Клуб «Ненужных людей»

✦

      Что остаётся от человека, который видел смерть близкого своими глазами? Наверное, ничего — пустое место, ровное поле. А может в этой пустоте появляется и расцветает любовь, о которой даже не подозреваешь, пока человек ещё жив? Джисон не знает, что за чувство сейчас у него внутри мешает ему дышать и ясно мыслить, но вот одно ему совершенно точно понятно — если бы его в эту минуту не обнимали сильные руки Минхо, он бы… Он бы что? Бросаться следом и размазывать мозги по асфальту Хан не думал, лечь под поезд он бы не смог, а вот напиться и захлебнуться — это пожалуйста.       Взяться за бутылку — вообще не выход, но думать о том, что он не уследил за Хёнджином и буквально позволил сделать с собой такое — куда хуже. Джисон в настоящем вакууме, поэтому и не совсем понимает причину его поступка, да и думать об этом он тупо не может, потому что ни физически, ни морально просто не вынесет никаких потоков мыслей. Слишком большая рана сейчас образовалась на сердце и надо бы заставить себя отвлечься, чтобы не растягивать её ещё шире, но не получается, чёрт возьми. К такому жизнь Джисона не подготовила.       Минхо, который не выпускает Хана из своих объятий и крепко держит его, стоит и сам не понимает ничего. Оно и не удивительно, ведь парень позвонил внезапно и даже двух слов не мог связать о происходящем. Минхо торопился и всю дорогу крутил мысль, что Хван что-то сотворил с Джисоном, и только поэтому его друг так отчаянно просил его спасти, задыхаясь от собственных просьб. Он оказался прав. Пусть не физически, но Хёнджин смог ранить Ханни.       Пока люди в белых халатах буквально собирают Хёнджина по частям, Джисон прячет лицо на груди Минхо и снова шепчет одно и то же: «помоги мне, Хо». Если бы этого парня сейчас не было бы рядом, Джисон точно впал бы в истерику, утонул в слезах и совершенно точно захлебнулся бы насмерть от воплей, которые странно разъедают горло изнутри. Невыносимо страшно и слишком обидно, но не за себя, а за своего Принца.       «Я не хочу больше оставаться один и терять никого тоже больше не хочу». Все слёзы, что сейчас проливает Хан, навеяны не только потерей друга, но и тем, что его оставили, можно сказать, эгоистично бросили. Ещё один близкий человек забил на его собственные чувства. Джисон, может быть и не является хорошим помощником в делах душевной боли, но у него вроде получалось. Была уверенность, что если бы Хёнджин и дальше делился своими личными трагедиями, раскрывал свои чувства, которые его гложили непозволительно долго, то они смогли бы справиться. Вместе, за руку, на этой проклятой крыше и не только под звёздами, но и в компании Солнца. Хан бы всё сделал для того, чтобы Хённи был счастлив. Себя бы не пожалел, и сам бы условно разбился, лишь бы помогло. Сейчас горько от этих мыслей, а тогда… Тогда он просто не додумался быть более настойчивым, просто боялся надоесть другу или зайти дальше, чем ему было позволено.       Ещё одним уколом в самое сердце стало осознание, что Хан не заметил, как Хёнджин прощался с ним. «Он просил запомнить его. Он хотел, чтобы хотя бы я его помнил». Эти слова воспринимались очередным заскоком, которых у Его Высочества было предостаточно, и Джисон просто пропустил факт того, что это не очередная мечтательная речь с пожеланиями, а самое настоящее «прощай». Он чувствует вину, которая обжигает изнутри. Сейчас самый настоящий свинец течёт по его венам и становится уже слишком тяжело даже просто ровно стоять.       На улице уже по-утреннему светло, все фонари погасли и мимо проходят работяги, которые без стеснения пялятся на реки крови — на то, что осталось от Принца, а Минхо всё ещё крепко держит Джисона в своих руках и оберегает парня от небрежных посторонних взглядов и звуков. Он пытался увести его подальше, но либо шок, либо натура Джисона встали в позу и отказывались двигаться. А сейчас Хана прибивает к земле и Минхо садится вместе с ним, всё так же укрывая от страшной реальности нежным объятием.       «А что, если Ханни однажды тоже попрощается со мной вот так?».       Ладони со спины перебираются на голову и Минхо заглушает очередной вопль боли, прижимая друга ещё ближе. Сам же он не хочет ни кричать, ни плакать, и не потому, что Хван был ему чужим, а потому, что тот посмел обидеть его друга, его Ханни, и этот абсолютно ебанутый поступок уже ни чем не смыть, не отбелить и никакими криками не перебить. Минхо такой спокойный лишь из-за страшного гнева. Но эти эмоции сейчас Джисону совсем никак не помогут, а сделают только хуже, если он скажет что-то не то, ведь Хван был для него, вроде как, первым настоящим другом. Он сам об этом радостно говорил и не раз. А вот от этого Минхо с удовольствием бы и сам завыл, но потом, не сейчас. — Ханни, давай уйдём? — парень спокойно наблюдает, как двери машины скорой с лязгом захлопываются, а потом, всё ещё не доверяя реальности, вглядывается в тёмное пятно, которое сегодня или завтра смоет дождь, а вот воспоминания внутри Джисона останутся. Минхо не представляет, как чувствовал бы себя в подобной ситуации, но какого-то хуя в голову лезут страшные картинки прошлого, где попытки суицида и саморазрушения ему демонстрировал младший брат. «А если у него сейчас тоже затишье перед бурей?». — Слышишь? Надо уходить. — Куда? — Джисон не говорит, а мычит куда-то в плечо парня.       Видеть слёзы в таких чистых карих глазах очень больно. Минхо хочется хоть как-то помочь и забрать хотя бы маленькую частичку этой ёбаной боли себе, стереть соль со щёк и нарисовать улыбку. Мгновенный страх, что и Джисон может сломаться, затмевает всё. Хёнджин отходит на второй план, туда же отправляется отец, который собственными руками пару дней назад порезал родного сына, следом Минхо отодвигает вечно страдающего Феликса, который своим упрямством и дурным характером уже, извините, надоел. Минхо будет рядом, он ни за что не пропустит момент, когда Джисона нужно будет «поймать», схватить за руку покрепче и держать ровно столько, сколько будет длиться его горе от потери близкого человека. И плевать, что этим близким был такой далёкий для Минхо Хван, конченый придурок, Хёнджин. — Хочешь домой? — Минхо холодными губами прикасается к виску Хана и подбородок его начинает трястись, заражаясь дрожью Джисона. — Нет, — с трудом сглатывая, давит из себя Хан и очередной полукрик вырывается сам по себе.       На лавке в парке Минхо однажды спросил его, почему он не горит желанием возвращаться домой? Почему ночью он выбирает эту старую лавку, а не свою кровать? Неужели тот сожитель вернулся, и действенные методы Чанбина опять не сработали? Джисон тогда загадочно ответил неясным: «стало только хуже» и больше эта тема не поднималась. Но вот сейчас Минхо не собирался отставать. Может это и не совсем правильно, но никаких больше тайн он не потерпит, ведь всё это на благо Джисона. — Тот мужчина снова тебя обижает? — Хан вяло трясёт головой в разные стороны и никак не может оторваться от плеча друга, которое кажется самым удобным местом. Если честно, то в объятиях Минхо Джисону настолько комфортно и безопасно сейчас, что он не хочет даже двигаться лишний раз, чтобы эту идиллию не нарушить. — Тогда почему? Что-то не так с мамой? Вы поругались?       Джисон неожиданно замирает, но лишь на пару секунд, а потом снова тело сотрясает ощутимая дрожь и это заставляет Минхо ещё крепче обхватить парня и до возможного предела прижать к себе. Ладонь в очередной раз зарывается в мягкие волосы, которые пахнут не только мятным шампунем, но и особенной сладостью, которую можно было бы сравнить с ароматом сахарной пудры на тёплых булочках, только Джисон в его руках ощущается холодным, даже слишком холодным для всё ещё живого человека, и от этого, наверное, аромат чувствуется ярче. Хан мягко хватается за складки любимого тёмно-зелёного худи Минхо и слабо тянет, и от этих ощущений всё приятное и приторное превращается в горькое. Хан рассыпается на части у него в руках и как его собрать не ясно, но постараться надо. — Ханни, не молчи, прошу.       И Джисон слушается, захлёбываясь, рассказывает всё на одном дыхании. Он вываливает на Минхо свои переживания по поводу мамы, рассказывает, надрываясь, что устал засыпать с тревожностью, а утром вместо завтрака «есть» её безразличие. Его всё так же колотит, когда он заходит дальше и выливает вместе со слезами причину этого игнора и тут Минхо взрывается. Нет, он, конечно же, не кричит в лицо другу «какого хуя?» или «да что с ней не так?». Он скрипит зубами, напрягая каждый мускул на лице, и пытается не сделать Джисону больно физически, потому что и все остальные мышцы заметно каменеют. — Тебя насиловали, — едва размыкает губы Минхо и пытается сохранить последние капли самообладания. — А она за это обиделась на тебя?       Можно подумать, что Минхо не живой человек, а герой тупого фильма, где сюжет до противного прост и банален, и проблемы его друзей — таких же главных персонажей, кажутся просто идиотской выдумкой сценаристов. Так не бывает. Нет. Даже тот монстр, который зовётся их отцом, хоть и переходит все рамки разумного, обижая сыновей на нетрезвую голову, но даже он до такой низости бы не опустился. Ли готов руку на отсечение отдать, потому что уверен, если кто-то чужой посмеет обидеть Феликса или его самого — отец головы этим обидчика оторвёт, и только потом их поколотит, за лишние неприятности. Нет, нет, и ещё раз нет. Ему не верится, что это реальный кошмар наяву, в котором живёт Джисон, а не просто выдумка. «Как она могла отвернуться от сына после такого?». — Мне уже не так больно, — зачем-то утешает парня Джисон, аккуратно поглаживая по спине Минхо и тихо хлюпая носом. Глаза неприятно щиплет соль, они опухли и покраснели, и это его самого нужно сейчас утешать и успокаивать, но Хан теперь переживает за друга. Отдавая истории своей жизни другим, нужно быть готовым к последствиям и они, увы, не всегда могут быть приятными. Вот, как с Хёнджином, например. Где-то внутри Джисона свербит нечто маленькое, но назойливое, и парень думает, что может своими неприятными рассказами, добавил Хвану причин так поступить? Бред. Никто и никогда бы не решился убиться из-за проблем других. А теперь Джисону страшно представить, что же ещё Хёнджин не доверил ему? Ведь именно это что-то не высказанное и толкнуло его вниз. — Минхо? — Что? — П-прости, что я рассказал, но м-мне нужно было, — парни так и сидят у кирпичной стены высокого строения и тесно прижимаются друг к другу. Улица уже живёт своей привычной жизнью, машины мелькают также часто, как и люди, а солнечный свет приятно греет головы парней. — Я просто не хочу больше молчать.       «Хённи говорил, что всегда лучше сказать и пожалеть, чем промолчать и мучиться всю жизнь… Но он сам мучился… Мне так жаль тебя, Хёнджин… Мне больно за тебя». — Ты всё правильно сделал, Ханни, — «я благодарен тебе за это». — И мне жаль… Жаль, что всё это преследует тебя, — Минхо хотелось бы сказать всё это глядя в тёмные глаза, которые каждый раз непредсказуемо волнуют его сердце, но насильно отрывать лицо Хана от своей груди он не хочет. — Ты не заслужил всего этого и никто, наверное, не заслуживает подобного. — Х-хёнджин тоже не заслужил, — Хан больше не плачет, но каждое слово даётся ему с трудом. — Он… Он… Мне его так жаль, Минхо… Его, а не себя.       Минхо не привык менять маски и притворяться. Если ему не нравится — он это показывает. Если что-то ему нравится и даже больше, чем должно — он непременно скажет об этом. Но сейчас жалость Хана бьёт по голове и приходится молчать, потому что ему самому не жаль Хвана. Он теперь мёртв, и какой толк сочувствовать ему? Зато Джисон жив и он нуждается в поддержке и, наверное, Минхо единственный, кто может ему её дать.       Непонятно, как так получилось, что этот парень с ярким оттенком волос так нагло забрался в его сердце и невольно хозяйничает там по сей день. Не было ведь никаких предпосылок к этому. Джисон с первого дня и, кажется, с первой минуты боялся его, как огня. Может причина была как раз-таки в этом, и Минхо хотелось доказать, что он не плохой, его не стоит избегать и с ним можно дружить. И вот к чему все эти попытки доказать привели: он сидит на холодном бетоне, как типичный отброс общества, а в его руках уснула настоящая драгоценность — Хан Джисон. Наверное, это к лучшему, что для Минхо Хан не просто важный человек, а именно драгоценный, ведь со временем всё важное становится неважным, а настоящие сокровища не перестают быть таковыми, даже под слоем многолетней грязи.       Минхо аккуратно достаёт телефон, стараясь двигаться не так резко, и тянется пальцем к приложению для вызова такси. Он видит, что у него висят уведомления и они явно от брата, потому что только ему Минхо решил рассказать о случившемся. Привычка, а может своеобразная забота, заставили отправить сообщение о смерти Хвана именно Феликсу и сейчас Минхо представляет, как того ломает. О чём он думал? Младший ведь, вроде как, был влюблён в Хёнджина, и вряд ли новость о его самоубийстве он воспримет с улыбкой на лице и с бокалом шампанского в руке. — Чёрт, — сквозь зубы шипит парень и Джисон на этот звук мычит что-то неразборчивое в ответ, но глаза не открывает.       Только сидя в такси на заднем сидении, Минхо решается позвонить Феликсу, но говорит он тихо, чтобы не потревожить спящего под боком. — Ликс? — Он спит, — из динамика слышится глухой голос Бина и Минхо вздыхает с облегчением. Брат в надёжных руках, можно расслабиться. — Привет. — Привет. Он сказал тебе? — Да. — Присмотришь за ним?       Джисон на повороте роняет голову на плечо друга, а потом сползает вниз и теперь удобно, а может и не совсем, лежит на бёдрах Минхо. Тот снова выдыхает и благодарит про себя непонятно кого за то, что Хан не проснулся от этой встряски. Ему просто жизненно необходим покой и хороший сон. Минхо свободной рукой приобнимает парня и подтягивает ближе к себе, чтобы его лицо не билось о колени. — Я думаю, что ему нужен ты, Мин, — Чанбин довольно скомкано и серо пересказывает их диалог о любви и дружбе, но у Минхо нет сил и энергии хоть как-то реагировать и утешать ещё и Бина, поэтому он может лишь тяжко вздохнуть и ещё раз попросить позаботиться о Феликсе. — Пожалуйста, Бин. У меня сейчас на руках Джисон и ему куда важнее моя помощь. — Значит… У вас всё серьёзно? — Блять, не своди всё к одному и тому же. Мы друзья и ему плохо. — А твоему брату… — А ему пора бы определиться чего он хочет от жизни. Он уже не маленький, — слишком эмоционально отвечает Минхо, за что ловит на себе в зеркале заднего вида хмурый взгляд водителя. — А вообще, если он тебя теперь напрягает, то я сам…. Сам разберусь…       Нет большего счастья, чем иметь родного человека, и нет большего несчастья, чем стоять с этим человеком по разные стороны баррикад. Минхо последние пару дней слишком остро ощущает обиду Феликса на него за предложение «бросить родителей и начать жить вдвоём». И старший брат прямо-таки злится за эту необоснованную обиду в его сторону. Он ведь хочет как лучше, но почему младший упрямится? Почему так яро протестует против свободы и мирной жизни? Была надежда, что если они разругаются в пух и прах и Минхо в поучительных целях оставит брата жить так, как он считает нужным, то его подстрахует Чанбин, но после его неутешительного: «я уже ничего не хочу», Минхо не на шутку тревожится. Ему придётся буквально разорваться сейчас между Джисоном, которого одного никак нельзя оставлять и между братом, который может существовать, как отдельная единица, но вредничает и не хочет.       Такси останавливается прямо напротив подъезда и Минхо аккуратно выходит сам и через вторую дверь вытягивает сонное тело. Хан, видимо, настолько выжат, что не чувствует ничего. Минхо берёт его на руки и довольно легко и без приключений добирается до своей квартиры. Но в голове в тот момент продолжали мелькать мысли о младшем брате, таком же лёгком и беззащитном, намекая, что и его нужно носить на руках, оберегая от грязи и жизненных неприятностей. Вот так второй раз за день Минхо получил фантомный, но ощутимый физически, удар по голове. Как бы он не хотел и как бы не старался, оставить брата одного с родителями он не сможет. Придётся прогнуться, ждать дальше и день за днём бояться, что однажды отец перегнёт палку и уговаривать будет уже некого.       Минхо медленно и аккуратно укладывает Джисона на кровать, которую купил день назад и часов пять потратил на сборку деталей, а сам опускается рядом на колени. Почему-то смотря на мирно спящего Джисона, веки которого то и дело нервно подрагивают, Минхо хочется расслабленно улыбнуться самой нежной улыбкой, которая есть в арсенале, но разве может он позволить себе это?       Опять в голове Ли старший «сражается» с братом, который пусть и выглядит, как безобидная ромашка, но может сделать больно, как дикая роза. Этот цветок сейчас тоже спит за много километров от этого места, ради которого Минхо работает ночами, и даже ведь не подозревает, что брату до сих пор больно от его поганых слов. «Если бы ты любил меня, ты бы не бросал меня!». Старший это воспринял по-своему и действительно погряз в таком противном чувстве, как вина. Ещё один шрам на теле Феликса будет шрамом на сердце самого Минхо, за то, что не доглядел, не смог прикрыть на этот раз и успокоить буянящего отца. «Не заставляй меня выбирать между тобой и мамой!». А Минхо ведь не заставляет. Он просто хочет спокойствия и того же желает брату. «Если ты их не любишь, то это твои проблемы, а не мои». Но старший никогда не говорил, что не любит родителей. Он, если быть откровенным до конца, никогда не воспринимал отца Феликса чужаком, даже после того, как узнал правду. И маму он тоже по-своему любит и понимает, но понять и принять — разные глаголы. А у Ли Минхо и Ли Феликса, очевидно, разные пути. Старший устал быть нянькой. На него давит не только вина за всё когда-то случившееся с младшим, но и дикий страх, что во всём, что, блять, произошло, происходит и будет происходить дальше — виноват он и только он. Феликс такой колючий тоже по его вине и к людям он относится потребительски из-за него же.       Джисон мило укрывает нос сжатым кулаком и опять мягко бормочет что-то на сонном языке и улыбка на лице хозяина квартиры всё же расцветает, прогоняя одну единственную пролитую слезу за свои ошибки. Из него так себе воспитатель вышел, как оказалось, и он надеется, очень-очень надеется, что «лекарство» из него получится куда лучше.       Вторая ночь без сна даёт о себе знать третьим подзатыльником. Парень снимает с себя худи, поправляет помятую бесформенную белую футболку и укладывается рядом с Ханом. Просто лежать на голом матрасе, оказывается, не очень-то и приятно, а спать и подавно. Постельное бельё лежит где-то в пакетах, но доставать и распаковывать его сейчас лень, а вот про подушки Минхо и не вспоминал даже до этой минуты. Ему столько всего ещё необходимо купить для комфортного существования в этих стенах, но было бы для кого стараться. Раз Феликсу ничего этого не надо, то старшему и подавно. Вот так просто опустились его руки.       Джисон переворачивается на другой бок и снова укрывает лицо ладонями, но от карих глаз Минхо не скрылись тёмные пятна под нижними веками и высохшая влага в уголках под ресницами. Джисона до банального жаль. Вот так просто по-человечески жаль, словно он побитый и истерзанный хуёвой судьбой котёнок, который не успел даже провиниться, а ему уже готовят яму из сырой земли и грязи. Оторвавшись от разглядывания следов недавней истерики, Минхо, недолго думая, аккуратно приподнимает голову этого котёнка и также ювелирно укладывает её на импровизированную мягкую подушку в виде сложённого в несколько раз изумрудного цвета худи. От моментального комфорта, а может от тёплой руки Минхо Хан слабо улыбается во сне и пальцами пытается поймать или зацепиться за что-то. Дежавю. Минхо ждёт, что сейчас из приоткрытых губ вылетит очередное желание, адресованное Хвану, но Джисон молчит и тупо улыбается, а потом, поймав всё же друга за руку, парень хмурится и с довольно-таки серьёзным видом шепчет попеременно гласные и согласные звуки. А потом… Потом… Никакого потом нет. Минхо не помнит, что было дальше.       Уже перевалило за пять вечера, и парень привычно сидит на балконе, стирая с лица остатки сна. Хана он будить не стал. Пусть спит хоть весь день, хоть два дня подряд, да хоть всю жизнь, если ему будет от этого лучше.       Телефон в руке блондина вибрирует. Брат звонит и на этот раз Минхо заглушает свою обиду и отвечает. — Привет. — Привет, — на фоне глухая тишина, и голос Феликса слышится громче и мрачнее, чем есть на самом деле. — Это правда, да? Его больше нет? — Правда. — И ты… Ты не придёшь?       Через несколько часов начнётся собрание, но об этом тоже парень вспомнил лишь сейчас, с чужой подсказки. — Нет, Ликс, но ты, пожалуйста, сходи на встречу. Тебе нужно… — Почему все вокруг говорят, что мне нужно? А может, я не хочу? Может я устал от всего и мне тоже хочется сделать с собой что-нибудь? — парень почти рычит в трубку и брат знает, что это не предел его злости. — Ты что вообще несёшь? — А что? Неприятно такое слышать? — между слов проскальзывает неуместная усмешка. — А мне тоже неприятно, что ты постоянно указываешь что мне делать… Куда ходить… — Ликс, стоп! — С кем общаться, а в кого влюбляться… — короткую передышку заполняет тяжёлое дыхание младшего. — И я же тебя слушаю, делаю всё, как ты скажешь, но когда я прошу о чём-то, ты, блять… Тебе так похуй, Мин… Вообще-то и мне Хёнджин был не безразличен, но что-то я рядом с собой тебя не вижу. — Феликс, прошу, — старший всё ещё держит себя в руках и ждёт, когда его маленькое чудо перебесится и успокоится, но уж слишком часто ему приходится надевать на себя намордник и молчать, дабы нежные чувства брата не задевать. Заебало. — Опять просишь? Ха, — Феликс снова горько смеётся. — А если я попрошу тебя сходить со мной на собрание? А? Ты бросишь его? Пойдёшь со мной? — Ликс, не надо. — А я и не буду, потому что… Ты ведь его выберешь. Я знаю, что ты, блять, выберешь остаться с ним, а я… Ну вот…       Феликс начинает плакать и то, что чувствует Минхо, слушая эти всхлипы, с ударами по голове уже не сравнить. Это, скорее, длинные толстые иглы под ногтями, это кипяток, сворачивающий кожу в самых нежных участках тела, это стекло, которое глотаешь и потом ощущаешь, как кровь от порезов внутренних органов выходит наружу через глотку. Это всё неправильно и нестерпимо. — Послушай меня, — Минхо сжимает кулаки и растягивает каждое слово так, что Феликс его услышал и понял. — Тебе тяжело и я понимаю. Я приеду к тебе, но позже. Я ни за что в жизни не откажусь от тебя, слышишь? — вместо ответа старший довольствуется тихими всхлипами и звуками шмыгающего носа. — Я никогда не стану выбирать кого-то вместо тебя, потому что ты — часть меня. Ты мой брат, мой… Мой любимый малыш, моё счастье, моё всё и никто, Ликс, никто не сможет заменить мне тебя… — Но он… — Джисон — это Джисон и он другой, но… Он тоже мне дорог, пойми. — А ему был дорог Хван! — Спасибо, что напомнил, — теперь рот Минхо заполнился мерзкой горькой слюной, которую необходимо сплюнуть. И ведь каждая ссора с братом ощущается так — вязко и противно, но старший в очередной раз проглатывает недовольство, чтобы не раздувать всё это до масштабов катастрофы. — Всегда пожалуйста.       Минхо не узнавал брата. Сначала он, вроде как, сам намекал ему, что Джисон весь такой классный, «ты просто посмотри на него», «пригласи на свидание». А когда он присмотрелся и сердце ёкнуло, то Феликс быстро сдал заднюю, из раза в раз колол обидными замечаниями и ревниво нос воротил, когда Джисон по пустякам улыбался ему на собраниях. — Я не хочу ссориться с тобой, но ты вынуждаешь, Ликс-и. — Что, теперь я тебя раздражаю, да? Ну, спасибо, Хо. — Ты — мой брат и ты всегда будешь для меня братом, самым родным, самым близким человеком. Я хочу донести до тебя это, понимаешь? Но ты своими выборами сам ставишь меня в самый конец. — Ах, так это я ещё и виноват?       Солнце медленно склоняется к горизонту и совсем скоро на город упадёт ночная красота: Луна подсветит улицы, звёзды маленькими огоньками украсят тёмное покрывало, фонари золотом окрасят деревья. Вот бы и хуёвое настроение Минхо так же исчезло вместе с заходом Солнца. — Ликс, я не хочу ругаться с тобой, но пока ты не поймёшь меня… Нет, пока ты не захочешь услышать и понять меня, мне с тобой не о чем разговаривать. — Понятно. — И не смей ещё и за это обижаться. — Я не обижаюсь, — неприятно ворчит брат, но, спасибо, что больше слёз не слышно. — Я люблю тебя.       Ли старший не часто говорил: «я люблю тебя» и от этого, наверное, такие признания намного ценнее. Феликс ведь не настолько глупый, чтобы не понять этой очевидной истины и не принять это заявление за правду. — Я тоже тебя люблю, Мин… И прости, ладно? Я просто… Я не знаю, что меня так злит, но с тех пор, как ты стал общаться с этим Джисоном, я весь, как на иголках… Прости. — Давай будем просто счастливы, окей? — брат едва слышно улыбается и замирает с этой эмоцией на губах, пристально разглядывая торчащие среди деревьев, верхушки аттракционов, и ведь именно эти железяки и сблизили его с Джисоном. — Ты не бросишь меня? — Нет, но и ты будь рядом, пожалуйста. — Ладно… Так… А домой ты сегодня вернёшься?       От прежнего злющего Феликса уже ничего не осталось. На том конце лишь прежний забитый страхом младший брат, который в свои двадцать ждёт прихода старшего, как будто ему десять. Эта перемена в настроении приятно греет сердце и Минхо растягивает губы ещё шире. — Хочешь, приходи ты к нам домой? — К нам? — голос младшего странно дрогнул и вопрос прозвучал на самой высокой ноте. — Да, Ликс, эта квартира и твой дом тоже. Я буду ждать тебя здесь.       Стоило бы, наверное, младшему и про Чанбина пару слов сказать, но эти новые жалобные всхлипы не давали старшему высказать своё недоумение, которое застряло в его голове, после недолгой беседы с их общим другом. А если честно, то сказал бы Минхо многое, например, что Феликсу правда стоит от него отцепиться и, наверное, прицепиться к такому, как Чанбин, но вроде как поздно. Теперь если до Феликса дойдёт, как он облажался, Минхо придётся в срочном порядке выстраивать новый мост между этими двумя.       За спиной слышатся тихие шаги, которые не спешат приближаться и парень, прощаясь с братом, берёт с него обещание всё же сходить на встречу, и только потом оборачивается на эти звуки. Джисон стоит босиком в тех же джинсах, испачканных пылью улиц, поверх светлой футболки та же джинсовая куртка, в которой он уснул, а на голове путаница из лазурных прядей. Хан стоит у голой стены, прямо напротив открытой балконной двери и вяло трёт глаза. — Прости, я не хотел мешать, — тихо хрипит парень, так и не решаясь подойти ближе. — Ты о чём? — Ты же… Ну… — Всё нормально, Ханни, — Минхо видит, что глаза Джисона прикованы к его рукам, которые сжимают телефон и жестом приглашает сесть рядом. А Хан не торопится. Он сам лезет в карман и тоже достаёт телефон. Минуты две он тупо разглядывал его в своих руках, вертел, словно не верил, что это что-то реальное. Хотя, он больше походил на карманника, который незаметно стащил смартфон у невнимательного прохожего и хорошо отыгрывает удивление. За такое сравнение Минхо себя корит, но вид парня по-прежнему его забавляет. — Ты чего? — Это… — парень шаг за шагом тихо ступает к балкону, и продолжает разглядывать дорогую вещь. — Это телефон Хённи, — теперь Джисон аккуратно садится рядом, не издавая лишних звуков, словно он их боится. — Как думаешь, нужно позвонить его родителям?       Джисон спросил именно это, но ответ он знал заранее и так. Им похуй и какой в этом смысл? Позвонят из морга. «А какой смысл был забирать его телефон?». Парня, как током ударило и не обращая внимание на взволнованный взгляд Ангела-спасителя, Хан лезет в левый верхний карман, чтобы достать кое-что ещё. — Это тоже его, — небольшая коробочка начинает дрожать на раскрытой ладони. Джисон знает, что он не спит, всё это реальность, а не страшный сон, и только от этого ему так хуёво. — Он подарил мне счастье, представляешь?       Хан прикрывает глаза, потому что больно, блять, смотреть. Минхо забирает это «счастье» в дорогой коробке и вместо бархата накрывает его ладонь своей, медленно переплетая пальцы. Джисон не решается посмотреть в глаза тому, кто таким простым действием опять его спас от накатывающегося ужаса, который обязательно пролился бы водопадом слёз. Парень слышит, как тихо вздыхает друг, открыв коробку, и как с глухим звуком он её быстро закрывает. Хан тоже вздыхает, но с трудом, стараясь за раз побольше воздуха в лёгкие протолкнуть. Хёнджина нет. Это был конец их сказки.       «Ты самый сильный, Джисон», — волшебным шёпотом звучит нежный голос Принца и Джисон снова с большим трудом глотает кислород, чтобы доказать самому себе, наверное, что да, сильный. «Я правда хочу, чтобы ты был счастлив», — шипение в голове становится приятным и уже не пугает, и Хан через силу позволяет себе улыбнуться. Пусть щёки снова стали мокрыми, пусть крупные капли стремительно падают вниз, но Джисон ни за что не откажется от счастья, которое ему доверил Хван. Кажется невероятным, что парень в такой трудный момент не кусает губы до крови, а именно улыбается, но Хёнджин ведь просил, а значит в память о друге, Хан постарается. «И, пожалуйста, не забывай меня». — Не забуду, — медленно проговаривает Хан своё обещание.       На горизонте разливается приятный алый закат, а Минхо всё ещё держит парня за руку и это новый рекорд. Он позволяет Джисону выплакать остатки, внимательно слушает обрывки совместных воспоминаний, связанных с Хваном и редко, но метко, прижимается щекой к синей макушке и с особой осторожностью ласкает, пока его белоснежная футболка тяжелеет от обилия слёз. Снова Джисон прижат к груди, но никакого чувства дежавю уже нет — это определённо нечто другое. — Я рад, — всхлипывает Хан и впервые за долгий промежуток времени разлепляет глаза. — Рад, что ты есть у меня, Минхо. Ты… — Джисон хотел бы сейчас распахнуть свои мысли и впустить туда друга, чтобы он не только услышал, но и увидел, как он на самом деле благодарен ему, как он дорог, но так же нельзя, а жаль. Хан бы провёл многочасовую экскурсию по застенкам своего сознания, и каждую причину называть Минхо своим другом он бы наглядно продемонстрировал не жалея ни сил, ни времени.       Снова сердце окутало мягкое тепло, которое нельзя ни с чем сравнить. Оно просто чувствуется чем-то приятным и сердце тут же гонит по венам радость вместе с кровью. От этого не только становится жарко, но и спокойно на удивление. — Я буду рядом, Ханни. — Нет, подожди, — Джисон, подражая прекрасному Ангелу, тоже смотрит вдаль, прижимаясь уже спиной к твёрдой груди, и подбирает самые правильные слова, чтобы не разочаровать ни себя, ни его, конечно же. А ещё не хотелось разочаровывать Хёнджина, который наверняка будет подглядывать за ним и следить, чтобы все обещания были выполнены. — Ты и Хённи… Вы были такие разные, но, знаешь, вы стали такими дорогими мне, что, потеряв одного, я теперь боюсь потерять второго, потому что… — слова не спешили слетать с губ, и Джисон с трудом мог продолжать мыслить по прямой. Его мотало в разные стороны и хотелось вспомнить первую встречу, хотелось тут же поблагодарить за вчерашнее тепло руки. Вновь вспышка и Хан вспоминает заливистый смех Минхо там, в парке, а потом он помнит поцелуй Хёнджина и снова его что-то толкает к Минхо, который принёс первый чизкейк и заботливо достал вилку из рюкзака. Хёнджин, Минхо, Принц и Кот — всё это звенья одной цепи, где иногда в этих переплетениях ещё мелькал и сам Джисон. — Я не умею красиво говорить, но мне очень хочется, поэтому… Не смейся, ладно?       Минхо быстро моргает, недоумевая, что сейчас такого собирается сказать Джисон, от чего он должен будет рассмеяться. Он устраивает свой подбородок на голове друга и не его теперь притягивает к себе, а сам прижимается к костлявой спине, не размыкая кольца из рук. — Говори, не бойся.       «Пообещай, больше не ломаться. И что бы не происходило, помни — ты герой, настоящий герой для меня».       Хан снова кивает, мысленно отвечая обещанием на сказочный шёпот, и крепче сжимает тёплую руку друга. — Хённи говорил, что молчание — зло, и именно он меня научил выговариваться, — Джисон снова закрывает глаза, погружаясь не во тьму, а в яркие краски, которые напоминали его Хённи. — Он… Знаешь, он вообще многому меня научил. Вот, например, я жутко боялся людей, а он доказал, что не все плохие, с ним я много смеялся и… И ещё вместе с ним я стал пить кофе, забыв о пиве, а ещё он… Он был хороший, правда, — вот перед глазами мелькали белые помехи, а теперь мимо пролетел образ яркой сапфировой бабочки. — Он подарил мне своё счастье, в которое не верил и это дорогого стоит… И я знаю, что вы друг друга мягко скажем недолюбливали, но я хочу, чтобы и ты запомнил его хорошим.       Череда сухих всхлипов разбавила тишину. Минхо тоже прикрыл глаза и пытался проникнуться тем, что ему говорили, но его отвлекало тепло, которое неосознанно дарил ему Джисон своими мягкими ладонями. — Ты сказал мне, что он убил кого-то и ты зря… Он… Он не виноват, хотя винит себя, то есть, он винил, да… Его же больше нет. — Ханни, мне Крис всё рассказал.       Джисон на это лишь коротко кивнул. Все всё знали, оказывается, но почему не извинились? Почему тупо не отнеслись к Хёнджину с пониманием? «Неужели», думает Хан, перебирая своими пальцами нежные пальцы Минхо, «это такой великий дар понимать и принимать? Почему, даже поняв, что никто не идеален, мы не можем принять это и делаем только хуже, думая, что поступаем правильно?». У Джисона, вот, получилось как-то проникнуться чужой жизнью, хоть он даже особо усилий не прикладывал к этому и ему противно от того, как поверхностно «стараются» другие люди. Они кивают, вроде улыбаются и поддерживают, а потом отворачиваются, бросают и оставляют после себя лишь новые травмы. — Я вот пока ждал тебя, всё думал и думал, почему он это сделал? — где-то внизу громко смеются соседи, слышится шум телевизора из приоткрытого окна, а на балконе тихо и даже дыхания теперь не услышать — всё замерло. — Я представлял за его спиной огромное отчаяние в виде монстра, которое просто толкнуло Хённи, типа, он не сам, а потом я перебирал в голове всё, что он успел мне рассказать и я… Я понимаю, что смерть ему виделась, наверное, тем светом, к которому тянешься со дна. А может, я просто придумываю лишнего и он просто устал.       Минхо ждал, что Хан скажет что-то ещё, но тот, видимо, высказал всё, ну, или, пока всё. — Живому не понять мёртвого, — немного мечтательно, но всё же с печалью в голосе нарушил тишину Минхо. Глаза на автомате поднялись к небу, но не ради того, чтобы вечерними градиентами полюбоваться, а чтобы увидеть первую вспыхнувшую звезду. — Мне жаль, что я не знал его таким, каким знал ты. Но это вовсе не значит, что мне не грустно от его поступка. Может, я и не пойму причин… Я могу лишь принять его выбор, и пожелать ему счастливой новой жизни.       Последнее предложение украсила лёгкая улыбка. Минхо не обманывал — правда жаль, но сказанного не воротишь, как и сделанного не переделаешь. Нужно жить дальше и парень рад, что Джисон вроде как сам ему об этом говорит намёками.       «Ханни слишком невероятный». — Можно вопрос?       Минхо уверенно кивает и снова ждёт, но давящая тишина ни капли не раздражает. С Джисоном приятно даже просто молчать. — Как мне жить дальше?       Говорят, что словом можно и ранить и даже убить человека, а вот этим вопросом Хан сейчас душил Минхо. — Что значит как? — блондин надеется, что друг резко не повернётся и не станет свидетелем ужаса, застывшего в глазах. — Ну… — Хан опять молчит и просто смотрит то на свои колени, то на руки Минхо, сцепленные в замок на его талии. — Я понимаю, что надо жить дальше, но как? Я вот сейчас так хочу напиться, чтобы память стереть, чтобы не чувствовать, чтобы… Чёрт… Но я не хочу, понимаешь? Я знаю, что мне будет хуже и Хённи… Он бы не хотел, чтобы я пил.       «Я помню, как ты сам говорил мне, что тебе противно это всё, но ты болел, реально болел, и твоя зависимость управляла тобой, Хённи».       Минхо не прислушивается к тому, что там шепчет себе под нос Джисон, но он всё же разбирает пару слов, в том числе и имя Хвана и соглашается с одной из своих догадок — ещё не скоро Хёнджин уйдёт из головы его Ханни. А его ли вообще?       С чего он вдруг решил, что этот парень с заразительным смехом и пухлыми щеками его? В своих мыслях и в диалогах тет-а-тет с самим собой по вечерам он привык ласково называть Джисона своим, но какого хуя? — Я бы тоже не хотел, чтобы ты брался за бутылку, Ханни. — Тогда какой выход? На что мне отвлечься, чтобы… — «я не хочу забывать, я должен помнить, но мне страшно». — Ты сказал, что можешь мне помочь, — Джисон задирает подбородок вверх, утыкаясь макушкой в шею, и смотрит снизу на растерянного Минхо, который тоже пристально изучает его лицо глядя сверху. — Поможешь?       Вот солнечные лучи сказали своё «до свидания», вот улица вспыхнула от фонарей и парк, который видно с балкона, тоже приятно озолотился мягким светом. Такое же золото сейчас отражается в глазах блондина, и Хан, не веря своим глазам, выворачивается из объятий и усаживается напротив, чтобы глаза в глаза, лицом к лицу и один воздух на двоих. Парень молчит и просто разглядывает, а Минхо думает, что с ответом он явно затянул, и быстро кивает, соглашаясь помочь. Обещает, мысленно положив руку на сердце, что сделает всё, что в его силах, только… — Только ты говори со мной и рассказывай всё, что у тебя внутри, — левый уголок рта плавно поднимается, а затем и правый догоняет и Джисон копирует эту смазанную улыбку и даёт своё честное слово «вываливать» на Минхо всё. Потому что боязно превратиться в Принца, но не сказочного, а реального и мёртвого. — Спасибо, — после очередной паузы слабо улыбается Джисон, так и продолжая рассматривать что-то на лице друга. Его глаза. Знакомого тумана, серого неба и жемчужного блеска больше нет. Джисон, наверное, после первой же встречи в парке понял, что это не болезнь или особенность — линзы. Но зачем? Почему сейчас их нет? — Почему ты так смотришь?       Минхо и сам расплывался в улыбке, ведь на его глазах никто себя не убивал, и внутри он хоть и чувствует себя немного не так, но сказать, что скверно или ужасно язык не повернётся. Ему до странного хорошо и спокойно, и всему виной, наверное, всё те же мягкие руки Джисона, которые привычно сжимают его ладони, и внимательный добрый взгляд, который изучил, наверное, каждый сантиметр кожи. — У тебя красивые глаза, — невпопад отвечает Хан и наклоняет голову, пряча эту улыбку. Остановиться он не может, не хочет, потому что именно глаза Минхо его отвлекли от безумия в мыслях и так не хочется возвращаться в прежнее состояние. Но Минхо, видимо не нравится ни улыбка, ни тихий смех, ни первый на памяти комплимент из уст Хана, и поэтому он мрачнеет за секунду. — Красивые? — парень глупо моргает. «Чёрт. Линзы».       Пока Джисон криво-косо объяснял, что он имел в виду, Минхо бледнел и думал, как ему оправдаться. А зачем? Потому что для него линзы — не пустяк. — Серый цвет, конечно, тебе идёт, но, — Джисон миленько хихикает и даже не думает останавливаться. — Твои настоящие глаза мне нравятся больше. Они как… Как… О, — Хан замирает, приоткрыв рот и Минхо ждёт подъёб века, злую шутку, обидный комментарий, но друг его удивляет. — Они такие кофейные, что мне становится хорошо от них. Типа, кофе у меня ассоциируется с хорошим, и ты, Мин, тоже хороший и глаза твои правда очень-очень красивые. — Спасибо, — как-то слабо отвечает Минхо, и Хан чуть подаётся вперёд. Слишком близко. — Я, если честно, сам себя не помню с карими глазами.       Невероятно, но факт. Парень лет с четырнадцати привык именно к серым радужкам и даже научился надевать линзы не глядя в зеркало. — А зачем ты их носишь? Плохо видишь?       Минхо теперь тоже взгляд прячет, как и Хан пару минут назад. Может ему стыдно, а может просто непривычно, что не он спрашивает о чём-то личном, а его. — Это всё из-за моего отца. Я говорил тебе, что у нас с Ликсом они разные?       Джисон кивает и Минхо чувствует, как по влажному от пота лбу проходятся передние пряди волос Хана. Он так близко, но никого, похоже, это не смущает. Минхо вполне расслаблено и не торопясь рассказывает ещё одну подробность из семейного архива — отец его, тот, который настоящий и родной, не умер, как говорила мама, а просто бросил их. — Она показывала мне фото и говорила, что он скончался от панкреатита и я тогда поверил. Я был маленький и, если честно, мне не очень-то интересно было это всё, потому что я привык считать папой другого. Я рос и Феликс рос, и всё вроде было хорошо, пока младший не стал задавать вопросы родителям, почему я ни на кого из них не похож, — тут Минхо улыбнулся, но больше от досады, чем от приятных воспоминаний. — Ему тогда тоже навешали лапшу, типа мой родной отец болел и умер, а потом я подслушал их пьяные разговоры и, как оказалось, мой отец был жив, только я ему был не нужен. — Почему ты так решил? — Он дал маме деньги на аборт и уехал неизвестно куда.       В десять Минхо «нашёл» настоящего отца в рассказах мамы и в фотоальбоме, а в четырнадцать «потерял», стоя за закрытой дверью. Он не стал никому рассказывать, что знает правду. Спрятал этот секрет глубоко внутри себя, надеясь, что с годами он забудет всё напрочь. Но каждый раз, глядя на себя в зеркало, он вспоминал и видел в отражении ни маму, ни самого себя, а уёбка, который похоронил его задолго до рождения. — Я страшно злился. Отец Ликса тот ещё красавец. От него Феликс забрал всё наверное, в том числе и грубый голос, а веснушки и глаза у него от мамы. Она у нас тоже безумно красивая и я… Мне от неё ничего не досталось. Я разглядывал себя и видел чужого человека и чувствовал себя таким же чужим в этой семье, поэтому я решил хоть что-то изменить в себе, чтобы было не так противно.       В первую очередь Минхо открыл для себя линзы, потом он познакомился с мелками для волос, и его чёрная смоль приобрела оттенок фиолетового. К восемнадцати Минхо вытянулся, набрал в мышцах и похудел в лице. Можно было бы успокоиться, ведь тот парень в зеркале больше не напоминал об отце, но вот Феликс решил сделать пирсинг и старший брат поддержал эту затею, сам первым подставив уши под иглу. К двадцати парень заебался тратить деньги на мелки, которые держались от силы два-три дня, и отбелил свои волосы до невозможности и тут уже его поддержал младший, тоже самостоятельно превратил некогда мягкие волосы в сухую солому. В свои двадцать пять Минхо больше не вспоминает о том подонке, который пожелал ему смерти, бросив маму. Он другой, и внешне и внутренне, но привычка каждый месяц выжигать корни и надевать линзы по утрам осталась — это не напрягало. — Значит, больше я не увижу тебя таким? — «мягким и естественным». Нет, Джисону, если честно, и та серость была по душе, ведь именно она так манила его, что глаз оторвать было сложно, но вот эти эксклюзивные тёмные глаза убедили его, что нет предела совершенству. А может Хан почуял какой-то намёк на то, что Минхо до сих пор не отпустило и он продолжает видеть в себе ненавистного человека. А это больно, это до тошноты неприятно и это мешает жить — факт. — А тебе бы хотелось? — Да, — шёпот снова коснулся лба, покрытого той же испариной.       Джисон не врёт, Минхо это видит в морщинках, собравшихся в уголках глаз и в особенной улыбке, которая появлялась на лице Хана от внезапной радости. Не хочется стирать эту красоту с губ, поэтому, вместо предсказуемого ответа Минхо крепко хватает парня за руки и, поднимаясь с холодного бетона, тянет за собой и его. — Прогуляемся?       И десяти минут не прошло, как Джисон уже натянул на себя чистые серые спортивные штаны и худи цвета «изумруд», которые ему выделил друг, и присел шнуровать кеды. На белых резиновых носках заметно выделялись засохшие капли крови. Он ведь стоял прямо в том багряном кошмаре, что остался после Хёнджина. Он держал его за руку и вяло поглаживал быстро остывающее тело, пока звонил Минхо. Он не до конца понимал, что кровь Принца, в тот момент, впитывалась не только в подошву, но и глубже — внутрь, под кожу, в память. — Сначала поедим, а потом в парк? — Минхо накинул капюшон серой кофты и протянул руку Джисону, тоже засмотревшись на тёмно-бордовые, почти коричневые следы утреннего происшествия. — Можно и так, — Джисон аккуратно вложил свою ладонь в руку друга, словно вверял самое драгоценное, что у него осталось.       И всю недолгую дорогу до рамённой в соседнем квартале их ладони грелись одна о другую, а вот на другом конце города у кого-то чесались кулаки, и горло горело от криков. — Замахнулся? — Крис теперь с силой сжимает серую копну на затылке и больно тянет голову Грея от себя подальше. — Так бей, давай! — Не провоцируй, — сквозь зубы выплёвывает Чанбин, боясь моргнуть и пропустить первый неожиданный удар от старшего. — Прошу, — Чонин громко ноет где-то слева и трясёт Криса за свободно болтающуюся руку, которая через секунду-другую должна непременно встретиться с лицом Бина. — Хватит, ну… Прошу, перестаньте.       От Феликса, на удивление, не слышно ни звука, но он тоже рядом и его наверняка всё ещё трясёт. Чанбину даже смотреть в его сторону не нужно, чтобы это понять — слишком хорошо он знает этого парня, своё солнце. — Ты меня отпускаешь и мы расходимся, — Грей устал и морально и физически. Драться с Крисом ему не хочется, но не он это начал и не ему первому «сдаваться». — Господи, да ёбни ты ему уже, — смеётся новенькая и, не боясь свирепого взгляда Грея, становится за спиной у Криса. — Или это сделаю я.