Gothminister — This Is Your Darkness
— Подожди пару минут снаружи, — просит Бай Чжу. Его улыбка не обманывает — Чайльду становится неуютно, и, пусть с недовольством, приходится выйти вон. Бесшумно пройдя по коридору, он прислушивается к голосам. Отсюда не разобрать, что говорит Кэйа, но не похоже, что аль-Хайтам ему угрожает. Чайльд вздыхает легче, но попадаться на глаза обманутому мужу лишний раз тоже не хочется. Вариантов два — притаиться где-нибудь поблизости или скоротать время в курилке внизу. Недолго думая, Чайльд выбирает второй. По крайней мере, так получится избежать неприятных встреч. На лестнице, ведущей к столовой, никого — обед закончился, пациенты на процедурах или отдыхают. Уверенный, что теперь можно расслабиться, Чайльд вприпрыжку спускается на второй этаж, веселья ради дёргает ту самую дверь (заперта), — разворачивается, чтобы продолжить путь, — и отшатывается. Двумя ступенями ниже стоит Кави, и, судя по круглым глазам, удивлён он не меньше. — Привет, — брякает Чайльд скорее от неожиданности, чем из дружелюбия, и сжимает кулак. Заживающие пальцы всё ещё плохо гнутся, и одного этого достаточно, чтобы скрученная пружина внутри начала дрожать. Искушение врезать Кави велико — но Кави действует первым. Схватив Чайльда за ворот майки, он притягивает его к себе, нос к носу, смотрит в глаза так, будто хочет подавить его волю, и что-то в Чайльде говорит: он псих. Поехавший. Абсолютно не в себе. Только поэтому он не бьёт сразу. Ему нравятся поехавшие. — Послушай, — шипит Кави и толкает Чайльда к закрытой двери, — трахни меня ещё раз. — Нет! — Чайльд сбрасывает его руку. Кави сразу хватает второй. — Я сказал, отвали! — Ты не понимаешь. Меня на месяц положат в лозы. Я даже не знаю, выйду ли из комы. Может, больше не проснусь. Признайся, ты бы на моём месте тоже хотел перепихнуться. — С мужем своим перепихнись, — Чайльд снова пытается оттолкнуть его, но Кави сжимает его ладонь, кладёт себе на грудь в вырезе халата. Блядь, — думает Чайльд. — Какой же он красивый. Да, он жалеет о том, что сделал… больше о спорах, чем обо всём остальном. И он всё ещё хочет трахаться. Несмотря на всё, что случилось. Может, от этого даже сильнее. — Моему мужу, — тихо говорит Кави и ведёт руку Чайльда под прозрачную вышитую ткань, на нежный впалый живот, — давно противно ко мне прикасаться. Может, это пиздёж, но — Чайльд помнит это чувство. Помнит, сколько раз люди отворачивались, заметив его татуировку. Сколько раз отдёргивали руку, случайно коснувшись следов Бездны на его спине. Сколько раз отказывались целовать, будто Порча — вирус, который можно подхватить через слюну. Чайльд помнит это — и ненавидит. — Давай, — соглашается он, и Кави сразу обвивает руками его шею, задирает ногу на талию. — Только никаких зубов. Укусишь — врежу. — Такой сексуальный, когда угрожаешь, — с усмешкой шепчет Кави ему в губы, и Чайльд подхватывает его под зад, прижимает спиной к стене, целует взасос, сдёргивает с его волос одну из заколок, вслепую суёт в замочную скважину. Руки помнят — дверь поддаётся почти сразу. Налево за ней окно, выходящее в маленький, всегда безлюдный сад с поросшим лотосами прудом. Чайльд пристраивает Кави на широкий подоконник, рывком раздвигает ему колени — и Кави сам разводит их ещё шире, откидывается, прижавшись лопатками к стеклу, пару раз двигает рукой по едва затвердевшему члену, бесстыже оттягивает ягодицу. — Не надо меня жалеть, — тянет он так, будто Чайльд собирался, — сделай так, чтобы я всё запомнил. Чайльд шепчет любовное заклинание, уже когда приставляет член к его заднице, заставляет обхватить себя ногами. Кави стонет так сладко, впуская его в себя. И снова требовательно стискивает свой член, будто надеется пробудить, но Чайльд достаточно знает о зависимостях. Вряд ли получится без спор. В общем-то, плевать. Кави ёрзает, закидывает голову, часто дыша; глядя на длинную шею и выступающий кадык, Чайльд снова хочет вцепиться зубами, но — нет. Никаких больше укусов, даже если снадобье, которое Бай Чжу добавил в браслет, действительно сработало. Он возвращает руки Кави себе на плечи, поднимает его, взяв под ягодицы. Стоит их развести, Кави вскрикивает, зажимает себе рот, но это не спасает — даже так он слишком громкий. На это тоже плевать. Чайльд его выебет, а потом ещё раз. Чтобы он точно запомнил. Он не пытается сдерживаться: на каждом движении снимает Кави со своего члена, чтобы с силой насадить снова. Извиваясь в его хватке, Кави исступлённо цепляется за его плечи, но даже когда его бёдра начинают крупно дрожать, он помнит про зубы — держит сцепленными. Даже немного жаль. Чайльд бы не отказался выместить на нём злость. Почти готовый кончить, он снова притирает Кави спиной к стене у окна, теперь трахает сам, без всякой жалости — он же просил, — и слышит деликатное покашливание. — Добрый день, Аякс, — говорит Чжун Ли, неспешно идя мимо, и, прежде чем исчезнуть на лестнице, бросает на Чайльда всего один мимолётный взгляд. Похоже, Кави даже не замечает случайного свидетеля. Кусая губы, он пытается принять Чайльда ещё глубже; на его болтающемся члене, так толком и не вставшем, выступают прозрачные капли. Не в силах справиться с закипающей обидой, Чайльд с размаху вбивается Кави в зад и, закусив ворот расшитого халата, кончает. Он рычит, на зубах хрустит сраный бисер или ещё какое-то цветастое сумерское дерьмо, Кави вертится, и Чайльд наотмашь бьёт его по ягодице — не ради удовольствия, просто чтобы он притих наконец. Беззвучно выгнувшись, Кави хватает ртом воздух, и его задница сжимается так сильно, что у Чайльда едва не подкашиваются колени. — Я хочу ещё, — шепчет Кави, втираясь в Чайльда всем телом, комкая влажную майку у него на спине, и Чайльд не видит причин отказываться. Не потрудившись снять Кави со своего члена, он переходит коридор, пинком открывает комнату отдыха, нисколько не заботясь о том, есть ли кто-то внутри. Если есть и вякнет слово против, Чайльд трахнет Кави прямо на нём, предварительно — может быть — вбив кулак в глотку. В комнате отдыха ожидаемо пусто. Диван, на котором они с Кэйей первый раз перепихнулись, Чайльд обходит стороной, сгружает Кави на другой, побольше, ложится сверху, подминает под себя. — Держи рот закрытым, — приказывает он; Кави смотрит на него снизу вверх так, будто не только выебать, придушить бы себя позволил. Последняя мысль кажется привлекательной. Чайльд всё ещё не решил, что бы сейчас понравилось ему больше — трахать его до криков или бить. — Или пожалеешь. По глазам видно, Кави хочет пожалеть, но зажать себе рот позволяет охотно. Его член слабо дёргается, когда Чайльд отстраняется и заклинанием добавляет смазки. Никаких больше дендро фокусов в его присутствии. Он даже не хочет знать, как эта любовная дендро слизь будет выглядеть. Мысль о грибах на члене всё ещё пугает сильнее, чем ломка без эссенции или смерть от Порчи. Следом за грибами и порчей он снова вспоминает взгляд Чжун Ли. Совершенно спокойный и, может, самую малость разочарованный. Будто он, Чайльд, поступил в точности так, как Чжун Ли ожидал — и это были не приятные ожидания. Жалеет ли Чайльд? Нет. С Кави он может позволить себе всё, от чего у него встаёт крепче. Всё, что он не сделает с Альбедо и даже с Кэйей. Вернее — чтобы вместо лоз Кави не отправился в могилу — почти всё. Кави хрипит, отчаянно раздувая ноздри, скребёт ногтями по обивке дивана, и от наслаждения и страха в его ярких глазах Чайльд получает едва ли не больше удовольствия, чем от самого секса. Кави непростительно узкий — будто за эту пару недель у него и правда никого не было, — и Чайльд каждым движением вбивает его в диван, ещё сильнее заводясь от мыслей, что растрахает эту нежную дырку. Растрахает так, что Кави будет вспоминать его даже в коме под лозами. Так, что после он сможет посмотреть на своего высокомерного, зажравшегося мужа с превосходством. Выкрутившись из-под его руки, Кави широко открывает рот, жалобно стонет на вдохе, и Чайльд со злым удовлетворением поворачивает его к себе, плюёт ему на язык. Кави краснеет — то ли от возбуждения, то ли от возмущения (второе Чайльда устроило бы даже больше), — дёргается под ним, будто пытаясь вырваться, и кончает так бурно, что выжимает из члена Чайльда всё до капли. Держа его, чтобы не ускользнул раньше времени, Чайльд продолжает трахать, — самое приятное, когда внутри уже мокро от спермы, — снова зажимает Кави рот, тянет его за растрепавшиеся волосы. Даже когда член окончательно обмякает, он ещё пару раз поддаёт бёдрами, — и только потом поднимается на локте, убирает руку с лица Кави. Там, где лежала его ладонь, светлая кожа покраснела. — Мне пора. — Кави отворачивается; его голос неожиданно тихий, и в нём сквозит хорошо знакомая Чайльду тоска. Ему одиноко. Конечно, ему одиноко. И, как бы Чайльд ни злился, ему делается не по себе. Кэйа бы, наверное, что-нибудь придумал. У него откуда-то постоянно находятся слова сочувствия даже для последних ублюдков. Чайльд не такой. Он понятия не имеет, что делать — и хочет ли он что-то делать для Кави, который доставил ему столько проблем. Кави не удостаивает его более ни словом, ни взглядом, — просто спихивает с себя, поднимается, суёт ногу в свалившуюся туфлю, запахивает халат и уходит. На диване остаются сорванные красные заколки и медленно исчезающая вмятина. Кое-как развернувшись, Чайльд садится, сползает по спинке, вытягивает ноги. Понравилось ли ему? Да, но… Сраный Чжун Ли. Он прикрывает глаза, словно так получится оградить себя от лишних мыслей, запихивает член обратно в штаны, одёргивает майку. Ничего особенного не произошло. Ну, перепихнулись. Бывает. Ещё некоторое время он бездумно прокручивает свой браслет, щёлкает ногтем по секторам. За последние две недели ни разу не оставалось меньше двух полных. Ждал ли Чайльд награды? Конечно. Ждёт ли её теперь? Лучше бы Чжун Ли оттащил его от Кави за волосы. Ударил или дал пощёчину. Обругал, отшвынул в сторону. Что угодно, чтобы дать понять — он тоже ждёт, ему тоже нужно, чтобы Чайльд выиграл это обоссанное пари. С каких пор Чайльд начал желать обещаний, которые не готов давать сам?.. Он обхватывает голову ладонями, жмурится, вспоминая, как Альбедо доверчиво прижимался к нему после приступа, как позволял себя кормить. Он всё ещё наверху, в кабинете Бай Чжу, и Кэйа тоже где-то рядом, отводит огонь на себя, а Чайльд здесь. Почему-то здесь, и снова вляпался в сомнительную историю. Иногда он так себя ненавидит. Что сделает Кэйа, если ему рассказать? Злость говорит: проверь. Чайльд сгребает заколки Кави в кулак, поднимается и, чувствуя, каким лёгким и расслабленным стало тело после хорошего секса, бесится только сильнее. С каждым шагом по лестнице он повторяет: ненавижу. Свою слабость, ёбаный браслет, лекарства и лозы, улыбочки Бай Чжу, и эти стены, и сейф, в котором заперт Глаз Бога, и конфискованный Царицей Глаз Порчи, и всех до единого Предвестников, и унижения, множество унижений, и Чжун Ли, чьё лицо словно камень, что ни делай, как ни пытайся достать до его сердца. Есть ли у него сердце? Саму эту мысль Чайльд тоже ненавидит — и ненавидит то, что не понимает, нужно ли ему всё это. Примерное поведение, лекарства, визиты в клинику и бессмысленные истории, которые он рассказывает Чжун Ли, чтобы не молчать целый час. Лучше бы этот час они трахались. К чему терапия. К чему лживое сочувствие. К чему обещания, которые всё равно никогда не будут исполнены. За то, чтобы Чайльд был здесь, Чжун Ли заплатили. Может, в этом отгадка. Ключ к тайнику, за дверью которого ничего нет. И какой смысл надеяться, что, войдя, получишь сокровище. ~Ulver, Carpenter Brut — Machine Guns and Peacock Feathers
— Дело в ревности? — прямо спрашивает Кэйа. Он не видит причин юлить. Не на этом этапе, когда всё уже случилось. Теперь можно только действовать — или оставить как есть. В зависимости от желания сторон. Вместо того чтобы взорваться криками, окончательно замкнуться в себе или демонстративно игнорировать вопрос, аль-Хайтам складывает руки на груди и замолкает. Необычная реакция. — Нет, — произносит он наконец. — Не совсем. — Он поднимает голову, пристально смотрит Кэйе в глаза, будто испытывая его. — Разумеется, неприятно узнавать о приключениях Кавеха на стороне, но у меня было время подумать, пока я здесь. Полагаю, в основе моего гипертрофированного эмоционального отклика лежит убеждение, что, находясь под воздействием наркотика, он мог не желать всего случившегося. — То есть ты подозреваешь, что Чайльд его изнасиловал? — прищуривается Кэйа. Подумав ещё, аль-Хайтам кивает, и его лицо делается недобрым. Он не нервничает, не выказывает злости, но находиться рядом становится физически тяжело. Подобрать на такое обвинение правильные слова — нелёгкая задача даже для Кэйи, который за свою жизнь провёл немало переговоров, но аль-Хайтам, к его удивлению, спасает положение сам. — Кавех никогда не был эмоционально стабильным, — продолжает он. — Он чрезмерно впечатлительный, увлекающийся, им легко манипулировать. Я понимал, какую ответственность беру на себя, заключая с ним брак. Понимал, что не смогу уберечь взрослого человека от всего мира. Я злюсь на себя, потому что мог бы удержать Кавеха в тот день, но не стал делать этого из одного лишь упрямства. Злюсь на твоего друга, который мог воспользоваться его состоянием. Злюсь и на Кавеха. У меня много причин злиться. Эта — не последняя из них, но и не первая. Далеко не первая. — Мы с Чайльдом не друзья, — поправляет Кэйа. На лице аль-Хайтама отражается некое новое понимание. — Как ты поступил, когда узнал? — Теперь он кажется более заинтересованным. Кэйа пожимает плечами. — Успокоил его. Заставил принять необходимые медикаменты. Уговорил показаться Бай Чжу. Обработал его раны. Отвёз в клинику, когда полученная от Кавеха рана воспалилась. Возможно, они оба не отдавали себе отчёта в происходящем. Я не стал спрашивать Чайльда, потому что момент показался мне неподходящим. Возможно, однажды он захочет рассказать сам. На его месте я бы не хотел расспросов. По крайней мере, ещё какое-то время. — Вот как. — На этот раз аль-Хайтам размышляет дольше, будто пытается состыковать факты. — Выходит, для Кавеха я мог сделать нечто похожее, прояви чуть больше… сострадания? — Может быть. — Кэйа снова пожимает плечами. — Может, нет. Вы с ним давно вместе, ведь так? — Я не помню себя без него. Аль-Хайтам произносит эту фразу так обыденно, будто ничто в ней не стоит особенного внимания. Интересно, что бы на тот же самый вопрос ответил Кави. — Кажется, наш разговор зашёл в тупик, — констатирует аль-Хайтам. — Мне пора. Кэйа заступает ему дорогу, и аль-Хайтам сразу делает шаг назад. Нет, это не отвращение, не страх, не брезгливость. Он избегает физического контакта так, будто они с Кэйей одинаковые полюса магнитов. Видимо, на противоположном полюсе только Кавех. — Одна просьба. — Кэйа опирается на стену рядом с его плечом; теперь не обязательно улыбаться. Не обязательно носить маску того, кто готов на уступки, потому что Кэйа на них не готов. — Не провоцируй Чайльда. Не поддавайся на его провокации, если они будут. Я не требую перемирия. Достаточно нейтралитета. Ни месть, ни ненависть, ни новая боль ничего не исправят, только сделают хуже. — В твоих словах есть здравое зерно, — соглашается аль-Хайтам. — Но что, если конфликта избежать не удастся? — Постарайся выжить. Аль-Хайтам скептически вскидывает брови. — Я не считаю тебя слабым, — добавляет Кэйа и освобождает ему путь, — но Чайльд тот человек, которого не стоит загонять в угол. Не только ради твоей безопасности. Он не умеет останавливаться. — Кое-кого напоминает. — Аль-Хайтам приподнимает уголки губ в подобии саркастической улыбки. — Подозреваю, и он, и Кавех в какой-то момент не смогли остановиться. Если моя догадка верна, о принуждении речи вести не стоит. — Соглашусь. — Кэйа снова пускает в ход располагающую улыбку. — Заглянешь со мной в кофейню, если по пути? — Это лишнее, — перебивает аль-Хайтам, не дослушав. — Нейтралитета более чем достаточно. Сложно, — думает Кэйа не без своеобразного веселья, — но я встречал типов и посложнее. Из всех не устоял ни один. ~ Дверь в кабинет Бай Чжу всё ещё заперта, на табличке «Занято» отсчитываются минуты приёма пациента. Чайльда не было двадцать. По ощущениям прошло намного больше. Какая, нахрен, разница. Чайльд проходит мимо; ноги сами несут его на голос Кэйи. Может, он хочет получить настоящее обещание, обещание, которое не будет нарушено, — а может, разорвать и то, что есть. Хочет остаться один, в ответе только за себя. Разве он не справлялся один? Он выворачивает из-за угла — и задыхается от ярости. Муж Кави стоит рядом с Кэйей, — близко, слишком близко, — внимательно слушая, и в первое мгновение Чайльд хочет отбросить его прочь, но потом ублюдок поворачивается, и под его взглядом Чайльд чувствует себя лишним. Досадной помехой. Мелкой неприятностью, разрушившей идеальный план. Этот тип не стоит даже того, чтобы марать руки о его напыщенный ебальник. Есть сотня способов сделать больнее. — Прежде чем твой муж на месяц уснёт в лозах, — холодно говорит Чайльд, подойдя ближе, — это ты сейчас мог быть с ним. Он швыряет заколки, метя в лицо, но они слишком лёгкие — разлетаются в стороны, как яркие крылья жуков. И да — это достаточно больно, хотя Чайльд бы не отказался добавить. Муж Кави становится не белым даже — серым, и бросается к лестнице, а Чайльд остаётся с Кэйей один на один. Дурацкие заколки валяются на полу; Чайльд в смятении отодвигает одну из них ногой, будто с ней исчезнет и всё остальное. Всё, что он сделал и сказал, и его злость, и его обида, и унизительный взгляд Чжун Ли. — Чайльд, — тихо зовёт Кэйа, и Чайльд вздрагивает, будто его перетянули по лицу плетью, — тогда я тебя не спросил, но спрошу сейчас. Ты сам этого хотел? — Чего? — растерянно спрашивает Чайльд. Под серьёзным взглядом Кэйи злость будто выключается, остаётся только опустошение. И обида, невыносимая обида, от которой самому себе хочется вмазать. Кэйа указывает взглядом на красные заколки. — В прошлый раз, — продолжает он, и что-то такое звучит в его голосе, что Чайльду хочется сжаться и заслониться руками, — и, видимо, только что, ты был с Кавехом по своей воле? Только честно. Может, всё закончится здесь — здесь, на этом самом месте, но, думает Чайльд, лучше так. Лучше так, чем лгать снова. — Я хотел его, — говорит Чайльд и задирает подбородок. Ему нечего стыдиться, так ведь? — И тогда, и теперь. Я мог бы не согласиться на его просьбу, мог вышвырнуть его из машины или пройти мимо. Но я хотел. Хотел и взял его. Плевать на его мужа. Я знаю, что такое одиночество! Я знаю, что такое презрение! Я знаю, как… как тяжело… Он захлёбывается словами, зажимает рот запястьем, разворачивается, чтобы уйти, — и именно в этот момент, самый блядски неподходящий, из кабинета Бай Чжу выходит Альбедо. Он всё ещё бледный, а при виде Чайльда делается ещё бледнее. — Чайльд?.. — растерянно зовёт он. Всего пара шагов до лестницы, думает Чайльд. Проехать по перилам — и никто не догонит. Не сможет бросить обвинения в лицо. Не сможет сказать, что он предатель, что он просит любви, а потом тайком трахает чужих мужей, просто потому что так захотел. Да, Чайльд заслужил, но не готов услышать всё это ещё раз. Ему хватит. Ему выше крыши. — Чайльд. — Кэйа подходит сзади, и так хоть немного легче. Легче, если не видеть его лица и не ждать ещё одного равнодушного взгляда. — Пусть Кавех сам разбирается с аль-Хайтамом. Всё, что я хотел знать, — должен ли я вскрыть ему глотку, если он тебя вынудил. — Ха-ха-а, он бы не смог. — Чайльд пытается выдавить смешок, но получается больше похоже на всхлип. — Ты… ты его… видел… Он же… он… Он закрывает лицо сгибом локтя, трудно сглатывает — и понимает, что он на пределе. На блядском пределе после всего, что сегодня случилось. И ему страшно, опять страшно. И холодно. И почему-то тоже одиноко. Кэйа обнимает его, прижимает к себе, и Чайльд не может вырваться. Вся его сраная гордость не помогает. Он хочет ещё объятий. Его никто не обнимал, чтобы утешить. Может, только когда он был совсем маленьким. — Чайльд, — шепчет Кэйа ему в затылок, — кем бы ты ни был, я не хочу, чтобы тебя использовали. Вчера Чайльд вырвал бы себе сердце за такие слова. Вчера. Сегодня что-то внутри крошится, как иссохшая скорлупа, и то, что она освобождает, Чайльду слишком хорошо знакомо. — Мы хотели поехать к тебе, — напоминает он холодно и всё-таки выкручивается из рук Кэйи. — Если с Бай Чжу всё, я хочу в душ и лечь пораньше. На Альбедо он не смотрит, сразу направляется к лифту. Случайно попавшаяся по пути красная заколка щёлкает под подошвой. Чайльд её игнорирует.