Ёлка и статья из немецкого журнала

30 декабря 1924 года       Иван Арнольдович быстрым шагом продвигался к дому своего наставника и учителя, пояса нос в воротник пальто. Консьерж приветливо улыбнулся, проводил Борменталя взглядом и крикнул вдогонку: — С наступающим Вас! — Вас также.       Несмотря на то, что последние пару лет к празднованию Нового Года относились с подозрением, беспартийные (вроде доктора) этот праздник не забывали и отмечали, как могли. Борментал остановился у двери с табличкой «Профессор Преображенский Ф.Ф.» и нажал на звонок. Дверь открыла Зина, ее короткие, светлые волосы были завиты на концах, а на ногах блестела пара новых красных туфель. — Здравствуйте, проходите. А я говорила профессору, что вы непременно решите нас навестить сегодня. Он твердил, что вы человек науки и Новый Год не отмечаете. — Зиночка, я и сейчас так утверждаю. И более чем уверен, что доктор пришел к нам по какому-либо важному делу. Ведь та… Показавшийся в дверном проёме профессор не кончил своей фразы, уставившись на нечто, лежавшее на полу его прихожей. — Позвольте, что это за гербарий? Вам это в ботаническом саду вместо сдачи за билет выдали? — Нет, профессор, это ёлка. Представляете, иду себе по улице, а в переулке бабушка ёлками торгует. Думаю, дай возьму, и нам праздник в доме, и ей копеечка. Преображенский с неясным выражением посмотрел на доктора, потом на ёлку. Было видно, что ни бабушкина копеечка, ни радость в доме не произвели на него никакого впечатления. За Борменталя вступилась Зина: — Нет, ну и вправду, Филип Филипыч, праздник ведь. Поставим ёлку в столовой, будет выпускать фитонциды, для здоровья полезно. — Только не в столовую! Она напоминает мне сельдерей, а вы прекрасно знаете, как я не люблю сельдерей. У меня перебьется аппетит. (После небольшой паузы) Несите в кабинет. Воодушевлённые Зина и Иван Арнольдович занялись установкой дерева в кабинете. Профессор смотрел на этот перформанс из противоположного угла комнаты. После шутки о том, что вместо украшений можно использовать заспиртованные органы, а вместо звезды гипофиз, он тяжело вздохнул и вышел. Украшения у Зины нашлись, и вполне себе стеклянные, без всякой примеси спирта. Разобравшись с оформлением, она побежала собираться, через полчаса за ней должен был зайти один молодой человек и отвести на танцы. Борменталь же отправился в столовую, откуда доносился колокольчик профессора. Там уже был накрыт стол. Запечная рыба, гарнир, чай, в который профессор наливал 5 капель бальзама, и водка. Запавив салфетку, доктор присоединился к трапезе. Ели в тишине. Наконец, Борменталю надоело это молчание: — А все же Вы, профессор неправы. Почему вы думаете, что человек науки не может справлять Новый Год? Я очень люблю этот праздник и не понимаю, почему Вы так недоброжелательно настроены. — Новый Год этот Ваш — очередной повод, чтобы не работать и выпить. Я понимаю, Рождество верующие празднуют, они в этот праздник вкладывают сакральный смысл, а тут что? Праздновать, что планета сделала очередной оборот вокруг Солнца? Глупо. — И вновь я с Вами не соглашусь, Филип Филипыч. Ощущение праздника, новогоднее настроение, как сейчас модно говорить, тоже играют немаловажную роль. Ведь если подумать, людям необходимо все время чего-то ждать. Знойным летом мы ждём прохладную осень, морозной зимой солнечную весну. Отчего бы людям не ждать праздников? Вот Вы, профессор, чего ждёте? Преображенский молчал. На его лбу появилась складка, которая означала, что профессор активно мыслит. Отложив вилку и нож, он поднес руки к лицу, крепко сцепив пальцы, и уставился на них. Наконец, после длинной паузы, он произнес: — Я, доктор, жду Вашего появления. Да-да, не удивляйтесь. Каждый день жду, когда Зина Вам распахнёт дверь прихожей, и вы войдёте. Скините свое пальто, постучите указательным пальцем по дверному косяку (поистине Ваша прелестнейшая привычка!) и поздороваетесь со мной. Быть может, это единственное, чего я вообще жду. Доктор молчал. Возможно, его удивило, что такой серьезный человек как профессор Преображенский может ждать таких незначительных и неважных мелочей. А может для него было неожиданностью узнать, что профессор ждёт его. Его. ЕГО. Нет-нет, конечно, ждать своего верного ученика, помощника и соратника — вполне естественно. В этом нет ничего постыдного. Но ведь Филипп Филиппович не сказал ни слова о работе… Да-да, конечно, он просто не закончил мысль. Он хотел сказать, что он ждёт Борменталя, чтобы… чтобы вместе работать! Ну конечно! Доктор улыбнулся, но мысли его переходили в истерический смех. — Филипп Филиппович, мне очень лестно, что Вы так высоко цените меня. Я, признаться, не высококлассный специалист, но надеюсь стать им, под Вашим чутким руководством, естественно. — Да, именно так, доктор. Преображенский вытер рот салфеткой, положил вилку и нож крест накрест и хмурясь встал из-за стола. Доктор последовал его примеру. Они проследовали в кабинет профессора, где каждый расположился на своем любимом месте — Филипп Филиппович в рабочем кресле, Иван Арнольдович на диване. Ёлка раскинула свои зелёные веточки прямо над Борменталем и, сбрасывая иголки ему за воротник, щекотала затылок. В комнате стояла мертвая тишина, от которой доктору становилось не по себе. Он несколько раз пытался нарушить ее вопросами и разговорами о медицине, но получал от профессора только односложные ответы. Это волновало, беспокоило и даже напрягало. Наконец, Иван Арнольдович не выдержал, подошёл к креслу Преображенского, присел на корточки и взял своего учителя за руку. Глаза Преображенского удивлённо распахнулись. — Профессор, что с Вами? Я вижу, что Вы огорчены или встревожены. Это из-за меня? Из-за того, что я притащил это вечнозелёное растение к вам в дом? Так я немедленно выброшу! Только скажите. Мне больно видеть Вас таким хмурым. Свободная ладонь Филиппа Филипповича накрыла нежные (какие и полагаются доктору) руки Борменталя. — Ну что Вы, друг мой. Как я могу огорчаться, когда Вы рядом? Меня тревожит, что Вы коротаете свои лучшие годы молодости с дряхлым, брюзжащим стариком, который кроме медицины и театра ничего не видит. А ведь Вам нужен социум, приятели, семья, в конце концов. Борменталь перевел взгляд на паркет, не зная, что ответить. Такие мысли никогда не приходили ему в голову. Все место в ней было занято латынью, диагнозами и профессором. — Вы ошибаетесь, мне никто не нужен. Я твердо решил посвятить всего себя благородному ремеслу врачевания. И Вы вовсе не старик! Я ни за что не оставлю Вас. А что дела до семьи, то я не вижу необходимости воспроизводить на свет себе подобных, когда вокруг творится черт знает что: войны перевороты, голод, сами знаете. — Иван… Профессор не договорил. Вместо этого он погладил Борменталя по щеке, от чего доктор покрылся румянцем. Он же не может знать? Не может, нет, ни коим образом. Они не обсуждают личную жизнь, не говорят о чувствах, доктор старательно избает красных галстуков. Он просто не может знать! Словно прочитав мысли своего ученика, профессор произнес полушёпотом: — Иван, я знаю. Давно знаю. Борменталь с отчаянием заглянул в бледно-голубые глаза Преображенского. Контур радужки начал размываться, как часто бывает у людей в возрасте. Но в этих голубых разводах не было презрения или отвращения, только жалость. Жалость, которая вызвала у доктора стыд. Он спрятал лицо в коленях своего учителя, чтобы не видеть этот взгляд. Руки Филиппа Филипповича мягко перебирали его темные волосы, успокаивая. — Иван, Иван посмотрите на меня. Вы же человек науки, к чему стыд, если это естественные процессы в нашей природе? Хотите, я дам Вам почитать статью из одного немецкого журнала? Они выяснили, что у каждого вида животных есть такие как мы. Животные, журналы, мы… Все путались в голове доктора. Животные. Статья. Мы… Статья. Мы. Животные. Мы? На секунду у Борменталя остановилось дыхание. Затем он резко понял голову на профессора. Преображенский улыбался.