Ложный Санта

Санта появился в городе в субботу, накануне Рождества, утром. Нет, он не приехал на упряжке оленей. Да Генрих и видел что-то подобное, наверное, всего один раз в жизни, когда был совсем маленьким. Да и то, честно говоря, был уже не уверен. Он только запомнил, что у оленей были теплые, забавные носы. И они переступали ногами в снегу, пока их хозяин выступал возле темной, тяжеловесной новогодней ели на площади. Этот Санта просто вышел из обычного железнодорожного вагона. Поезда, подкатившего темной обледенелой громадой к вокзалу. Где-то внутри у того глухо стучали двигатели, а из-под колес вырывался белый пар, как морозное дыхание. Генрих очень любил поезда. Их протяжные гудки в замерзшей зимней тишине и странный запах от шпал. Он часто прибегал посмотреть на то, как они прибывают и отбывают со станции. Или просто проносятся мимо, даже не останавливаясь возле. Ему невероятно хотелось иметь у себя дома такую же маленькую железную дорогу, со своими развилками рельсов, будочками станций и проложенным частоколом шпал. Которую можно было бы рассматривать не изредка, а каждый день. Генрих сидел за письменным столом и немного нервничал. Он то клал, то опять нервно сдергивал локти со стола. Поворачивал перед собой листок и даже чуть прикусывал от напряжения высунутый кончик языка. Теперь он писал письмо Санте и просто не имел права на ошибку. Лампочки на украшенной елке справа от него мягко горели и не подозревали о его мучениях. Мать за стеной на кухне готовила и чем-то тихонько жужжала. Он зажмуривал глаза и представлял, как с таким же легким жужжанием бегает по кругу игрушечный паровозик. Ветер бил наверху гирляндами флажков, что трепетали на веревочках над площадью. В воздухе мельтешили их острые зубцы. Словно кто-то бескомпромиссно щелкнул возле каждого из них крупными ножницами. Днем у ратуши собрался, кажется, весь город. Люди темно толпились возле с здания с главной городской елью. Взрослые мужчины и женщины скрипели ботинками по свежему снегу. Дети прыгали на месте, приплясывая. Им хотелось кидаться и бегать вдогонку друг за другом. Но родители одергивали их, строго посматривая на них поверх. Сам Санта в красном костюме с белой опушкой, как и полагается, и такой же белой, кустистой бородой вышел перед народом. Санта ходил кругом, щедро раскрывая жерло горловины мешка. И теснящиеся люди в толпе, вытягивая руки, совали туда письма и листочки записок. Рождественская ель уходила вершиной куда-то под самое небо. В темной заиндевелой хвое висели огромные шары. И в них выпукло отражалось все, что его окружало. Здание ратуши, коляска с лошадью для катания, лица людей на площади. В том числе и лицо его самого, Генриха, когда он с бьющимся сердцем подошел к Санте, сжимая в руке свое письмо. Перед ним тоже щедро распахнулась на мгновение темная полость мешка, и он, приподнявшись на цыпочки, опустил в нее конвертик. Он беззвучно канул в ее глубине. Санта поселился в небольшом домике на отшибе. Что уже само по себе было странно. Никто из жителей не привык, чтобы Санта Клаус жил вот так вот, на виду у всех, как обычный проезжий постоялец. Обычно его можно было увидеть только накануне волшебной рождественской ночи, когда он с со своим волшебным мешком ходил по домам, вручая подарки мальчикам и девочкам. Разумеется, только тем, которые хорошо себя вели. Или и вовсе под покровом темноты, когда все уже спят, пролезал в каминную трубу и раскладывал в тишине гостиной их в праздничные разноцветные носки. Как только день понемногу отступил и спустились вечерние сумерки, мальчик тайком выбрался из дома и зашагал на окраину. Вот тот самый домишко. Он был занесен почти по самые ставни. В окнах горел свет. Близость к чему-то сверхъестественному и волшебному страшно манила. Генриху было безумно любопытно посмотреть на этого Санту. Чем он там занимается? Высокие ботинки застревали в рыхлом снегу. Каждый раз с трудом вытаскивая ноги из сугроба, он оставлял за собой позади глубокие ямы следов. Генрих приник к замерзшим по краям окнам и затаил дыхание. Его взору открылась небольшая, но просторная комната. В углу, чуть потрескивая, горел камин. С черных поленьев временами слетали снопы искр. Санта бродил по дому, все в том же красном одеянии, что и на площади. Только его борода была как-то неестественно оттянута и перекинута через плечо. На столике перед ним стояла открытая бутылка с чем-то темным, цвета чайной заварки, и пара стаканов. Он иногда подходил, чтобы сделать несколько глотков из одного из них. Мальчик смотрел на это, немного завороженно. Но при этом его терзало смутное чувство, что этого делать не надо. Он не мог для себя его объяснить, но и оторваться от стекла по-прежнему было свыше его сил. Где-то с краю, возле лежанки, наскоро застеленной клетчатым покрывалом, Генрих разглядел примятый мешок, в который давеча собирались письма и записки со всеми рождественскими желаниями. Тот стоял неуклюже, скособоченный, со съехавшими сверху набекрень узлом. Угли в камине стали немножечко прогорать. Пламя почти погасло и уже не освещало так комнату. Санта подошел в угол и опустился перед мешком на корточки. Некоторое время молча, сосредоточенно развязывал его. Потом, справившись с узлом, достал несколько пачек конвертов. И, держа их в обеих руках, подошел к очагу. И швырнул туда пару стопок. Огонь вспыхнул ярче, словно отдаваясь зловещими отблесками в заледенелых стеклах. Мальчик в ужасе бросился от окна. Сердце его колотилось как ненормальное. Он бежал, задыхаясь, утопая в снегу. Он не помнил, как он добрался до дома. И очнулся уже только в тот момент, когда плакал, лежа на кровати в своей комнатке, а мать утешала и гладила его по волосам. Здесь, у себя, с родителями, он чувствовал себя в большей безопасности. Ему все еще было жутко и горько, но тело постепенно перестало содрогаться от рыданий, а огоньки в окне лучисто светились в заплаканных глазах. Сбивчиво, сквозь слезы, он поведал о случившемся матери. Она почти ничего не говорила, только кивала и продолжала гладить его рукой. Наконец она наклонилась к нему и шепнула: – Поговори с папой. Генрих попытался взять себя в руки и прошел в гостиную. Отец – это было немного другое дело. От отца всегда веяло каким-то спокойствием и рассудительностью. И ему нужно было непременно соответствовать. Вот и сейчас он сидел у обеденного стола, читал газету, мерно просматривая статьи, и курил. Увидев сына, он выжидающе прошелестел страницами, поднимая голову и приглашая того говорить. Генрих встал перед ним и начал свою речь. – Этот Санта… Который к нам приехал… Он не настоящий! – он всхлипнул, но изо всех сил пытался сдержать плач, сжимая в кулачки руки. – Это какой-то Ложный Санта! – У него там большой мешок… и камин… И он сжигает там все наши желания! – Генрих уже открыто рыдал, размазывая слезы у себя по лицу. Отец сложил листы газеты, с которых смотрели причудливые вензеля готических букв, затушил сигарету в пепельнице, сцепил на коленях руки и повернулся к нему. – Знаешь. Я уже давно хотел тебе сказать, – задумчиво начал он. – Но ты все еще был слишком маленький. А сейчас ты уже вырос и, думаю, все поймешь. На самом деле никакого настоящего Санты не существует. Так что любой Санта, что ходит тут перед нами каждое Рождество в костюмчике красного цвета – это, в некотором роде, Ложный Санта. Он поднялся и посмотрел в окно, за которым давно уже сгустилась глубокая темнота. Подошел к сыну и положил свою крепкую ладонь, потрепав его по плечу. – Главное, чтобы ты сам никогда не сжигал свои мечты, Генрих. Он наклонился и еще раз взглянул в лицо плачущему мальчику. – Не бывает такой волшебной силы, которая исполняет наши желания. Все чудеса в этом мире – в наших руках. Все зависит только от нас самих, и чем раньше ты это поймешь, тем более счастливым человеком сможешь стать. Генрих вырвался, выбежал за порог, выскочил на крыльцо и застыл в распахнутой курточке. Мокрые ресницы склеились от мороза и теперь мешали моргать. Он жадно вдыхал носом холодный воздух. Он знал, что это была неправда. Вокруг стояла глухая рождественская ночь. Чудо в жизни было! И оно искрилось крупными цветными кристаллами снега под ногами. Вырывалось изо рта облачком прохладного пара. Опускалось сверху темной лапой тяжелой хвои. Тихо светилось в окнах теплыми огоньками рождественских гирлянд. Поднималось наверх и с морозным треском расширялось там в лучистом сиянии выступивших звезд. И оно не зависело ни от скучных усилий взрослых, ни от их бестолковых повседневных дел. От супов и тарелок, стертых рук и тряпок, цветных купюр и колонок со счетами. Оно было, вопреки всем усилиям людей, и никогда бы не возникло только благодаря им. И как только он почувствовал и ощутил эту мысль, впитал ее в себя полностью, ему сразу стало хорошо и спокойно. У него сразу потяжелели веки и голова, и он почувствовал себя жутко усталым. Он вернулся домой. И спокойно уснул этой ночью у себя в постели. Но, так или иначе, когда Генрих на следующее утро проснулся и заглянул под елку, там лежала самая настоящая игрушечная железная дорога.