Анатоль

            Запись 396б.       Толе уже пятнадцать лет, но особо он не изменился: рост остался таким же, стиль одежды не поменялся, характерная жестикуляция на месте, даже оправа очков той же формы. Только черты лица стали не на много более взрослыми, голос чуть-чуть огрубел, а искренний энтузиазм в глазах сменился энтузиазмом притворным. Он будто стыдился того, как медленно идёт процесс исследования, и с большим трудом садился что-то записывать. Всё-таки не хочется перед потомками опозориться, и потому даже перед своей личной камерой, единственным собеседником, что мог полностью понимать, он лебезил, строя свою фирменную приторную улыбочку.       «У меня всё в процессе. Я и не рассчитывал, что такая сложная задача будет осуществлена быстро, тем более на такой бедной технической базе. Оно так и задумывалось, поэтому не стоит волноваться! Может потребоваться ещё больше времени… Ещё больше, чем я уже затратил, да. Такое тоже бывает. Вот Никола Тесла всю жизнь положил на изучение… вещи, которая даже не существовала в итоге. Но ещё много других великих открытий сделал. Я тоже добьюсь результатов, потому что моя гипотеза, в отличие от его гипотез, верна. У меня почти всё готово, на самом-то деле. Все формулы, все расчеты, всё должно работать, но почему-то не хочет!»       Эмоции всё-таки взяли верх: Анатоль швыряет первое, что попалось под руку, и это что-то со звоном разбивается вдребезги. Гаденькая улыбочка спадает с лица, и он уже куда более грустно продолжает:       «Я не могу пока сказать, что мне мешает. Я просто бестолочь, наверное, и не вижу чего-то очевидного. Столько лет пытаться что-то сделать, и ни одной удачной попытки. Оно вот прямо здесь, я уже всё рассчитал, всё проверил, все прогнозы, все модели верные, а применить не получается. Это такая тонкая работа, такая тонкая, что никто другой не справится. И при этом долгая. Были бы у меня вычислительная машина помощнее и ещё пять голов, я бы уже всё сделал, и в мире бы наступил полный порядок. А у меня единственная помощница настолько вовлечённая, что за столько лет ни одного учебника по физике не открыла».       Внезапно дверь без предупреждения открывается. Толя даже не дёргается выключить камеру: он успел изобрести для неё особый чехол, замаскировав под не в меру массивный школьный амперметр, который совсем не вызывал подозрений.       «Что-то разбилось?» — спрашивает Берилл.       «Да, термометр», — Толя отвечает расслабленно, не строя из себя чего-то сверхъестественного, — «Он на спирту, не дёргайся, я куплю новый».       «Хорошо, я понял», — Берилл, однако, не торопится уходить. Начинает казаться, что обеспокоенность сохранностью толиных вещей была просто предлогом.       «Что-то ещё?» — Анатоль тоже это замечает, судя по всему, но не хочет спрашивать напрямую, в чём дело.       «Ты… Ну, ты не мог бы… Как бы сказать, чтобы понятнее было».       «На улицу?»       «Да, на улицу».       «Зачем?»       Берилл делает пару шагов вперёд и таким образом попадает в кадр. Даже при таком неудачном ракурсе можно оценить, что в свои тринадцать он уже значительно выше Анатоля, но лицо всё ещё совсем детское.       «Мне нужно».       «Берчик, ну ты совсем бестолочь что ли? Какая улица? Сиди дома, у тебя скоро экзамен по допуску в седьмой класс. Учи уроки», — Толя говорит это даже как-то слишком заботливо — я бы сказал, повторяет интонацию мамы.       «Ну мне правда очень-очень надо! Это нечестно, что ты можешь выходить на улицу, а я — нет!»       «Я туда разве выхожу? Я только к маме на работу, в магазин, в библиотеку и обратно».       «Ну мне правд-»       «Никуда тебе не надо, сиди дома», — Анатоль говорит это уже более резким тоном и выталкивает Берилла из комнаты, из-за чего оба оказываются вне видимости камеры.       «Но ведь-»       «Дома тоже много способов вызвать папу, поищи где-нибудь в столовой или на кухне», — он говорит это так обыденно, что это даже пугает, зная контекст. Берилл продолжает сопротивляться, говорит, что не для этого ему нужно на улицу, что там дело первостепенной важности и что он спрыгнет из окна, если не выйдет через дверь, но Анатоль не слушает.       «Всё, Бериллий, иди учи уроки. У тебя сейчас вообще ничего на уме не должно быть кроме математики».       Он захлопывает дверь, возвращается на своё место и закрывает лицо ладонями, опираясь локтями об стол.       «А у меня сейчас на уме должны быть только расчёты. На что я вообще трачу время?» Конец записи. Запись 397б.       «Берилл дурак законченный. Это просто нонсенс, в голове не укладывается. У него мозгов нет в черепной коробке от слова совсем. Он наглотался маминых таблеток и лекарств, которые остались после дедушки», — особо не радуйтесь, А.Е. на тот момент ещё живее всех живых, просто переехал в частный дом, где двери пошире, воздух посвежее, но вот социальному работнику дольше добираться, так что Анне приходится постоянно ездить ухаживать за отцом. — «Я откуда мог знать, что он настолько идиот? Я думал он там об угол лоб расшибёт или ногу сломает, а ему жить расхотелось! Ой дурак…»       Толя хватается за голову, но тут же убирает руки, смотрится в оконное стекло, как в зеркало, изучает причёску на предмет растрёпанности, убирает волосы назад, приглаживает, и только после этого продолжает театрально отыгрывать:       «И самое интересное, это зачем он хотел на улицу. Он просыпается, в себя приходит, перед ним папа сидит: приехал к нему из другой страны. И Берилл сразу ему говорит: «Пап, выпусти меня на улицу, мне один мальчик нравится, я хочу с ним познакомиться». Ну не придурок ли? Чуть не умер, потому что ему там кто-то нравится! Что это вообще значит?..»       Толя закрывает глаза и снимает очки, как мне кажется, чтобы зрителям было лучше видно его эмоционирование.       «Дедушка Арсений сказал бы, что это любовь, и что любовь — это самое главное в жизни любого человека, но он ещё говорил, что женщин сделали из ребра — без комментариев, пожалуйста. Мама правильно говорит, что это всё бред. Это просто химия тела, которая говорит о биологической совместимости двух особей, не более. Когда я закончу с проектом, я отменю любовь. Она только мешается и толкает на такие вот глупые поступки. Чуть не умер из-за какой-то там любви…»       Чуть после этих слов толины глаза расширяются, как у него это обычно бывает в моменты озарения, и он быстро-быстро кивает самому себе и своей гениальности.       «Совместимость двух особей, которая определяется гормонами, белками и набором хромосом, толкает людей на поступки, которые они бы не совершили по своей воле, точка… Мне нужно совершить звонок». Конец записи.       Запись 433Б.       29 декабря 2008 года, значит, Анатолю вот-вот стукнет шестнадцать лет. Уже давно понятно, что выходные его особо не радуют, так что не получится списать на предпраздничное настроение то веселье, что он демонстрирует на этой записи.       «Получилось!» — ему приходится шептать, наверное, кто-то из взрослых в квартире (стало быть, во время большинства предыдущих записей в квартире находились лишь они с Бериллом, раз Толя позволял себе порой так громко кричать). — «Получилось наконец-таки! Всё, я больше не подгоняю решение под ответ, я получил ответ! Я могу управлять магнитными молями, официально с этого дня могу! Конечно, я бы мог сказать спасибо Матвею Тимуровичу, но он просто чуть-чуть подсказал, что у нас с приборами проблема, но всю работу сделал я по сути», — сама скромность, — «Теперь можно думать над тем, куда идти дальше. Я уже наметил и описал примерно, чего хочу, но тут уже всё зависит от Ани. Она так хочет опубликовать всё, но я не даю ей. Я боюсь только вот что она сама возьмёт и опубликует, она может, она уже столько лет терпит, что с высокой вероятностью не сдержится. У меня есть идея одна, но я не уверен, сработает ли. В общем, слушай.       Я ей расскажу, что хочу построить новый мир с этой технологией, но — и это самое важное — я не скажу, что именно за мир я буду строить. Скажу ей, что хочу построить идеальный мир, где не будет угнетения и бедности, а она в этом мире будет самым важным человеком. Звучит фантастично, я знаю, но на неё это точно подействует. Она с ума сойдёт от такого количества славы, и богатых она терпеть не может. А больше мне ничего и не надо, только чтобы она с мозгами наконец разобралась. Вот так, я уже на шаг ближе к цели. Ещё совсем немного времени, и я спасу людей. Понимаешь, насколько это великий день? Понимаешь, Берилл?»       Бер в это время был в больнице, опять: теперь это был сильнейший бронхит, спровоцированный облизыванием грязных сосулек с карниза и открытым окном по ночам. Толя, скорее всего, планировал показать ему эту запись сразу по выздоровлении, но Берилл только покачал головой, когда я спросил об этом: он вообще не знал, что Анатоль вёл видеодневник после запрета что-то снимать. Действительно ли Бер был таким недогадливым, или Анатоль каким-то образом изменил его воспоминания — я честно знать не хочу, да и проверить вряд ли получится.       Конец записи.       После этого ролика Анатоль записывал всё меньше и меньше видео. Он с одной стороны был очень занят работой, а с другой — нашёл человека, который с радостью выслушивал все его переживания, и постепенно уходил от записей на камеру для каких-то эфемерных потомков. Тенденция на снижение частоты роликов прослеживалась и до того, но в перевыве между 430б и 500б она проявляется лучше всего: в эти семьдесят записей уместились три года с хвостиком. Кто бы мог подумать, что можно говорить не с камерой, а с родным братом, который двадцать четыре часа в сутки дома и сходит с ума от одиночества, прямо как ты.       Записи стали настолько редкими, что года пролетали за пару десятков коротеньких роликов, большую часть хронометража которых Толя жаловался на отсутствие материала для экспериментов, проще сказать подопытных. «Если бы я мог просто брать людей с улицы, я бы уже давно всё это изучил!» — жаловался уже почти вот-вот восемнадцатилетний Анатоль. Примерно в районе сдачи ЕГЭ количество роликов увеличилось, но не критично, и в большинстве из них Толя ругался на то, какие варианты лёгкие, а задачи нереалистичные. Затем Толя поступил в университет, но особых восторгов по этому поводу у него не наблюдалось: он давно не питал иллюзий по поводу высшего образования и «умных людей» там встретить не надеялся.       Я бы мог прописать это всё куда подробнее, как минимум привести пересказ записей, где это проявляется, но такое совершенно ни к чему: так я придам этому периоду куда больше значимости, чем он того заслуживает. Эти крупицы истории в контексте раскрытия персонажа как будто бы не так важны, как общая картина, складывающаяся из них: Анатоль больше не общается с камерой, которую он, судя по всему, сломал или потерял, ведь записи с 489б по 492б попросту отсутствуют. Видимо, он успел в этих записях ещё раз пожаловаться или рассказать что-то о проекте, но карта памяти была утеряна, и, чтобы не терять счёт, Толя создал три пустых файла у себя на компьютере под этими номерами. Вариант с тем, что данные просто повредились, сразу отметался — можно было посмотреть в метаданных и свойствах файлов, когда и в какой программе они были созданы, и со всеми другими роликами они не совпадали. Конечно, есть ещё вероятность того, что он специально удалил оригиналы, чтобы скрыть нечто неприятное, но в таком случае он бы и номера изменил, чтобы подозрений не возникло вовсе.       Это всего лишь теория, но мне кажется, что раз уж он не пропустил эти записи и лишний раз заморочился, чтобы оставить хотя бы упоминание об их существовании, то там говорилось о чём-то действительно важном. Я бы мог даже пофантазировать, о чём именно, но это уже будет совершенным додумыванием.       Запись 493б       Качество несравненно лучше, интерфейс другой — Толя специально приобрёл новенькую камеру для этой записи. Уже двадцатилетний второкурсник, судя по дате, он смотрит в камеру как-то слишком потерянно. Он собирается с мыслями с минуту, смотря то в камеру, то в пол, едва ли не хнычет, затем откидывается назад на удобную спинку стула и страдальчески стонет.       «Ну зачем я это сделал?», — говорит он и выдерживает значительную паузу, — «Ты бы и без меня нашёл как покалечиться. Ты ведь умеешь это делать. А я повёлся».       Он снимает очки, чтобы те не мешали тихим слезам литься по щекам, по подбородку и ниже, закатываясь за линию туго затянутого синего галстука.       «Нет, ну надо же додуматься о таком попросить!» — руки как-то сами по себе двигаются из стороны в сторону, изображая некое подобие возмущения, но в какой-то момент останавливаются. — «Надо же было додуматься такое исполнить!»       Толик подпрыгивает и смотрит прямо в камеру, пугая своим измученным видом.       «Ты совсем не думаешь о последствиях, придурошный? Ты разве не понимал, как это опасно? А я — а я это сделал! Я как всегда это сделал — сделал тебе хуже!       Ты ведь прекрасно знал, что такое рак. Я тебе сказал, что у крыс он возникает в восьмидесяти пяти процентах случаев, я тебе показал, какие у них опухоли, больше самой крысы, и ты всё равно сказал, что будешь добровольцем. И я повёлся! Как будто я не знал, чего ты добиваешься. Молодец, теперь папа от тебя ни на шаг не отходит. Хорошо хоть на ранних стадиях можно купировать. Ну а если бы тебе взбрело в голову шприцы на улице потрогать, чтобы заработать ВИЧ или гепатит? Тоже ведь смертельные болезни, тоже папочка был бы рядом!       Сумасшедший какой-то. Нарочно не придумаешь. И зачем я вообще что-то про это вякнул? Да, спасибо, теперь я узнал, как сделать так, чтобы рак возникал в шестидесяти процентах случаев, спасибо большое! Бериллий, ты полный кретин. Я полный кретин!..       Я виноват. Но и ты виноват! И… И папа виноват, что заставил тебя это всё пережить, и Ани виновата, что не остановила меня, и мама виновата, что пустила тебя на работу. Все виноваты, и теперь ты умираешь. А ты не должен умереть ни в коем случае! Ты должен вместе со мной перестраивать этот мир!»       Толя ещё очень долго причитает, и линия рассуждений идёт по траектории математического маятника: то склоняется к обвинению Берилла, то возвращается к упрёкам в свою сторону. В конце его лицо так сильно залито слезами и сам он такой красный, что не посочувствовать не получается, хотя жертвой тут скорее является Берилл.       И всё-таки, некоторые проблемы более насущные, чем другие:       «А если ты- А если он ещё и проболтается? Всё расскажет? Всем всё расскажет в этой больнице? Вот поэтому нельзя было никому ничего рассказывать! Они там и так что-то подозревают: у мужчин рак груди гораздо реже встречается, обычно на фоне каких-то гормональных сбоев, а у него всё нормально. У него только с головой непорядок!»       Толя стучит по столу кулаком и хмурится:       «Я даже не знаю, чем заняться первым. Вот гандон, все планы мне испортил!»       Запись продолжается ещё какое-то время, но ничего разительно нового из неё подчерпнуть не получается.       Конец записи.       Эту запись я сразу показал Лизавете, предварительно объяснив, что стоит за всей ситуацией. Перестав кривиться при виде физиономии Анатоля, она сделала для себя очень неприятное открытие: то, что ей рассказывал Берилл об этом происшествии, не сочеталось с реакцией Анатоля от слова совсем. Мне стало понятно, откуда её «искаженное восприятие». Даже если это как-то повлияло на её мнение об Анатоле, она не продала виду, а с Бером у неё состоялся очень неприятный разговор, да и дулась она потом страшно, пусть и не долго.       Позже я сам спросил Бера, зачем он соврал, будто Анатоль заставил его участвовать в ужасных опытах под страхом смерти, и он ответил, что не знает. Тем не менее, что-то подсказывает мне, что даже если в тот раз он и правда не знал, в чем причина, то теперь точно должен разобраться в себе.