Прошло пару часов, и они просто сидят и разговаривают (Эри ушла наверх, и все получают добавку, потому что
Изуку делает что-то волшебное с кофе), когда папа толкает его на линию огня.
— Эй, Хитоши, ты должен рассказать Мидории о своей причуде. Он поворачивается к Изуку, который вопросительно смотрит на него. — Думаю, ты оценишь это.
Да пошел ты тоже, папа.
— Если тебе удобно р-рассказать мне, я хотел бы узнать о твоей причуде, — говорит Изуку, глаза которого светятся от интереса. Его заикание стало намного лучше с тех пор, как они поговорили, что Хитоши приписывает снижению стресса от знакомства с новыми людьми. С ним было то же самое, когда он впервые встретил отца и папу, с той лишь разницей, что он не разговаривал — разговоры означали, что люди злятся, и это все время было чертовски ужасно.
Ему повезло с ними.
«Моя причуда. Она называется «
Промывание мозгов». Если ты ответишь на вопрос, который я тебе задам, тогда я смогу завладеть твоим телом; по крайней мере, пока что-нибудь не ударит тебя достаточно сильно или пока я тебя не отпущу. Он смотрит на книжную полку за креслом Изуку и ждет насмешек, осуждения.
«Ух ты. Это…»
страшно, зло, злодейско, отвратительно, оскорбительно, «невероятно! Это, это супер п-потрясающе, Хитоши! Ты будешь таким х-хорошим героем со своей причудой, это так
к-круто! Он начинает, и это явно неправда, над ним смеются, но Изуку честно
улыбается ему, глаза блестят и все такое.
Черт.
— Я серьезно, Хитоши! То, что ты мог бы сделать! Ты мог бы уговорить злодеев, изменить ситуацию в делах с захватом заложников, работать под прикрытием, ты мог бы сделать так много! Это невероятно универсальная причуда, и ты мог бы сделать так много хорошего, как герой!
Он. Идеальный.
Изуку вообще существует?
Как он существует? Он должен поблагодарить госпожу Мидорию за то, что она привела его в этот мир. Не может быть, чтобы он был настоящим.
Никто, кроме отца и папы, никогда не говорил ему, что он может быть героем. А теперь Изуку, объективно совершенный, говорит ему, что его мечты не только достижимы, но и похвальны? Он говорит так, будто Хитоши уже профессионал. Изуку — ангел.
А у Хитоши любовь размером с Токио.
— Не возражаешь, если я задам тебе несколько вопросов о твоей причуде? Я, гм, анализирую причуды в свободное время. Изуку вспыхивает ярко-красным и начинает ерзать руками. — Я… если это не слишком навязчиво, то есть.
Хитоши кивает и чувствует, как краска от удовольствия заливает его лицо. «Угу, конечно. Если ты согласен, я думаю». Никто никогда раньше не интересовался его причудой. Все просто пытаются избегать его, как только узнают, на что он способен.
«О-окей! Значит, если я отвечу на вопрос, который ты мне задаешь, ты сможешь меня контролировать, верно?
Хитоши кивает. «Да, это верно.»
Изуку мычит, слегка склонив голову набок. Его волосы подпрыгивают, когда он двигается, и это очень мило. Он похож на щенка. Или на кролика.
«Хорошо, так это автоматически? Или ты сам выбираешь, будут ли иметь место эффект?»
«Я выбираю. Если ты отвечаешь на вопрос, между нами словно нить. Я могу тянуть ее, а могу игнорировать. Это легко игнорировать, но я думаю, что это также легко тянуть. В любом случае, это зависит от реакции».
Глаза Изуку светятся от интереса, и Хитоши испытывает прилив чего-то похожего на гордость. Иметь кого-то, кто инвестировал в то, о чем он говорит (кто не является одним из его отцов, тетей или кем-то еще), не боясь, это… невероятно ценно. Это заставляет его чувствовать себя ценным.
«Если это основано на повторных ответах, можешь ли ты почувствовать нить в обычном разговоре, даже если ты не задаешь вопрос? Потому что, основываясь на том, что ты описываешь, я думаю, что шанс, что твоя причуда основана на повторном ответе, даже больше, чем ты думаешь». Изуку умоляюще смотрит на него, и Хитоши немного откидывается назад, повторяя идею, которую только что подал ему Изуку. Хм. Он никогда раньше этого не пробовал.
Это может сработать.
«Нет, я не пробовал нащупывать темы без ответов, но это действительно хорошая идея. Знаешь, ты довольно умный. И спасибо. Он потирает затылок, губы изгибаются в улыбке, и он смотрит на Изуку, который выглядит немного смущенным.
«За что?»
— О, просто, э-э, за то, что не боишься меня. Не относишься ко мне как к злодею. Знаешь, это обычная реакция на мою причуду?
Изуку хмурится, беспокоясь о своей губе и хмуря брови. — Нет, Хитоши, я не знаю. Люди не должны называть тебя з-злодеем только из-за твоей причуды. Дело не в твоей причуде, а в том, что ты д-делаешь с ней.
Хитоши смахивает нить, скользнувшую к его разуму, и фыркает от смеха.
— Да, я думаю, ты прав.
Изуку улыбается, и, как ангел, смотрит прямо на него, без ненависти, страха или чего-то еще, и это так чертовски приятно, что ему хочется его обнять.
Ну, он все равно хочет обнять Изуку, так что ничего удивительного. Он просто слишком милый.
— Эй, Хитоши?
Хитоши кивает, слегка приподняв брови. «Ага.»
— Ты бы чувствовал себя комфортно, гм, и тебе не обязательно, если ты не хочешь, но не мог бы ты, гм, попробовать промыть мне мозги? Я хотел бы знать, как это ощущается, чтобы я мог что-то придумать?
Какого хрена.
Ангел или нет, Изуку дразнит медведя. Ему промоют мозги, тогда он будет чувствовать себя отвратительным и оскорбленным, и он не захочет, чтобы Хитоши был в его кафе, тогда Хитоши будет чувствовать себя дерьмом, а потом…
Он потеряет человека, который, кажется, не ненавидит его. Их не хватает, поэтому ему нужно столько, сколько он может получить. Он смотрит на отца, который показывает папе видео на своем телефоне. Возможно, видео с котом. В любом случае, отец ничего не упускает, поэтому ловит взгляд Хитоши и очень тонко пожимает плечами.
Ну, бля. Никакой помощи там.
Он оглядывается на Изуку, который расслабленно сидит в своем мягком кресле с открытым лицом и расправленными плечами. Он не выглядит слишком обеспокоенным, в отличие от Хитоши.
Возможно, он просто раздувает из мухи слона. Может быть, это будет не так ужасно, как он думает. Он действительно не может упустить шанс узнать что-то о своей причуде, не тогда, когда он хочет попасть в UA. Если Изуку думает, что все будет хорошо, то, честно говоря, так оно и будет.
«Это нормально, я думаю. Я не знаю, каково это, так что это может быть странно, но я отпущу тебя очень быстро. Ты абсолютно уверен?
Изуку уверенно кивает, мягко улыбаясь. — Я уверен, Хитоши.
Итак, Хитоши хватает связывающую их нить, наматывает ее на кулак и тянет. Почти сразу глаза Изуку затуманиваются, а его улыбка становится неподвижной. Он сохраняет свою расслабленную позу, но вместо прежнего дружелюбия это выглядит так, будто его накачали наркотиками.
Хитоши держит его около шести секунд, прежде чем отпустить, наблюдая, как струна исчезает, пока Изуку восстанавливает контроль над собой. Тревога подкрадывается к его желудку, усиливаясь с каждой секундой, пока Изуку ничего не говорит.
Он открывает рот, и Хитоши ждет, затаив дыхание, готовясь к неизбежному, вполне предотвратимому и вполне понятному отказу.
— Ладно, — медленно говорит Изуку, и Хитоши сдувается. — Это было с-странно, но я думаю, у меня есть идея, как ты мог бы улучшить свою причуду. Можешь ли ты рассказать мне, каково это было с твоей стороны?»
Ебена мать. Это все доказывает. Изуку ангел. Другого объяснения нет.
***
— Мидория, — говорит Шота, помня о Хизаши и Хитоши, ожидающих его у двери. Уже поздно, и им пора уходить, но ему есть что сказать.
— Да, мистер Айзава?
«Это, — и он протягивает листок бумаги, — мой номер телефона. Если у тебя проблемы, как в том деле с глупым злодеем из пластилина, позвони мне. Я герой, это моя работа, так что не говори того, что собираешься сказать».
Мидория закрывает рот, немного краснея, и кивает. «Я надеюсь, что мне никогда не придется использовать это, но если это действительно экстренная ситуация, я обязательно позвоню вам». Он улыбается Шоте и кланяется. «Спасибо, мистер Айзава!»
Шота отворачивается, засовывая руки в пальто. «Нет проблем, малыш. Скажи Эри, что мы попрощались, и что было приятно с ней познакомиться.
«Хорошо.»
А потом они уходят.
Они проходят примерно квартал, прежде чем Хизаши прокалывается.
«
Шота, ты
дьявол, как ты мог держать всех этих ангелов при себе? О, если подумать, что я пропустил эти булочки с корицей вот уже
пять лет, я мог бы просто
умереть! Он отскакивает назад, плюхаясь на Шоту, идущего позади него. Хитоши, которого чуть не зажало между ними, фыркает.
«Папа, ты буквально самый драматичный человек, которого я когда-либо встречал. А я встречал много драматичных людей».
Хизаши поднимает взгляд с плеча Шоты, не сводя глаз с лица их сына. Шота не может лгать, впечатляет, что он может так ходить.
«Я
видел тебя, маленький котенок», — напевает он, сузив глаза. — Не думай, что сможешь вот так забыть все это. Он тебе
нравится. Прям,
очень нравится».
Хитоши краснеет как свекла, морщит нос и отводит взгляд. «Он мне нравится, как остальные. Я сказал вам, ребята, что собираюсь завести друга, и я это сделал. Он крутой. «Я не виноват, что он похож на ангела».
«Это не так, детка», — говорит он, продолжая свою привычку не помогать сыну в ситуациях, в которые он сам попадает. Он до сих пор силен, и он не планирует уходить сейчас.
«Wuv, tru wuv, » — поет Хизаши, цитируя этот старенький американский фильм, — «will fowow you foweva.»
Хитоши закрывает уши и начинает идти быстрее. — Извини, больше не слушаю.
Шота дергает капюшон его куртки, не давая ему зайти слишком далеко, и обхватывает рукой талию Хизаши, поднимая его над землей. Хизаши кричит, и Хитоши замедляется, сцепив руки за шеей.
«Мы идем домой, банда, а не бежим от громких и драматичных геев. А потом мы поговорим о том, что мы заметили, когда были в кафе, потому что, должно быть, что-то было».
Хитоши пожимает плечами, а Хизаши, видимо, решил, что он мешок с картошкой, и соответственно обмяк.
— Хизаши, я не буду нести тебя всю дорогу до дома.
— Да, ты будешь, — слышит он приглушенным голосом мужа.
«Нет, не буду.»
— Будешь, — настаивает Хизаши.
С обиженным вздохом Шота идет домой — сын-кошка, муж-картошка, что же это такое.
***
Эри знает, что ее папа волнуется. Однажды он сказал ей, что у него тревога, и иногда из-за этого его слова путаются.
Эри думает, что он не прав. Она думает, что есть виды тревоги. И что у ее папы три вида.
Первый вид, который есть у ее папы, маленький. Он делает его слова мягкими и нежными. Это когда он спокоен и не думает слишком много.
Второй вид средний. Его слова цепляют, он слишком много обдумывает все, что собирается сказать, и легко смущается.
Третий вид беспокойства большой. Это не позволяет его словам путаться. Это делает его слова пугающими.
(Однако она не боится. Не папы. Только не папы.)
Большое беспокойство заставляет его пугать других людей. Это когда он сам так напуган, что ему приходится навязывать это другим людям. Это делает его глаза яркими, и это заставляет его слова звучать неправильно. Это случилось, когда папа задал вопрос Всемогущему. Иногда это случается, когда он видит мужчину в плаще по телевизору. Это происходит, когда он упоминает Отца.
Она видит, как это оседает на нем, когда он укладывает ее в постель. Когда он целует ее в лоб перед уходом на ночь. Он еще не сказал ей, но она знает, что, вероятно, ей не следует об этом говорить. Она знает, что он ее не бросит, ведь он обещал, что не бросит, и сдерживает свои обещания, но это не значит, что она не будет переживать за него. Он будит ее, и у него иногда бывают синяки. Он двигается так, как будто ему больно.
Однако она справится. Она сделает свою причуду (это не болезнь, так сказал ей папа) красивее, а папа поможет ей обезопасить ее. И тогда она сможет помочь ему, избавить его от боли. Он ее герой.
А она будет его.
