Как же так?

Купе поезда было украшено гирляндами. На столике стояла маленькая живая ёлочка. Вокруг неё рассыпаны мандарины и расставлены стаканы с горячим безалкогольным глинтвейном. За окном сыпался мелкий весёлый снежок. Светало, станции пролетали одна за другой, мелькали, как дни уходящего года. Мальчики сидели в тишине – Ал напротив Флетчера, Эд напротив Рассела. Флетчер полулежал на плече Рассела, Эд держал Ала за руку. Все задумчиво смотрели в окно – каждый в своих мыслях. – Знаете… – прервал вдруг молчание Флетчер. – Последнее моё яркое воспоминание об Элизе – когда мы с ней работали на субботнике в городском саду. Старший брат и друзья обеспокоенно перевели взгляды на младшего Трингама – но сейчас он не плакал. Наоборот, улыбался. Хоть и грустно. – Она рассказывала что-то весёлое, мы смеялись, – Флетчер прикрыл глаза. – Я ей ещё помогал, держал полуразвалившееся дерево, пока она вытаскивала из-под него листья граблями… Потом мы вместе ругали по старой памяти руководство нашей школы – я-то давно её бросил, а Элизе ещё приходилось ходить… – он немного помолчал. – Обозвали директора старым крокодилом… «По улице ходила Большая крокодила!» – хохотала Элиза в воспоминаниях Флетчера, тряся головой, от чего её длинные каштановые волосы, по-прежнему завязанные в два хвоста, смешно трепались из стороны в сторону и били её по щекам. Флетчер притих. Зато через пару секунд в разговор включился Ал. – А я помню, как она принесла Берсио корзинку лимонов и ещё ворчала, что папа её ей не указ и она останется ночевать у него, – Альфонс вновь смотрел в окно – и тоже улыбался. – А потом как мы крались мимо неё, чтобы сбегать подраться с вами… То есть, у меня, конечно, цели подраться не было, это всё Эд… – О, ну да, давай, свали всё на старшего брата, стукач мелкий, – Эдвард фыркнул, сжимая пальцы Ала чуть сильнее. – А ты у нас чист, аки ангел! – Именно так, дорогой братец, – коротко рассмеялся Ал под хихиканье Трингамов – и, обернувшись, подмигнул Эду. – Да ведь я о другом… Элиза ведь потом меня в последний день даже отчитала. Что это ты, говорит, младший братик, не спишь по ночам? Думаешь, я не слышала, что вы гуляете? Ты же в доспехах – значит, должен быть большой и серьёзный! Я тогда так смеялся с неё… – Альфонс опустил глаза. Вновь пауза. – А я помню лучше всего две вещи, – подхватил разговор Рассел, наугад вытаскивая из горки на столе мандарин и принимаясь его чистить – так, чтобы не помешать Флетчеру. – Тем летом, когда вы уехали, Элизу отпустили с нами на речку. Её отец, правда, грозил нам кулаком, мол, если что, то ого-го, но всё было хорошо… – уголки губ старшего Трингама тоже дрогнули. – Элиза и Флетчер мне в тот день все плечи переломали и почки отбили, пока бултыхались в воде. Один кричит: «Ещё, ещё, братик, подсади!», другая не отстаёт: «И я ещё хочу, Рассел, пусти на плечи залезу!» – Рассел немного помолчал. – А второе – как она нас на вокзале провожала. Пришла почти единственная. Флетчеру подарила какой-то браслетик, он его в коробке под кроватью вроде хранит, а мне, так смущаясь и краснея (хотя больше смущалась она при Флетчере), брелок, – Рассел вынул из кармана ключи и продемонстрировал их Эду и Алу. – Вот эта маленькая деревянная колба, видите? Дарит – и сама ногой по перрону узоры выводит: «А ты, старший братик, когда станешь большим-большим учёным, посвяти мне одну статью – только чтобы она весёлая была!» Я тогда тоже очень смеялся. Ну, говорю, загнула, большим-большим учёным… Куда уж больше, Эд обидится… – он хмыкнул. – А она всё своё: «Ой, и ему привет передавай! Но статью обязательно напиши! И мне пришли! Читать буду!» Что ж ты, говорю, читать будешь, если я про химию напишу… «Ничего, под вашу алхимию и химию замечательно спится, а из схем этих шестиугольных замечательные узоры получаются!» Он тоже замолк, уставившись в окно. Снег повалил огромными хлопьями. Всё чаще мелькали огни городских домов. До Централа оставалось полчаса. – А я уже говорил, какое у меня последнее воспоминание об Элизе, – решил закончить этот разговор Эд. – Тоже – на вокзале. Нет, вы понимаете, стоит эта вот дылда, – он махнул свободной рукой на Рассела, вызвав сразу тройной смех – Алу и Флетчеру просто было весело, а Рассел даже считал себя польщённым, – напротив меня сидит мой родной, блин, младший брат, который тоже меня из-за доспехов выше на две-три головы… – Эд легонько пихнул Ала локтем в бок. Тот застенчиво улыбнулся – мол, что ж поделать… – Ужас, короче, все меня младше… И стоят вот эти две малявки – Флетчер, – Эдвард кивнул на фыркнувшего Флетчера, – и Элиза… Элиза меньше Флетчера, в чемодан, наверное, ко мне бы влезла, а тоже: «Постарайся подрасти в следующий раз!» Да чтоб вас, ни минуты покоя!.. Когда все четверо отсмеялись (всё-таки возмущения Эда по поводу его роста были локальным мемом, и Элиза тогда очень быстро это уловила), Альфонс первым наклонился к столу и поднял свой стакан с глинтвейном. – Давайте выпьем за Элизу, – серьёзно предложил он. – И за то, что наш смех… он всё-таки победил. – Давайте, – согласился с ним Рассел, тоже взяв свою порцию. – Наверное, это лучшее, что мы можем сделать для неё, – помнить, и помнить только хорошее. – Жизнь, конечно, несправедлива и страшна, – Эд тоже поднял стакан. – Но что-то переживёт пространство и время. Я так думаю. И это улыбки и радость, которые нам – нам с Алом меньше, вам больше – успела подарить Элиза. – Светлая память, – тихо закончил Флетчер – и вновь в молчании они подняли свои стаканы. Не чокаясь.