Эйфория

Морозная вьюга, не унимавшаяся ни на час в предновогоднюю неделю декабря, ревела и хлестала снежными хлопьями, забрасывая многоэтажки и хрущёвки, храмы и набережные. По телевизору крутились новогодние рекламы и советские фильмы, из каждого динамика уже слышалась «Январская вьюга» или «Праздник к нам приходит», супермаркеты просто разрывались от закупающихся в последний момент людей, а в каждом доме потихоньку заполнялись столы, украшались ёлки, вешались пластиковые снежинки на люстры и полки, упаковывались подарки, резались салаты и собирались гости. Красная площадь была больше похожа на огромный фонарик, переливаясь и сверкая сотнями тысяч огоньков, звеня детским смехом, вращающимися каруселями и разбиваясь в снежную пыль о людские пуховки в процессе игр. Во дворах возводились крепости, шли снежковые бои, а свидетелями тому были храбрые партизаны-снеговики. Страна словно оживала, суетилась и металась, распределяя свою новогоднюю радость на все регионы. У кого-то куранты уже пробили, желания были загаданы, а люди вынесены на улицу за фейверками и гулянками, но Московская область, где и произошло по истине новогоднее чудо, ещё хлопотала, в поисках лишних рук для разноса блюд на прямоугольные столы. Такая это была невозможная атмосфера всеобщего предновогоднего возбуждения. Всё искрилось, горело и плыло, и ты вместе с этим просто растворялся, покорно отдаваясь бурному течению праздника, моментами выбиваясь, чтобы на несколько секунд задуматься, став созерцателем, - насколько же всё хорошо. А Новый год у Тутберидзе, угрюмо сидящей над магазинной мимозой, мягко говоря, не задавался. Дочка уехала отмечать с друзьями, утром обещая быть на катке. Все фигуристки, быстренько всучив подарки, разбежались кто куда. Нет, Этери и не претендовала на то, чтобы отметить праздник со своими ученицами, но и одной оставаться совсем не хотелось. Ведь девочки и стали причиной колоссальной неподготовки - занимались целыми днями, а потом «бац!» и тридцать первое… Женщина выключила свет, оставив только одинокую гирлянду на окне, обклеенном снежинками, налила в бокал вина, плюнула и стала пить из горла. Несколько бутылок шампанского не казались такими заманчивыми. Вот в такие моменты и ждёшь настоящего новогоднего чуда, чтобы по щелчку пальца мир стал, как в сказке. Чтобы волшебная пыль попала в глаза, Дед Мороз залетел на огонёк, прихватив с собой сладкий подарок, мама смеялась, папа разговаривал с гостями о политике, а потом вместе отсчитывать двенадцать ударов курантов, писать самые сокровенные желания на салфетках и, сжигая, бросать их в бокалы с шампанским. Только маленькой Этери, трепетно прижимавшей ватную игрушку к груди, спички в руки не давали, поэтому папа, оставив своё желания на столе, помогал ей, бросая пепел в сок, а потом держа девочку на руках, чтобы она могла чокнуться со всеми взрослыми. Тоска и неуместная скука захватила женщину, не давая продыху позитивным или рациональным мыслям. В конце концов, она могла бы сейчас напиться и отдать свою судьбу алкогольному мозгу, оторваться, проснуться невесть где и ничего не помнить. Как в более старшей юности, когда, отмечав в клубе в Грузии, они случайно просыпались в Казахстане. Или в Америке… Но и ей уже не двадцать. Хоть вой от печали. Мысли путались и слеплялись между собой, как снежинки, ниспадающие в жёлтом свете единственного фонаря. Как там пелось? В Новый год все может приключиться, пусть никто не будет одинок? Так пусть уж приключится хоть что-нибудь, лишь бы не сидеть в такой тоске. А приключился хоть кто-нибудь. До двенадцати оставался ровно час, когда на телефоне тренера высветился контакт «Медведева». И, если бы не тренерская этика, Тутберидзе точно записала бы её «Мерзавка». Спустя момента ссоры, момента, когда они разъебали друг друга в разлетевшиеся клочья прошло четыре года. С момента, когда один из жениных осколков вернулся из Канады прошло два года. С момента, когда Женя начала выстраивать себя заново, буквально лепить с нуля после абсолютной апатии, которая лишь изредка заполнялась гневом, прошло около полутора лет. А вот момент, когда Этери успокоилась и наконец почувствовала себя счастливой, когда убрала их совместную фотографию с полки, ещё не случился. Безусловно, были радости. И победы, и медали, все было. Только уже по-другому. Всё еще хорошо, но ощущение, будто в огромном пазле одна единственная деталька повёрнута неправильно, и оттого картинка никак не выстраивается. Так и картинка жизни никак не получается без ласковой брюнетки под крылом. Но Тутберидзе взяла трубку. Злилась, думала, что сейчас раздерёт, разорвёт и искусает юную плоть, но все-таки ответила. — Тери, — голос пьяный, но чёткий. — приезжайте на каток. «Тери»… сколько лет назад она в последний раз так её называла? Тутберидзе давно сбилась со счёта дней без хрупкой, шаткой и еле уловимой нежности. На глаза наворачивались запрятанные и затоптанные под корку, вглубь сознания слёзы. От печали, от неприкосновенной веры, что все ещё будет. А ей сорок восемь лет. И либо всё будет сейчас, либо никогда. Этери бросила трубку, разозлившись на свою сентиментальность, а затем, опустошив значительную часть бутылки, встала, параллельно смотря стоимость такси. Выходя из квартиры, вспомнила о бутылке шампанского, взяла её, спрятав в сумку для коньков. Вернулась и взяла вторую.

***

Каток пустовал, покрытый темью, и только сквозь окна, в свете уличных фонарей поблёскивал и переливался лёд. Тутберидзе наспех зашнуровала коньки, чувствуя каждый удар сердца, что неумолимо сотрясал тело. Все казалось замороженным, неживым… и новым. Не таким, как было на тренировках. Хрустальный словно стал не местом работы, а ледяным озером среди сказочного леса. Для полноты изображения не хватало только снегурочки. Сглазила. На лёд выехала бледная, почти белая фигура в чёрном платье на лямках и разрезом на все бедро. Словно волны, складки струились по стройному телу, обрамляя его изгибы и сияя редкими бликами. Силуэт Медведевой мог не узнать кто угодно, но только не Этери. Сколько раз эти девичьи, а теперь женские линии встречали и провожали её, оставляя кусочек себя в ноющей душе. Тренер подошла к бортику и облокотилась на него, заинтересованно наблюдая за фигуристкой. Женя скинула с себя чёрную накидку и застыла в позе, в какой застывают перед прокатом. Из динамиков заиграла музыка произвольной программы с олимпиады 2018 года. Этери просто сшибло. Истерический порыв забился задатками панической атаки внутри неё, вынуждая трястись и невольно плакать. И пусть прыжки уже были не такими высоким, а сложность программы затерялась на фоне пяти квадов Трусовой, но воздушного, безупречного, живого изящества у Жени не мог отнять никто. Она скользила, как тогда, она была всё тем же сломанным, маленьким ребёнком, заточённым в теле взрослой женщины. И Этери так хотелось достать её, встряхнуть, увидеть в последний раз и наконец со спокойной душой отпустить, но упёртая Медведева отбивалась, защищая своё слабое чадо внутри. «Стоять!» — пронеслось в голове голосом Тарасовой на очередном прыжке. Тутберидзе стояла с абсолютно пустым, ничего не выражающим лицом, как тем же временем внутри неё безустанно бушевал вихрь забитых в угол чувств. Фигуристка точно сделала это специально, чтобы вывести, заворошить старые раны, но этим же и исцелить. Тери хотелось раздеть бывшую ученицу. Нет, ни одной искры пошлости. Ей всего-навсего интересно, какова теперь на ощупь девичья кожа - остались ли на ней россыпи звезд, что при рождении получает каждый ангел или, быть может, все они стёрлись, превратившись в бархатный слой, искрящийся током? А почувствует ли она боль от ожога, когда прикоснётся к её душе, или же умрёт мгновенно? Женины тёмные волосы, сплетённые из упавших вслед за ней на землю лучиков солнца… Останется ли тёплый след нежности, если Тутберидзе, преодолев барьер своей строгости, проведёт по ним руками? Взглянуть бы, тут же ослепнув, на её повзрослевшую душу. Тренер не будет восхваливать и уж тем более боготворить, нет смысла. Она уж точно идеальна и мила в бессознании, а на деле? - потёмки. Любая душа - лишь потёмки с редкими вспышками воспоминаний, которые и наполняют жизнь, внося в неё хотя бы маленькие, невесомые кусочки радости. И внутри Медведевой всё будет также чёрство, мрачно и сухо, также будет вонять перегнившей привязанность, которая была спрятана под корку. Лёд. Бессердечный, больной лёд внутри и снаружи Жени, и она падает, разбивается и воет от боли на этом льду. Она настоящая. Поэтому бери мою руку, мой ангел. Хватайся за матросскую верёвку, что была соткана из распутанных сосудов сердца. Тяни, сколько вздумается, главное - выберись. Возглас поезда, Медведева остановилась. Секунда совершенной и неприкосновенной тишины, Женя застыла, точно греческая статуя. Этери перемахнула через бортик и подъехала к ней. Плачет. Тело почти само, отгоняя бьющийся в конвульсиях разум, сковало фигуристку в объятьях. Настоящих, как тогда, как под прицелом камер, только ещё искреннее, ещё живее. Девушка обняла в ответ, прижалась зашуганным котёнком, и всё-таки выпустила хрупкую девочку из себя и спустя четыре года разрешила ей сбежать босиком по блестящему льду. Хрустальные слёзы оставались на тренерской белой блузке, впитывались в её ткань и били по бархатной коже Тутберидзе, но она была только рада этому. Плачь, реви, рви меня, оставь во мне всю душу также, как тогда оставила на льду. Время шло вне реальности, они потерялись в пространстве. Хлопья снега то застывали, то вновь быстро-быстро покрывали и так заснеженную землю. Время спустя, динамики вновь разразились, на этот раз мелодией, которую обычно включают перед речью ВВ. — Осталось пять минут, Этери, — Медведева повернула голову, правым виском прижимаясь к женской шее. — Я люблю тебя, милая, — слова потерялись в громком и чётком голосе Путина, но главное, что услышала Женя. Да-да, год был непростым, жизнь вообще тяжёлая, не нагнетай, будь другом. Медведева вдруг отъехала, но только для того, чтобы взять с пластикового столика два фужера шампанского, которое Тутберидзе до этого не заметила. Ученица протянула напиток женщине. — Знаете, я таила эту идею ещё с чемпионата Европы, — Женин голос перекрывал предновогоднюю президентскую речь и словно уносил назад, когда нахождение в нирване было ежедневным. — и мне кажется, сейчас самое время. Этери знала, что сейчас будет, и раскаты звериного голоса логики разрывали ей сердце, царапая его в попытке остановить движение к другому сердцу, что теперь стало чужим и неизведанным. Но процесс был необратимым. тутберидзе покрепче сжала игристое в руках, закусывая губы. Медведева медленно, отвоёвывая тёплыми взглядами каждый миллиметр, понемногу сокращала дистанцию между ними. Первый бой курантов, залпом опустошенные и брошенные вниз бокалы, эхом своего треска разлетевшиеся по пустынному катку. Перекрёстные взгляды, преисполненные человеческой благодарности и животной страсти. Бессловесное согласие. Женя чувствовала холодные, кусающиеся своей стужей, изящные пальцы на своей талии, изгибающиеся по её форме, касающиеся бугорков позвоночника, резким и сильным движением притягивающие к себе. И фигуристка поддалась, без задней мысли отдала инициативу, отдала себя тренеру. Сегодня можно всё. Тонкие, кукольные губы с алой помадой, выделявшейся неровным пятном на бледном лице и такие же яркие глаза. Этери уже без страха поцеловала Женю, но всё-таки осторожно, боясь поцарапать её пульсирующую нежность своими обветрившимися губами. Медведеву закинула кисти на чужие плечи, окончательно тая от соприкосновения их тел. Куранты били. Тутберидзе не хотелось отпускать её никогда. Потом она скажет всем и убедит себя, что бабочки остались в своих могилках, но на деле она готова была закончить свою жизнь в этот момент. Почувствовать всё и умереть. «С новым 2023 годом» — раздалось из динамика, и младшая отпрянула первая, глубоко дыша. Поцелуй получился таким детским, наивным, будто случайным. Но им обеим хотелось большего. Боже, как же им хотелось большего. Женя больше не зажималась, не смущалась и не краснела, как раньше. Её губы безбожно оставляли стремительно алеющие цветы засосов на женских ключицах, помада смазалась и беспорядочными пятнами оставалась на чужом теле. Тутберидзе стянула с неё перчатки, целуя ладони, затем вновь приложилась к изрядно побледневшим от снятия косметики губам, теперь самостоятельно утягивая девушку в долгий, забирающий последнее дыхание поцелуй. Мышцы сокращались, тренер чувствовала своим животом чужие рёбра, боялась, что не хватит воздуха, и они обе задохнуться в этом смертельной, морозной любви. Медведева закинула ногу на чужое бедро, а Этери взяла её за вторую, полностью расположив девушку на своём теле. Откинула голову назад, кудрявые волосы заструились по спине, открывая виду изувеченную засосами шею. Поцелуй оборвался. Они переглянулись. Невыносимо близко, ломая оставшуюся преподавательскую этику. Так хотелось сделать что-то революционное, внезапное, вводящее в ступор и в то же время возбуждающее. Женя наклонилась к уху тренера с блестящим в нём аметистом и застонала. Колени железной леди подогнулись, казалось, что именно сейчас она точно исчезнет, погибнет, растворится и расплывётся в этом полунаркотическом кайфе. Этери не хотела, да просто не могла медлить, - довольно прелюдий. Продолжая держать девушку на руках, она подъехала к столику и посадила Медведеву на него. Руки плавно перешли на бёдра, посильнее сжав их, а затем аккуратно раздвинув. Жене было мало, она целовала и целовала Тери везде, где могла достать, параллельно расстёгивая пуговички на её блузке, которая почти сразу же слетела, потерявшись где-то на льду. Старшая щекотно провела пальцами по внутренним частями ног, а затем игриво прикоснулась к клитору, орошая его холодной волной истомы. — Тери, Тери, Тери, — бессознательно шептала Женя, изгибаясь и упиваясь. Тутберидзе уверенно запустила один палец во влагалище, и блаженный, долгий стон разрезал гробовую волшебную тишину. Да, да, да, это и есть тот самый подарок, который они обе загадывали, которые теплился в их головах так долго. Реальность стала рваными разгорячёнными обрывками, благодарные, сладкие стоны, опустошённая бутылка и абсолютная пропажа сил - всё ушло на лёгкое, воздушное слияние, что нельзя сравнить ни с одним порно. — Этери! — громко вскрикнула Женя, сжимая между ног тренерскую фигуру, что лукаво улыбалась в ответ на её возгласы. Эйфория, граничащая с безумием.