами, да и всей кислой мимикой в целом, намекал младший, упорно вглядываясь в лица старших. — Вы же можете поговорить с ним? — Чонину нужен был ответ, но ни один, ни второй не спешили отвечать. Это молчание толкало в пучину печали, потому что внезапные прерывистые ночные крики Криса в подушку сейчас не просто звенели отголосками в голове, а громыхали на всю мощь. — Ну пожалуйста, прошу вас. — Конечно, мы можем, — слишком сладко, даже приторно прозвучало это «конечно» после мучительно долгого ожидания. — Но вопрос в другом — захочет ли он разговаривать с нами?