Анатоль

      Дима был единственным, кто сохранял позитивный настрой, и далеко не благодаря устойчивому психическому здоровью, как вы можете представить. Все остальные обитатели дома по тем или иным причинам были погружены в апатию, но у всех поводов грустить был общий корень, начинается на «А» заканчивается на «ь». Я хорошо помню день, когда Лизавета привезла Берилла домой, потому что у Сёмы случился очередной приступ ярости из-за какой-то мелочи, настолько несущественной, что эта несущественность стала причиной его второго срыва, во время которого был разбит телефон, на который Семён долго копил, после чего неуёмные эмоции нашли другой выход — в истерике.       — Я скоро вообще перестану себя в руках держать, — причитал он, а Дима только лыбился и поддакивал:       — И тебя заберут в психушку.       — Что смешного-то?       — Да просто мне с друзьями там будет не так скучно.       — «Если вам прислали костыли, то радуйтесь, что они вам не нужны», — я захотел показаться умным и вставил искажённую цитату невпопад, чтобы остроумно прокомментировать нездоровый оптимизм Димы, но никто не оценил отсылку, зато Семён опять ударил кулаком об стену. К его сожалению, стены были прочными, и это действие дало не успокоение, а ушиб руки.       Состояние Кира немного улучшилось, и он даже мог нормально держать ложку в руках, а то до этого его страшно трясло и всё просыпалось. Его тревожность возвращалась при любом физическом контакте, не инициированном с его подачи, как и от от всякого рода резких громких звуков (держать его в одном доме с постоянно орущим Семёном было тем ещё испытанием). Лизавета предложила ему беруши, и они мало-мальски исправляли положение, однако естественным образом убирали только симптомы, а когда приехал Бер и разговоры в доме стали ещё громче, и вовсе перестали помогать.       Берилл, на удивление, был тихим и будто зашуганным, и чем ближе к новому году, тем тише и зашуганнее он становился. Когда мы играли в ПС4, которую Дима без остановки выпрашивал у Лизаветы три дня без перерывов на сон, Бер не мог сосредоточиться и быстро потерял интерес, а когда его сестра предложила разбавить кислую обстановку просмотром диснеевской «Запутанной истории», и вовсе разрыдался ещё в самом начале, на песне матушки Готель. Я как мог старался его подбадривать, но особо это не помогало, ведь никакая забота не шла в пропорцию со страхом, вызываемым днём «Х», который был назначен на двадцать пятое декабря.       Я, как дурак, принарядился, купил новые вещи, галстук-бабочку напялил, букет цветов у остановки приобрёл — как-никак знакомлюсь с мамой парня, пусть и такой специфической. Я думал, что мы поедем к той квартире, где Бер забирал ключи, но мы выехали в сторону частного дома Анатолия. Берилл где-то на середине поездки взял меня за руку и зажмурился, а я не стал сопротивляться, наоборот, сжал руку сильнее.       Дом оказался совершенно обычным, бедненьким, только дорожки были идеально вычищены и ровны, только на инвалидной коляске и катайся. Их совсем чуть-чуть припорошил снег, и виднелась дорожка следов, оставленных тяжёлыми сапогами — Анна Анатольевна приехала немногим раньше нас. Этот факт Берилла будто немного успокоил, и он потянул меня в дом через сад чёрных на холоде и темноте деревьев.       — Мы пришли! — крикнул Берилл, разулся, ступил голыми ногами на холодный плиточный пол, из-за чего болезненно зажмурился, встал по стойке смирно, затем неловко наклонился поправить поворот сапог на пару градусов и снова принял ожидающую позицию. Я снова взял его за руку, чтобы он не боялся.       — Мы — это кто? — Анна Анатольевна вошла в зал, и я впервые увидел её вживую. Она сильно постарела с последней записи, где она ещё принимала участие, но оно и не мудрено — 58 лет человеку, из которых 35 — упорная работа и 17 — упорная учёба. Зато теперь я точно знал, от кого у Анатоля были такие «скучно-серые» глаза, которые у Анны были с отблеском сильной усталости. Морщины на её носогубных складках были выгнуты в сторону рта, будто она никогда в жизни не улыбалась, на левой стороне лица виднелось старческое лентиго, два сероватых пятнышка. Волосы затянуты в тугой пучок, грязный блонд, как у Анатоля, смешивался с сединой, создавая новый, непонятный цвет. На руках были ссадины и пара синяков. «Кожа чувствительная», — подумал я. У Анатоля такая же.       — Это… кто?       Тон её не был похож на то, что она увидела нечто отвратительное; скорее её голос дрогнул от испуга, и вряд ли его вызвал я или мои лилии.       — Это Витя, мой друг, — ответил Бер, и я сжал его руку сильнее. Он понял намёк и быстро исправился:       — Витя… Мой п-парень. Я хочу пригласить его на новый год.       Я снова сжал его руку, но на этот раз он не стал исправляться и упоминать, что на новый год не придёт. Анна Анатольевна оглянулась на дверной проём, откуда она вышла, сделала пару тихих шагов к сыну и шёпотом отвесила:       — Ты с ума сошёл?       — Нет, он не сошёл. Это Вам, кстати, — я подал цветы, но их не приняли, однако я не собирался сдаваться и сунул их прямо в лицо Анне, чтобы показать, насколько бесстрашный.       Бер, к сожалению, не поддержал моё хамство и просто отвернулся. Это меня сильно расстроило. Разве он не попросил меня прийти сюда для того, чтобы не было так страшно отказывать родственникам в присутствии в новогоднюю ночь? Я снова сжал его руку, но он сжал её в ответ, сигнализируя: «Замолчи». Нет, не морзянкой, просто так сильно сжал, что я даже удивился, шипя сквозь зубы. Никогда бы не подумал, что в руках такого на вид хрупкого человека, едва ли не шатающегося на ветру, может быть столько силы.       — Спасибо, но я цветы не принимаю. Живые цветы как подарок вредны для экологии и не несут практической пользы, — Анна сказала это спокойным. почти роботическим тоном. Точно произносила эту фразу не единожды, может, даже заучивала, может даже по чужой указке.       — А я ему говорил, что не надо цветы, — Бер смутился и снова сжал руку, и тут я уже не выдержал: вырвался из цепкого хвата и бросил букет на пол, не жалея потраченных на него денег.       — Ничего ты мне не говорил! Ты мне меня попросил быть рядом, чтобы-       — Анна, что это за голос?       …Хотелось бы мне написать, но на деле речь была едва разборчивой, больше походящей на: «А-а, шфо э-о за о-ос?» (Я не смеюсь над старыми людьми, я смеюсь над одним конкретным, объективно вредным для человечества стариком.)Мне понадобилась расшифровка от Бера, чтобы понять, о чём говорит Анатолий Евгеньевич.       — Никакой, папа, — испуганно ответила дочка и повернулась ко мне, — Быстро на выход, пока-       — Ты думаешь, я уже выжил из ума, только потому что мне восемьдесят девять? Я точно слышу чей-то голос.       Дверь открылась — все двери в доме открывались без поворота ручки по понятным причинам — и Анатолий Евгеньевич въехал в коридор. На нём была клетчатая рубашка, идеально выглаженные брюки, толстенные очки и злое-злое выражение лица. Не стану врать, что вокруг него была какая-нибудь зловещая аура, что глядя на него можно было увидеть всю черноту этой грешной души. Простой дедуля, болезненно худой и на коляске, но ничего особенно ужасного в нём будто бы не было. Только странно, что он держал в руках клюку, хотя подсказывало мне что-то, будто с полным параличом нижней части тела она особо погоды не делала.       — И не стыдно врать? Молодой человек, представьтесь.       Я сначала не понял, потому что услышал: «Ма-а-ои те-овек, песта-тесь». Да и потом не понял, за меня ответил Бер:       — Это Витя-       — Виктор, друг Берилла, — закончила Анна. — Он проводил друга до дома и теперь уходит-       — Никуда я не ухожу, — возразил я и тут же дал заднюю, — Нет, ухожу, мы с Бериллом уходим.       — Я не ухожу, — Бер истерически улыбнулся, делая от меня шаг в сторону. Я повернулся к нему, чтобы спросить за такое свинское поведение, и это было ошибкой.       — Не отворачивайся, когда со старшими разговариваешь!       А.Е. огрел меня сзади своей клюкой, и я упал на пол, воя от боли: шутка ли, такая тяжёлая штука и такой сильный удар. В глазах даже потемнело, и звенело в ушах.       — Вы с ума сошли?! — крикнул я, когда более менее пришёл в себя, и получил сверху ещё раз, уже по спине. — Ай! Да за что?!       — К старшим нужно проявлять уважение, — объяснила Анна, и я тотчас понял, что это за синяки у неё на руках.       — Вы мне кто, чтобы я к вам уважение проявлял? Откуда я знаю, может, вы людей убиваете- АЙ!       — Замолчи уже и попроси прощения, — Берилл ответил так же спокойно, даже голос не дрогнул.       — Это взаимоисключающие- ДА БЛЯДЬ!       Выругавшись, я нашёл в себе силы откатиться в сторону, но Анна Анатольевна так удачно наступила прямо мне на руку, со всей дури причём. Мне думалось, что если я не сдохну, то точно останусь инвалидом, и никто даже не поверит, что это из-за ударов такого дряхленького старичка.       — Достаточно, — как раз сказал он и убрал клюку, причём никто не помог мне подняться. — Виктор… А, Б, дальше В… подходит, можете проходить, Виктор.       — Никуда я не пойду! — держась за ладонь, ответил я. — Бер, пошли отсюда!       Только А.Е. замахнулся ещё раз, только я успел прикрыть голову, как в дверь постучали.       — Войдите.       Фома Арсеньевич выглядел ужасно измученным, замёрзшим и убитым морально, но когда вошёл, натянул вымученную улыбку.       — Здрасте, Евгеньич, как поживаете?       — У меня уже почти двадцать лет как отнялись ноги из-за твоей жены, как, думаешь, я поживаю?       — Ну, Вы как обычно, — он сказал это так непринуждённо, что я сразу же ощутил в нём какую-то опору.       — Фома Арсеньевич, здрасте! — крикнул я и прямо-таки упал на него: ноги не держали после такого потрясения.       — Виктор, и Вы здесь? Не ожидал.       Я уже обрадовался, что в этом сумасшедшем доме нашёлся хоть один нормальный человек, однако, когда Фома Арсеньевич обнимал меня в знак приветствия, он шепнул, тихо-тихо: «Беги отсюда».       А я бы и рад, меня здесь уже избили, но только вот я не мог просто так уйти, оставив на истезание Берилла, потому что мне самому хотелось с ним серьёзно поговорить. Я вежливо улыбнулся, но тут же съёжился, боясь получить ещё раз, ведь А.Е. недовольно зашипел:       — Вы знакомы? А я почему об этом не знаю?       — Да вот как раз на новый год и хотели Вам рассказать. Давайте не будем об этом, пройдём уже на репетицию.       — Нет уж, объяснитесь, откуда Берилл взял В… Виктора?       — Они в больнице познакомились, — Фома Арсеньевич сделал уверенный шаг к столовой. Он явно придерживался политики «чем раньше начнём, тем раньше закончим».       — В твоей больнице? Каким образом?       — Попросил знакомый.       — Что за фамилия у знакомого?       — Вы его не знаете.       — Милый мой, не нужно обвинять меня в неосведомлённости. Я знаю фамилий побольше твоего.       Фома глянул на меня, и я решил подыграть:       — «Толмачёв» Вам о чём-нибудь говорит?       А.Е. нахмурился. Он с минуту раздумывал, так как наверняка боялся быть уличённым в необоснованном хвастовстве, но в итоге сдался:       — Знаю одну семью Толмачёвых, но ты не похож на выходца из неё. Ты, вообще, кто?       — Языковед, — мне захотелось подействовать ему на нервы, так что я выбрал худший способ себя описать, — соцгум, лит-       — По национальности, — но меня обломали.       — Русский на две трети, а что, есть проблемы с этим? — я уже из записей понял, что есть.       — Языковед значит, — он решил перевести тему, довольно вовремя, — Разговариваешь?       — 说，其实我又汉语又英语说得非常好。今天天气怎么样？— «Да, я довольно хорошо говорю на китайском и английском. Какая сегодня погода?»       — Что?       — Ja, ich spreche Deutsch, guten tag, — «Да, я говорю на немецком, здравствуйте».       Бер наступил мне на ногу, ради чего пожертвовал своей идеальной стойкой. А.Е. открыл рот — глотает воздух, как рыба — и нахмурился. Морщинистые пальцы сжили клюку, и я инстинктивно сделал шаг назад.       — Да что не так-то опять?       — Всё в порядке, — Фома потянул меня в комнату с пустым столом с одной только скатертью. — Давайте уже за стол, нам ещё много чего нужно успеть.       А.Е. всё-таки послушался, и как тут не послушаешься, когда тебя буквально везут в нужную не тебе сторону. Фома прокатил тестя во главу стола, на самое важное место, и, улыбаясь, сел за своё место по правую руку от него. Рядом с А.Е. стояла маркерная доска, один в один такая же, как у Анатолия, на которой большими буквами в столбик были написаны и пронумерованы имена: «Анатолий, Анатоль, Анатолия, Арсеньевич Ф., Берилл». Не сообразишь даже по началу, для чего и почему именно в таком порядке, но я проскользил взглядом по книжным полкам, которые стояли везде, будто чтобы закрыть убогость обоев, и обнаружил занятную вещь: книжки на них были расставлены в алфавитном порядке: сначала по авторам, а уже внутри авторов по названиям. Глянул ещё раз на доску — тоже алфавитный порядок. Может, это был признак прогрессирующей ОКР, заставляющего любые списки составлять по алфавиту, может просто мания контроля, узнать уже не получится, А.Е. слава природе и её законам мёртв. Даже если так, то оставался вопрос: почему у всех имена, и только у одного человека отчество? Думаю, не трудно выдвинуть предположение, что А.Е. просто не хотелось ставить Берилла выше кого бы то ни было в этом списке из личной неприязни. Анализируя сейчас, я могу отметить, что вариации своего имени он тоже раздавал, держа это в голове: себя — на самый верх, ниже внук, на которого все надежды, и только потом дочь, так его во всём разочаровавшая. И вроде бы всё честно, но так очевидно, что даже страшно от того, насколько этот человек откровенен и прямолинеен в своих ненавистях, и ещё страшнее, когда твоё имя оказывается в самом конце списка.       — Садимся за свои места, — скомандовал А.Е., и все остальные молча приняли свои позиции. Я тоже попытался сесть, прямо напротив Анатолия, и он окатил меня таким ледяным взглядом, что я совершенно точно не собирался менять своих намерений.       — Это место Анатоля, — поспешила поправить меня Анна.       — Мне что-то подсказывает, что его сегодня не будет, — протянул Фома и застегнул самую верхнюю пуговицу рубашки.       — Как не будет? Куда он делся?       — Если бы я только знал. А Вы почему не знаете, дражайшая жена? Он же в Вашей зоне ответственности.       — Ничего тебе доверить нельзя, бестолочь. Даже собственного сына.       — Я знаю.       Пока «взрослые» лаялись, Берилл посмотрел на большие напольные часы, молча вышел из комнаты и вернулся уже с подносом с наборами посуды для пяти. Он методично поставил перед каждым блюдце, бокал, вилку, ложку, нож, салфетку, стакан, тарелку — именно в таком странном порядке, и причём согласно списку меня обслужил в последнюю очередь. Я дёрнул его за рукав, но он не обратил внимания.       — Бер, когда ты им скажешь? Что вообще происходит?       — Что он должен нам сказать? — Анатолий моментально отвлёкся от своего любимого занятия — песочить дочь.       — Ничего, — Берилл опередил меня и сел на своё место как ни в чём не бывало. Я всё ещё держался, чтобы позволить ему сказать всё в лицо своей семейке самостоятельно, но всё больше начинало казаться, что он и не собирался этого делать, поэтому я нарочито саркастично согласился:       — Да, ничего.       — Ну ничего так ничего, — Фома потёр руки; милая улыбка не сходила с его лица, — А Анатоль — обойдёмся и без Анатоля.       А.Е. хотел возмутиться, но на часах прозвенело девять, и он, как по команде, закрыл рот. Только после последнего удара Берилл сел за стол. В этот же момент встала Анна, чтобы так же принести из кухни большую тарелку жидкого картофельного пюре и по маленькому кусочку чёрного хлеба для каждого, но не успела разложить это всё даже для одного человека, первого в списке, как отец отослал её обратно:       — Заново. Полтора половника это один с половиной, а не два, если ты забыла, как считать.       Анна кивнула, соскребла всё с тарелки А.Е., подошла к часам, перевела их снова ровно на девять и начала сначала. И ещё один раз её пришлось всё повторять, потому как на этот раз пюре было слишком мало. Так он гонял её ещё пару раз, пока объём еды на тарелке не показался ему удовлетворительным, и Анна пошла от человека к человеку, только больше никому пюре не давала, просто делала вид, что наливает. Я уточнил у Берилла уже гораздо позже: да, так было только на репетиции, в настоящий праздничный день еду всё-таки давали (как благородно), но в моменте я об этом не знал и впал в ступор, когда все начали делать вид, что едят из пустых тарелок, облизывая пустые ложки (кроме А.Е., разумеется, он всё-таки поел, хотя учитывая качество стряпни, не думаю, что это можно было считать хоть каким-то бонусом).       Напоследок все в одно и то же время, 9:12, заели воздух ломтиком хлебушка и повернулись к А.Е. Я искренне старался повторять за другими, чтобы не выбиваться и не заставлять перепроходить всё это заново, но главе семейства на мои косяки было побоку, у него в голове было совсем другое:       — Мы закончили есть, теперь отвлечься. Остановите время.       Фома подошёл к часам, приостановил их, и А.Е. тут же потянулся за клюкой.       — А теперь рассказывайте, где мой внук.       Берилл поднял руку, как в школе, и начал говорить только тогда, когда дед кивнул в его сторону.       — Я здесь.       — Я вижу. Другой внук где?       — Он сейчас-, — встрял я, и на меня тут же замахнулись этой палкой. Хорошо что я сел на место Анатоля, ведь до сюда А.Е. не мог дотянуться, что как бы намекало, насколько часто у него возникала нужда ударить Толика.       — Не перебивай.       — Кого не перебивать? Тут все молчали.       — Где Анатоль?!       — Не важно где он, важно, что не здесь, — снова я увернулся от клюки, зато она чуть не угодила Анне в глаз, — Видимо у него нашлись дела поинтереснее и поважнее, чем Ваш «праздник».       — Репетиция.       — Это разницы не делает.       А.Е. нахмурился в растерянности. Похоже, его неиронично задели мои слова. Стоит показать ему видео 25б из дневника Анатоля, где он говорит, что такой дряхлый выживший из ума старик только место на планете занимает и жалуется, или то, которое я не включил в цикл пересказа по причине использования слишком большого количества слюров, чтобы он увидел, насколько его любимый внук поддерживает дедушкины расовые предрассудки и какими нежными словами он готов его крыть. Я бы показал, честное слово, была бы только возможность, вот такой вот я бессердечный тип.       — Запустите время, — скомандовал он весьма грустно и прокашлялся, а после презренно протянул руку дочери (она сидела рядом, по левую от него сторону), та — Бериллу, Берилл — мне, я, по аналогии, протянул Фоме Арсеньевичу, и тот замкнул цепь, протянув руку тестю, который дождался пятнадцати минут и начал свою речь (держите в голове, что весьма невнятную):       — Эксперименты в области квантовой физики давно доказали, что наблюдатель, его намерения, влияют на исход почти любых измерений. Это может означать только одно, — я уже думал, он скажет, что мысли материальны и нужно думать о хорошем, как утверждалось в ещё не запрещённом тогда «Секрете» (медиа и/или информационный продукт, содержащий в себе описание и/или призывы к применению вредоносных антинаучных практик, распространяющий вредоносные антинаучные убеждения, признанный онным с 12.04.2029), но он умудрился сделать всё ещё хуже: — Если качество этих наблюдателей будет не удовлетворительным, то материя рано или поздно обретёт такие же свойства.       — Что-то я среди вас качественных наблюдателей не вижу, — я цокнул языком, но тут же поплатился. Время отмотали назад, и до конца той же речи на меня смотрели, как на предателя. Нужно было догадаться, что время кривляний прошло со стартом часов.       — Какие самые важные свойства человеческой души? Вот они:       Он перевернул магнитную доску, и на обратной стороне показался ещё один список:       «Аналитизм, Благодарность, Верность, Грамотность, Достоинство, Единогласие, Жизнестойкость, Знание, Избирательность, Конкретность, Логичность, Мудрость, Новаторство, Опрятность, Послушность, Разум, Стойкость, Терпение, Уверенность, Фактологичность, Характерность, Целеустремлённость, Чистота, Широта ума, Щедрость, Эрудированность»       Я прямо вижу, как он сокрушался, когда не мог придумать слова на «Ю» и «Я», стоит ли говорить про весь список целиком, в котором есть как повторяющиеся по смыслу, так и вовсе бессмысленные пункты. «Уж не знаю, что у него была за травма детства, может быть, словарём по башке ударили, но алфавит он явно любит», — подумал я цинично и хихикнул.       — Сейчас мы начнём с начала списка улучшать наше качество, — А вот это было уже точно похоже на какой-то культ. «Улучшать качество» — а чакры чистить будем? Или грехи отмаливать? Но я быстро понял, что к чему: А.Е. неловко промямлил что-то про то, что первый пункт можно пропустить и сразу перейти ко второму, к «Благодарности». Всё так же, как с порядком имён: вроде бы как оно и не специально, просто вот такой список получился, а вроде как результат нужный А.Е. вырисовывается, ну что за магия!       — Давайте все вместе скажем благодарности, по порядку. Я начну. Благодарю Евгения Васильевича, отца своего, за то, что подарил мне жизнь. Я благодарю Петра Эрнестовича за то, что спас меня, когда мне было всего пятнадцать. Я благодарю свою жену, за то, что она ушла из моей жизни. Дальше.       Анна произносила свои слова, как молитву, и по ней было видно, буквально в глазах читалось, как же сильно она верила в каждое слово:       — Скажем спасибо нашему отцу и благодетелю, Кручичину Анатолию, труженику тыла, академику и человек с большой буквы, за всё, что он нам дал. Спасибо, папа, за то, что дал мне жизнь, за то, что не посчитал меня более не нужной, как мою мать, за то, что не позволил мне закончить жизнь так же бездарно, как мой брат, за то, что дал мне образование и работу, за то, что направлял меня всю жизнь по нужному жизненному маршруту. Без тебя я бы ничего из себя не представляла. Я за всё тебе благодарна.       «Какое же самоунижение» — подумал я и скривился. Следующим в очереди был Фома, и он относился к этому гораздо спокойнее, как к неприятной процедуре, которую нужно перетерпеть.       — Спасибо, тесть, за то, что позволили мне взять вашу благородную фамилию, за ваше служение родине, за вашу честность и трудолюбие, за то, что впустили меня в свой дом и стали мне вторым отцом.       На последней формулировке я прыснул, и Фома меня поддержал.       — Ещё раз, не смеемся.       И Форма проговорил все то же самое ещё раз, но уже более раздражённым голосом. Настала очередь Берилла.       — Спасибо, дедушка, за то, что…       Я сжал его руку сильнее. Ну если он и сейчас не скажет, что собирался, то я точно ухожу. Бери заметно забеспокоился, закусил губу и уставился на пустую тарелку.       — Заново, запнулся.       — Спасибо, дедушка, за то… За то что…       — Ты забыл слова? — А.Е. нахмурился (так он ещё и слова им раздаёт?) — Дурацкие гены, как её там, мерзкое такое имя… Василисы! Она тоже все забывала-       — Мать мою не трожь, скотина, она покойница.       Тут же на лице А.Е. нарисовался страх. Его это не просто вывело из равновесия, его такая дерзость вогнала в ужас. Похоже он, общающийся только с Анной в последнее время, отвык от любой формы конфронтации, даже не подумал тянуться за клюкой: понимал, что зять и сдачи дать может. Я выдохнул с облегчением: ну наконец-то лёд тронулся и не только я заметил слона в комнате, вернее беспомощного червя, что поднимал чувство собственной важности всей этой маленькой церемонией за счёт почему-то повинующихся его сомнительному авторитету людей.       — Я…Я не это имел в виду… Замечательная у тебя была мама, — я понял, от кого у Толи такая нелепая манера оправдываться. — И имя замечательное, просто из головы вылетело, я же старенький.       — Так если замечательное, то что Берилла в честь неё не назвали? Что ты уперся, как баран, всё «бе» да «бе», это было единственное, что папа у тебя попросил за всё это время, а тебе твои буковки важнее были.       — Я предлагала «Базиль», «Василий» на английском, — внезапно вставила Анна, и вот от неё я вообще не ожидал, — чтобы всех удовлетворить, но твой папаша сказал, что его будут в садике обзывать «базиликом». Так что он сам виноват.       — Это у тебя «папаша», а у меня «любимый папа» или «отец» на крайний случай. И он попросил Вас об одной вещи, а вы вместо этого открыли таблицу Менделеева и выбрали первый элемент на «Б».       — Мам, это что, правда?! — внезапно Бер оживился и поднял голову. — Я думал, это потому, что я ваше сокровище…       — Да какое ты сокровище? Закройся, — Анна отвесила сыну подзатыльник. Похоже, вся агрессия, что она копила за вечер, наконец-то начала просачиваться наружу. — И что с того? Он мне ребёнка попортил своими выдумками, его опасно к детям подпускать! Понятно, почему ты у него вырос такой ненормальный!       — Это я-то не нормальный?! Ты на себя посмотри!       «Вот поэтому у нас есть репетиции», — шепнул мне Берилл и положил голову на моё плечо, — «Знаешь, что здорово? Они уже принимают тебя за своего, обычно при посторонних не скандалят». Я даже не знал, радоваться ли или расстраиваться, но как говорится, вспомни солнце, вот и лучик.       — Берилл, уведи своего «языковеда» куда подальше, — попросил А.Е. довольно вежливо, пока супруги продолжали грызться на тему чей отец самый лучший.       — Да, я языковед, — моё желание усугубить ситуацию не позволило оставить это без колкого комментария, — Очень хорошо работаю языком. Берилл подтвердит.       Глаза А.Е. округлились, а Фома Арсеньевич замолчал, чтобы цокнуть языком.       — Это к-как? — спросил старик и захлопал глазами, потому что за время неловкой паузы они успели высохнуть.       Сам не понял, сделал я это, чтобы самому себе доказать верность принятого решения вновь сойтись, или просто в оппозицию всему происходящему, но я взял Берилла за руку и громко продекларировал:       — А мы с ним целовались. Мы встречаемся и новый год будем отмечать вместе. И будем трахаться под бой Курантов. Я бы мог и с Анатолем трахаться, он по мне свихнулся просто, но я выбрал Берилла. Потому что в отличие от вас всех я его по-настоящему любл-       — Вить, ты дурак?       Я глянул на Берилла таким же изумлённым взглядом, каким А.Е. смотрел на нас.       — Что не так-то?       — Я хотел, чтобы ты был в новый год с моей семьёй, а ты… Ты всё испортил.       — Ты хочешь, чтобы я провёл новый год в вашей ебучей секте? Ты же… Ты мне что, наврал?       — Да, наврал.       — По-погодите, молодые люди, как вы… Вы что, (гомофобный слюр во множественном числе)?       — Они самые, — ответил я злобно, но злился в первую очередь на Бера, которого вывел за рукав в коридор. — Не заставляй меня в очередной раз жалеть о решении дать тебе второй шанс.       — Ну Витя, ну пойми, я хотел быть с тобой в этот день-       — Так мы бы и так были, если бы ты не пошёл на этот шабаш, где тебя в говно не ставят! Помнишь, ты тогда выговорился, сказал всем, какие у тебя претензии, так вот где это всё?! Я так тобой гордился-       — Я тоже собой гордился!       — Тогда иди и скажи им!       И здесь моторчик Берилла заглох. Он пытался что-то из себя выдавить, но из него выходили только слёзы.       — Понял тебя, — я пожал плечами и пошёл одеваться.       — К-куда ты, Витя?       — Куда отправили: «куда подальше». Вопросы?       — Витя, ну хватит придуриваться!       — А я не придуриваюсь. Меня здесь избили, обосрали с ног до головы, я имею самоуважение и беру на себя ответственность за своё решение свалить подальше. И новый год я буду отмечать со своей настоящей семьёй, понятно тебе? И не пытайся больше никогда сделать меня частью своего хер знает чего и под чем. Вот здесь вы у меня уже все сидите с братцем твоим.       — Витя, не надо! Я пойду им и скажу прямо сейчас! — он попытался отнять у меня сапог, но я быстро его отнял.       — Поздно. Всё, прости прощай. У нас ничего не получится. Ты ведёшь себя, как ребёнок, а я не педофил.       Водитель Лизаветы всё ещё стоял у ворот и ждал нас. Он явно не ожидал, что я выйду совсем скоро и что брат хозяйки станет тарабанить по стеклу кулаками, то ли прося прощения, то ли обещая отомстить — окна звуконепроницаемые, не поймёшь.       — До ближайшего аэропорта, — другого маршрута у меня в голове и не было. Я открыл телефон и стал смотреть ближайшие рейсы в Самару.