Милый ненавидит умирать

Стоило снять рубашку, как заметно полегчало, словно Линч избавился от тёплой зимней дублёнки, а не от тоненькой воздушной ткани, летающей даже от самого слабого дуновения ветерка. Однако аппетита это не прибавило, как и не избавило от вялости и сонливости, подарив только лёгкий прилив свежести буквально на пару жалких мгновений. Без энтузиазма Егор схватился за вилку, сгорбился над своей тарелкой и стал бессмысленно ковырять лапшу, накручивая её, передвигая, перемешивая и по-прежнему не находя в себе сил вложить в рот хоть одну макаронину. Джон, судя по тишине с его стороны стола, либо уже доел, либо тоже не спешил опустошать тарелку, почему-то упрямо не собираясь подниматься со своего места и отправляться по каким-нибудь особо важным вампирским делам. Что же он не уходит? Долго решаясь и, наконец, решившись, Линч несмело поднял глаза, столкнувшись со всё тем же пристальным взглядом, изучающим, довольным, бессовестно скользящим по его обнажённым плечам, запястьям, ладоням, худой груди, впалому животу, и моментально опустил обратно, снова уткнувшись в осточертевшую тарелку лапши. Воздух вокруг, казалось, с каждой минутой накалялся всё больше, способный взаправду расплавить и сжечь всё живое и неживое, Егор всё чаще делал жадные глотки из бокала для вина, уже не задумываясь о том, что вода в нём такими темпами очень быстро закончится и дурацкую лапшу запивать будет нечем, всё чаще протирал взмокший лоб не менее мокрой ладонью, всё больше хотел спать и всё меньше желал видеть еду перед собой. В один момент, клюнув носом и чуть не оказавшись лицом в тарелке, Линч осмелился попросить:       — Могу я… перенести уборку на более прохладный день?       — Пыли в этом замке около десяти веков, она и так ждала слишком долго. Отправляйся в душ, приведи себя в порядок и принимайся за уборку.       Джон поднялся со стула и, гордо приподняв подбородок и скрепив руки за спиной, прошагал до ближайшего поворота, тенью скрывшись за ним. Егор тяжело вздохнул, отложив вилку, просидел, таращась в одну точку пустым взглядом, около получаса и всё же нашёл в себе силы подняться и помыть посуду, скрепя сердце выкинув лапшу. Пыльное зеркало над раковиной, наскоро протёртое рукой, чётко отражало худого обнажённого юношу, его пушистые растрёпанные тёмные волосы, усталый взгляд чистых зелёных глаз, которых ни у кого из деревни больше не было, и все-все затягивающиеся раны на теле от разодранных локтей с коленями до трёх относительно свежих укусов. Линч внимательно осмотрел каждое ранение, в каком-то неверии проведя худыми пальцами по влажной потной коже, будто отрицая, что все они принадлежат ему и все находятся на его теле. И все косвенно или напрямую получены из-за чёртового вампира Джона. Егор снова вздохнул, устало и изнеможённо, и, еле волоча ногами, забрался в ванную, включил холодную воду и расслабленно откинул кажущуюся неподъёмно тяжёлой голову на твёрдый керамический бортик. Холодные струи воды умело отгоняли настойчивую жару, будто создавая непреодолимый защитный барьер вокруг Линча, не позволяющий плавящим солнечным лучам пробраться на территорию ванны, прямо как соль не позволяла пройти вампирам из легенд. Постепенно возвращалась обычно свойственная Егору бодрость, мысли вместо однотонных нудных жалоб стали подбрасывать хорошие полезные идеи, вроде той, что предлагала отыскать в замке нитки, иголку и пуговицы, чтобы зашить прежнюю одежду, или той, что с энтузиазмом говорила об уборке в замке, настойчиво утверждая, что это не влияние Джона, а собственное желание жить в чистоте, блеске и свежем воздухе. И Линч даже согласился с ними, загорелся всеми надуманными планами, собираясь мигом выскакивать из ванны и мчаться их выполнять, как дверь в уборную громко скрипнула, на пороге появился никто иной, как Джон. Цепь не позволяла запереть дверь, а значит давала полную возможность вампиру в любой момент ворваться к Егору в уборную, чем бы он ни занимался, и сделать абсолютно всё, что ему вздумается. Долгую минуту они смотрели друг на друга, как хищник на случайно встреченную добычу, и добыча на случайно встреченного хищника, Джон — с хладнокровием и одновременно необъяснимой толикой злобы, Линч — удивлённо и непонимающе. Наконец отмерев, вампир быстро прошагал точно к Егору, грубо схватил его тощее запястье и прислонил чужую ладонь прямо к своему паху. Зелёные глаза округлились ещё больше прежнего, рот приоткрылся ещё шире, чёткие настроенные мысли сбились в кучу непонятного неразборчивого хлама. Про интимные подробности жизни Линч знал немногое, только то, что поверхностно объясняла ему мудрец: мужчины не должны видеть голых женщин, а женщины — голых мужчин, если они не влюблены, дети рождаются от союза мужчины и женщины, называемого сексом, которым могут заниматься только влюблённые, и ещё несколько вещей, которые он выяснил сам, связанные исключительно с его телом и, возможно, телами других мужчин. Одна из таких — стояк, прямо сейчас ощущаемый под худыми пальцами, стояк Джона.       — Посмотри, что ты наделал, — злобно прорычал он, сильнее сжав хрупкое запястье и почти вдавив в свой вставший член чужую ладонь, когда Егор попытался вырваться из болезненной хватки. Сердце отчаянно забилось в груди, как пойманная в маленькую клетку птичка, желающая выбраться обратно на волю.       — Я… Я? — кое-как выдавил ошарашенный Линч, тщетно пытаясь отстраниться.       — Ты! — Джон резко дёрнул за руку, притягивая лицо Линча на опасно близкое расстояние к своему, с непонятной яростью уставившись в перепуганные зелёные глаза. — И ты это исправишь!       Вампир без какого-либо предупреждения вытащил Егора из ванны и, не дав одеться и встать на ноги, нечеловечески легко поволок его за собой в сторону башни, даже и не думая притормаживать у порогов и лестниц, от удара о которые наверняка останутся синяки по всему телу. Знакомая мягкая кровать сильно прогнулась и отпружинила сброшенного на неё Линча, больно ударив старыми пружинами по хрупкой худенькой спине. Из груди вырвался хриплый несдержанный крик и тут же замолк, стоило Джону нависнуть над Егором, с мерзкой ухмылкой неуместно любопытно осматривающего его обнажённое тело.       — Признаться, до этого момента у меня ещё ни разу не было с мужчиной.       Он стал неспешно расстёгивать неодинаковые, разных размеров и цветов, пуговицы своей рубашки, явно не раз неаккуратно пришитые от каких-то других вещей. Линч тщетно попытался вырваться, но его крепко зажали между бёдер, не давая даже нормально дышать, не то что двигаться, и он лишь отчаянно взвыл, бессмысленно барабаня по матрасу руками и ногами. Он испуганно осмотрел болезненно тощий оголившийся торс с торчащими рёбрами, обтянутыми бледной полупрозрачной кожей, совсем не вяжущийся со столь ненормальной силой, и насколько мог вжался в постель, когда неестественно горячий для вампира язык размашисто облизнул шею.       — Этот будет первым, — выдохнул он куда-то в кадык, судя по интонации самодовольно ухмыляясь. Поднялся, поравнявшись на уровень глаз, и точно в подрагивающие от испуга и непонимания губы прошептал:       — Но у меня когда-то был один чрезвычайно похотливый товарищ, у которого было, как мне кажется, вообще со всеми живыми существами, которые только есть. И с мёртвыми, не исключаю, что тоже могло быть. Так о чём это я? Он как-то рассказывал мне, что при сексе с мужчиной необходимо что-то скользкое, чтобы было легче войти, например масло. Будешь добр сходить за ним?       — Нет! — забрыкался Егор, бешено вертя головой из стороны в сторону и старательно избегая близости с вампиром. К горлу подступали отчаянные слёзы, предательски содрогающие голос, и ему ничего не оставалось, кроме как бросаться коротенькими фразами и одиночными словами       — Отвали! Слезь с меня! Не прикасайся!       — Значит, — строго перебил Джон, так резко сократив расстояние до касающихся друг друга кончиков носа, что Линч невольно пискнул от испуга. — Тебе хватит и слюны.       Он отстранился, отполз, но, стоило Егору рвануть с кровати, мигом вернул его на место, больно толкнув в когда-то укушенное плечо и уронив обратно на мягкие простыни, властно перехватил оба тонких запястья одной рукой, без труда удерживая их даже при диком сопротивлении, будто ничего и не происходило, и плюнул на два вытянутых пальца свободной руки: указательный и средний. Пробрался этой рукой прямо под Линча, определённо не замечая в его старательных попытках придавить всем имеющимся весом чужую конечность какой-либо проблемы, и, насколько это было возможно, аккуратно просунул пальцы между напряжённых ягодиц. Сердце заколотилось ещё быстрее, с такой силой ударяясь о рёбра, что они, казалось, могли вот-вот сломаться, дыхание совсем сбилось, воздуха стало совершенно не хватать, будто чья-то невидимая рука передавила горло, отчаяние захлестнуло от макушки до кончиков пальцев на ногах, топя в себе, как в огромном, невероятно глубоком море, о котором Егор только читал в книжках и никогда не видел вживую. Невнятные, скомканные, еле разборчивые слова градом полились на Джона, как громадные дождевые капли во время грозы падали на плечи не нашедшего укрытия странника:       — Нет, прости, прости, ладно! Пожалуйста! Я больше не буду! Я что… Я… Что хочешь сделаю! Не буду больше грубить! Я в замке уберусь! Только…       — Заткни пасть, — последнее, что услышал Линч, прежде чем необычно горячие губы, обжигающие, накрыли его искусанные и израненные, вовлекая в грубый, требовательный, властный, до трясучки мерзкий влажный поцелуй. Егор всеми силами старался уклониться, старался уйти от этого, отстраниться, но его лишь напористее вжимали в мягкий послушный матрас, прогибающийся всё больше под чужим весом, кусая и без того измученные губы, бесцеремонно блуждая ловким длинным языком по его рту. А пальцы тем временем злорадно играли с нервишками, быстро входя одними только подушечками и тут же исчезая, терзая, мучая, вынуждая дрожать всем тело и по-змеиному извиваться, вводя в ужасное состояние ожидания: когда войдут полностью? Конечно, сделали они это в самый неожиданный момент, когда Джон вдруг отстранился от поцелуя, спустился ниже и больновато стиснул зубами кадык, облизнув. И Егор вскрикнул, не в силах сдержать страх, отчаяние, отвращение, злость и ещё кучи эмоций, превратившихся в невнятное лепетание:       — Нет! Не надо! Пожалуйста! Нет! Стой! Не надо! Хватит! Пожалуйста!       — Я сказал заткнуться! — зло рыкнул Джон, резко войдя пальцами во всю длину, вызвав жуткую волну нестерпимой боли, выбив из груди надрывный хриплый болезненный стон и тщетные попытки глотнуть ртом воздух. Линч задыхался, утопая в собственной беспомощности и немощности, из последних сил бессмысленно дёргаясь, крича, устремляясь широко раскрытыми глазами куда-то вверх с непреодолимым страхом разреветься, обнажив перед вампиром свою последнюю слабость, тем самым оставив себя без единой капельки гордости. «Не может быть! — вопили его мысли, — это невозможно! Это правда происходит со мной?! Это правда я?! Как?! Нет! Что за кошмар?! Почему?! Это не может быть на самом деле!» Но очередная порция боли в виде ещё одного, третьего длинного обслюнявленного пальца лишь доказала обратное, вновь выбив душераздирающий крик из надрывно вздымающейся худой груди.       — Расслабься, — холодно приказал Джон, — если не будешь дёргаться, тебе тоже может понравиться.       Пальцы задвигались взад-вперёд, толкаясь в какую-то чувствительную точку, волнами пускающую неприятную дрожь и мурашки по всему телу от каждого небрежного прикосновения. Егор болезненно взвыл, изогнувшись, по возможности пытаясь отстраниться, стал выкручивать горящие покрасневшие запястья в тщетной попытке освободиться, но с каждым мгновением сил оставалось лишь меньше, горло и голова разбаливались всё больше, а тело немело, будто скованное невидимыми цепями, с каждым рывком затягивающимися всё туже, не позволяющими выбраться. Линч совершенно ничего не понимал, раньше он и не подумал бы, что подобное возможно, ведь мудрец всегда говорила ему, что сексом могут заниматься только влюблённые люди, мужчины с женщинами, и никогда в жизни она даже не упоминала, что подобное возможно между двумя мужчинами, что подобное возможно без добровольного согласия. Он кричал хриплым, надорванным, стихающим голосом от жуткой боли, выжигающей изнутри, сжигающей заживо, намного более горячей и опасной, чем жара от летнего солнца за окном, и всё меньше двигался, постепенно понимая, что без сопротивления и вправду меньше боли, окончательно сдаваясь. Наконец, пальцы остановились и плавно вышли, оставив внутри зияющую горящую пустоту. Егор перестал дёргаться, рыпаться, оставив попытки вырваться из цепкой сильной хватки вампира, перестал вопить, наоборот плотно, до скрежета стиснув зубы, и перестал что-либо чувствовать. В разболевшейся голове пульсировала одна единственная мысль: «Поскорее бы всё закончилось», и абсолютно никаких попыток силой остановить всё раньше. Джон плавно, слегка удивлённо отпустил запястья, отстранившись, и еле слышно усмехнулся, когда они даже не шевельнулись, так и оставшись лежать в скрещенном положении над тёмной макушкой, и с улыбкой произнёс:       — Сдался всё-таки. Молодец. Теперь, может, и не мне одному будет приятно.       Послышался характерный звук плевка. Линч лениво перевёл пустой взгляд на вампира, плюнувшего себе же на стоячий член и размазавшего слюну по всей поверхности, чтобы, вероятно, было проще войти. Его размер сильно отличался от пальцев, он был гораздо больше, и от осознания того, что этому ещё предстоит буквально побывать внутри Егора, всё сжалось, невольно приготовившись к очередной, ещё большей порции боли, но Линч быстро собрался, рвано выдохнув и по возможности расслабившись, точно зная, что так будет немного терпимее. Он моментально перевёл взгляд на потолок, шумно волнительно сглотнув, и попытался подумать о чём-нибудь постороннем, попытался вспомнить вычитанные в «Жить может быть хорошо» правила королевской трапезы, попытался вспомнить рецепты из поваренной книги, попытался представить уборку замка, но всё сбилось и заметалось по голове в непонятном неразборчивом клубке чёрных ниток, стоило холодным рукам коснуться его бёдер. Зубы стиснулись сильнее, расслабленные ладони напряглись и сжались в кулак до побелевших костяшек, все органы внутри переворотило, скрутило, свернуло, и не о какой готовности уже не шло и речи, Егор зажмурился, вжав голову в плечи, и испуганно пискнул, когда Джон немного приподнял его зад для удобства, уперевшись стояком прямо в сжавшееся анальное отверстие.       — Расслабься, — строго приказал он. И Линч, за неимением выбора, послушался приказа, на мгновение набрав в лёгкие воздух, которым вампир мастерски воспользовался, резко вставив головку. Сквозь стиснутые зубы прорвалось измученное болезненное мычание, тело вновь обдало ужасным адским жаром изнутри. Джон тихо наслаждено выдохнул, начав постепенно толкаться вглубь, властно сминая чужие бёдра длинными пальцами и время от времени повторяя один и тот же приказ: «Расслабься». И Егор каждый раз слушался, не менее заинтересованный в выполнении чужих слов, ведь боль и вправду становилась чуть меньше. Извивался всем телом, подбирая наиболее терпимое и удобное положение, но продолжая мычать и рычать от по-прежнему нестерпимого мучения. Руки иногда непроизвольно дёргались к Джону, инстинктивно пытаясь остановить источник боли, спастись, и Линч каждый грёбанный раз скрепя сердце был вынужден одёргивать себя, хватаясь за простыни, скрипящие под пальцами, потому что знал, что от сопротивления будет только хуже. И от этого чёртового осознания, от всей этой мерзкой противной беспомощности и собственной жалкости, от невыносимой боли, лишь немного уменьшающейся благодаря покорности, безумно хотелось выть, подобно дикому стайному волку, хотелось рыдать, как новорожденному малышу, впервые увидевшему свет, хотелось биться головой об стену, чтобы наказать себя за неправильную слабость, которой не должно быть у мужчины, хотелось вонзиться острыми зубами и отросшими ногтями в тощую плоть вампира и спастись, но ничего из этого попросту не было возможно, всё по своим причинам, и Егору оставалось лишь лежать, сдерживая болезненные крики и слёзы, и подчиняться нависающему над ним монстру. Казалось, что прошла целая вечность, когда Джон вдруг негромко удовлетворённо простонал, откинув голову назад, и что-то безумно горячее, вязкое и липкое обдало жаром израненные стенки, и он наконец-то вышел, прекратив это чёртово выступление боли. Наклонился к раскрасневшемуся уху Линча, обвив его тяжёлым сбившимся дыханием, и горячо прошептал:       — Знаешь, да. Уборку можно перенести на другой день.       Кровать скрипнула, сопровождая покинувшего её Джона, по простыни шоркнула забранная рубашка, простучали удаляющиеся шаги и хлопнула закрытая дверь, оповещая о том, что Егор теперь находился в комнате один. Помимо кома истеричных слёз к горлу подступила тошнота, которую Линчу тоже пришлось сдержать, сглотнув, чтобы потом не убирать лужу рвоты с пола, и, во избежание ещё одного приступа тошноты, на ватных трясущихся руках он кое-как поднялся, усевшись на постели, и несдержанно взвизгнул от пронзившей насквозь боли. Тело ломило и болело, дрожало, горело, голова кружилась и раскалывалась, горло драло и жгло, мысли метались и путались, сил не оставалось никаких. Егор с трудом поднял глаза, желая убедиться, что вампир точно захлопнул за собой дверь и ушёл, что никто его не видел, и случайно столкнулся с собственным отражением в зеркале: растрёпанные спутанные волосы, раскрасневшееся лицо и уши, опустошённый, готовый в любой момент разреветься взгляд, худое дрожащее тело в глупой жалкой позе и красная мокрая задница, из которой до сих пор мерзко текла белая густая жидкость. До чего же жалкий, нелепый и слабый видок, от которого только и тянуло блевать. Не отдавая отчёта своим действиям, Линч нахмурился, скорчился в необъяснимой злобе то ли на вампира, то ли на самого себя, то ли на всё вместе, схватился за ближайшую к нему свечу на прикроватной тумбе и со всей силы, сколько её было из остатков, кинул её в неповинное зеркало, с грохотом разлетевшееся на маленькие серебрянные осколки. Громкий горестный выдох сам собой вырвался из лёгких, Егор наклонился, согнувшись пополам, и из глаз неконтролируемо потекли горькие солёные слёзы, обжигающие и без того горящие щёки, которые он упрямо попытался остановить, протереть, как-нибудь убрать, дрожащими руками растирая покрасневшие глаза и без конца запрокидывая голову. За жизнь он не плакал почти никогда, лишь в далёком-далёком детстве, в тот самый день, когда весь мир показно повернулся к нему спиной, и ещё пару раз после по той же самой причине, а с тех пор, то есть уже около девятнадцати лет, он ни разу не ронял ни слезинки, ни в коем случае не давая волю таким чувствам даже наедине с собой, ведь это «не по-мужски». Да-да, ни слезинки за девятнадцать лет, которые, накопившиеся, вылились на него гигантским неуправляемым водопадом горечи, соли и жжения на будто раскалённой коже, перекрывающей кислород и пускающей из носа сопли, вызывающей дурацкие жалеющие себя мысли и странные нескоординированные движения. К горлу снова подступила рвота, Линч закрыл рот ладонью, не давая противной полупереваренной пище вывалиться наружу, и нелепо свалился на пол, неудачно попытавшись подняться с кровати, опёрся свободной рукой на неустойчивый матрас и кое-как встал на ноги, подрагивая всем телом, проковылял к окну, бессильно свалившись на скрипнувшую под его небольшим весом раму, и его в этот самый момент неуправляемо стошнило. Кто-то плюёт на всё с высокой колокольни, а кто-то блюёт с высокой башни замка. Ослабевшие ноги внезапно подогнулись, уронив Линча на колени, и из самой груди вырвался громкий горестный вскрик и печальные всхлипы, слёзы всё не думали останавливаться, крупными каплями звонко приземляясь на скрипучий дощатый пол, перекрывая кислород. Егор весь содрогался, подрагивал, бессильно рыдая навзрыд, просто не способный прекратить чёртову истерику и успокоиться, скользил дрожащими пальцами по оконной раме, тщетно ища надёжную опору без острых торчащих гвоздиков и возможных заноз, и яростно ненавидел. Ненавидел Джона, сотворившего с ним это, ненавидел себя и свою слабость, ненавидел этот проклятый замок, ненавидел чёртову уборку в этом самом замке, ненавидел приготовленный собственными руками завтрак, ненавидел уборную и ванну, ненавидел цепь на ноге и ненавидел весь этот убийственно жаркий день. Ему потребовалось около часа, чтобы наконец успокоиться и прийти в себя. Измученный, вымотанный и заплаканный он криво, неуверенно прошагал в уборную комнату, больше всего боясь лишь двух вещей: свалиться с гигантской винтовой лестницы и встретить Джона. Попытался закрыть дверь, защёлкнуть шпингалет, но столкнулся с очередной проблемой в виде цепи, прикованной к его ноге, не позволяющей этого сделать, и, недолго думая, сообразил привязать один конец рубашки к дверной ручке, а второй — к ножке столика, расположенного прямо возле входа в уборную и играющего декоративную роль, тем самым создав некое подобие оградительной ленты. Конечно, вампира это никак не остановит, стоит ему пожелать, ведь он способен спокойно перепрыгнуть её, подлезть снизу или вовсе порвать, но Линч хотел надеяться на хоть какие-то остатки человечности в чёрной чудовищной душе, потому возложил на эту рубашку огромные надежды. Залез в ванну, впервые за всё время закрывшись шторой, включил приятную прохладную водичку, остужающую будто воспламенившуюся кожу, и бессильно растёкся по всей поверхности, как расплавившееся железо, которое ему доводилось видеть в доме кузнеца через небольшое окошко в мастерской части: холодный серебряный твёрдый слиток, превратившийся в горячую красную жидкость. До сих пор это зрелище не укладывалось у него в голове, и он каждый раз, вспоминая, жалел, что из-за своего клейма изгоя не мог поговорить с кузнецом и расспросить об этом чуде. Егор углубился в воспоминания, в деталях представляя, как громадный накаченный кузнец, облысевший до последнего потерянного волоска из-за тяжкой работы, колотил своим громадным молотком по раскалённому металлу, предавая ему необходимую форму. Стук — лязг, стук — лязг, стук — лязг, стук — боль, пронзающая всё тело, разрывающая изнутри, обжигающая подобно тому самому красному жидкому железу. Линч с визгом подскочил, расплескав набравшуюся воду, и дёрнулся от резко пронзившей остаточной боли, уже не такой сильной, как было с Джоном, жадно хватая ртом внезапно кончившийся воздух. «Что это такое? — спросил он сам себя мысленно, и в мозг вновь ударило противное воспоминание, которое так хотелось забыть. — Нет, не думай! Не думай об этом!» Егор отчаянно схватился за голову, комкая и без того спутанные волосы, разминая их во вновь задрожавших пальцах, а затем больно оттягивая, возвращая себя в чувства и пытаясь сохранить хоть какое-то самообладание. Нельзя вспоминать, иначе снова польются жалостные слёзы, которые и так уже подступили к горлу, возвращая дурацкий мешающий ком. Линч глубоко вдохнул, набрав полную грудь воздуха, и по возможности неспешно, плавно, на деле рвано выдохнул всё до последнего, попытавшись вернуть контроль, более-менее упорядочил мысли, начав наизусть пересказывать себе текст одной из десятков прочитанных за двадцать лет книги, и стал приводить себя в порядок: распутал волосы, как бы расчесав их пальцами, вымылся наконец, долго и упорно растирая все места, где до сих пор ощущались прикосновения холодных вампирских рук, пока не сдался, поняв, что их ничем не отмыть, вытерся той странной мягкой тряпкой и оделся, застегнув рубашку, снятую с дверной ручки и ножки столика, с рекордной скоростью. Полдня Линч только то и делал, что пытался забыться, сбежать от реального мира, приносящего одни страдания и мучения, прячась за страницами недавно отложенных новеньких книг, которые прежде ещё никогда не читал, и даже здесь суровая реальность не отпускала его, не позволяла скрыться, вновь одаривая волнами боли, настегавшими его с каждой попыткой присесть и с каждым слишком резким движением. Первое время он читал стоя, облокотившись об оконную раму и подставив чуть стёршийся текст на пожелтевших листах безжалостным ярким лучам солнца, но со временем начала болеть поясница. Тогда он лёг животом на кровать, поначалу даже довольствуясь таким решением, не приносящим никакой боли, но уже через полчаса его мнение кардинально поменялось, потому что начали уставать глаза, определённо не приспособленные к чтению в полутьме. Егор ещё несколько минут провалялся без дела, совершенно не желая подниматься и вообще двигаться, ведь это могло вновь одарить ненавистной болью, но в голову начали залезать нежелательные мысли и воспоминания, и он поспешил подняться и вернуться к чтению, чтобы поскорее отвлечься. Встал посреди комнаты с книгой в руках, так и замерев в непонимании, куда ещё можно себя деть, к чему прислониться, на что облокотиться, куда лечь, о сидении не осмелившись даже подумать, и нервно вздрогнул, стоило скрипнуть единственной в комнате двери. Не успела она и наполовину открыться, как Линч со всего размаху кинул в образовавшуюся щель книгу, крикнув:       — Проваливай!       И ринулся к двери, навалившись на неё всем своим небольшим весом, с грохотом захлопнув, и продолжил верещать неестественно высоким голосом:       — Не входи! Проваливай! Не смей входить! Не трогай меня!       На мгновение Егор затих, пытаясь отдышаться, и с удивлением обнаружил спокойную тишину, отвечающую на его эмоции. Джон ничего не говорил, не пытался вломиться в комнату, то ли таким образом зачем-то сдерживая гнев, то ли и вправду понимая Линча и входя в его положение, то ли пытаясь добиться доверия для каких-то своих целей, но точно стоял прямо за дверью и не собирался никуда уходить. Линч в изумлении чуть отпрянул, перестав наваливаться на бедную скрипящую под его весом позолоченную ручку, и всё же не отошёл, готовый в любой момент вновь бороться за своё личное пространство, не желающий подпускать вампира, потенциальную опасность для здоровья и, возможно, жизни, в свою комнату. «В свою? — мысленно спросил Егор сам себя, — с каких пор я считаю это место своей комнатой?! Нет! Мой дом — в деревне, а здесь — плен! И я обязательно сбегу из него…» Вновь провалившегося в раздумья, Линча отвлёк тихий хриплый голос, раздавшийся из-за двери:       — Ешь.       Послышался звонкий стук откуда-то снизу, будто что-то металлическое поставили на пол, и тихие удаляющиеся шаги вниз по лестнице. Егор прислонился ухом к двери, стараясь расслышать всё чётче, точно опознать, насколько далеко Джон отошёл, но все посторонние звуки заглушало биение собственного сердца, пульсирующее в висках, и он, тяжко выдохнув сквозь стиснутые зубы, с долей страха резко отворил дверь, с готовностью уставившись на пустоту. Никого не было, вампир и вправду ушёл, а на полу, откуда доносился звук, оказался металлический поднос с утренней лапшой, парой ломтиков хлеба и стаканом воды. Живот одобрительно заурчал, оповещая хозяина организма о том, что он голоден и был бы не прочь отведать принесённого на подносе, но Линча вдруг пропитала необъяснимая злость, ярость, сбившая дыхание, сжавшая ладони в кулаки, нахмурившая брови и изогнувшая в оскале губы, и он с отчаянным вскриком со всей силы пнул поднос ногой, отправляя его вместе со всей пищей в самый низ башни. Рука сама потянулась намеренно громко, с ненужным усилием захлопнуть дверь, и Егор устало прислонился к ней спиной, тяжко выдохнув будто не из лёгких, а откуда-то из самого сердца, надломившегося подобно неудачно упавшему хрустальному бокалу, чудом не разбившемуся вдребезги, но потрескавшемуся, разделившись на большие неравные части. Линч бессильно сполз по двери на пол и тут же с визгом подскочил, пронзённый чёртовой ненавистной болью, странной и необычной, другой, нежели обыкновенная физическая боль, упал на четвереньки и с силой заколотил по полу кулаками, крича что-то неразборчивое, сдерживая вновь подступающие слёзы, а потом резко остановился, внезапно заметив осколки разбитого зеркала, которые он так и не убрал. Поднял дрожащую руку, перевернул и с лёгким испугом обнаружил кровь, вытекающую из-под маленьких осколочков, впившихся в ладонь, и уже с настоящим ужасом понял, что ничего не почувствовал. По руке стекала его собственная кровь, падала маленькими звонкими капельками на дощатый пол, окрашивая дерево, острые осколки вонзались в его ладонь, впиваясь в кожу, в плоть, в вены и капилляры, но он ничего не чувствовал, никакой боли, даже дискомфорта, будто ничего и не происходило. С изумлением таращась на руку, он попытался снова присесть, но стоило ягодицам коснуться пола — боль тут как тут, а на ладони по-прежнему словно ничего и нет. Какого чёрта?! Неуверенно поднявшись на ноги, Егор стал судорожно вспоминать все объяснения мудреца, что учила его и таким случаям, и одновременно прикидывать, что ему требовалось достать: иглу или какие-нибудь маленькие щипцы, чтобы вытащить осколки из ладони, и чистую воду с тряпкой, чтобы после промыть ранки и остановить кровь. Подобрав самый большой треугольный осколок с пола и спрятав его в заднем кармане штанов, прикрыв длинным подолом рубашки, он отправился на поиски всех перечисленных в мыслях вещей. Линчу понадобилось около часа, чтобы достать всё необходимое, тридцать минут из которого он только решался выйти и прятался, боясь пересечься с Джоном. Однако всё удалось, вампир ему нигде не повстречался, исключая различные шорохи, громыхание и шаги в самых разных уголках замка, от которых сердце на мгновение останавливалось, а ладони начинали безнадёжно потеть, размазывая кровь по всей руке, и Егор благополучно вытащил все осколки, вместе с алыми капельками выкинув их в раковину и уже промывая все открывшиеся ранки. Когда-то белая поверхность раковины превратилась в смесь розового, ярко-красного и алого, блестящих серебряными точками, только вблизи похожими на осколки, и лишь в одном месте, куда падала струя воды из крана, образовывался небольшой чистый круг белизны, несмотря на то, что вода тоже окрашивалась оттенками красного, смывая его с ладони. Как же это всё странно, и удивительно, и, что главное, обычно для властных богачей и их прислуги, для всех, кто проживал в замке, и так чуждо, незнакомо и непонятно для всех остальных, кто мог лишь издали смотреть на прочные каменные стены или вовсе ничего не видеть. Линч подобрал чудную мягкую тряпку, чьё название он совсем недавно вычитал в той самой книге, которую запустил в щель приоткрытой двери, — «полотенце», и стал вытирать руки, оставляя всю влагу с них на него, будто перекидывая ответственность со своих плеч на чужие. И вновь послышался скрип единственной в уборной двери, вызывая странное необычное чувство повторяющегося элемента, словно кто-то всемогущий, управляющий жизнями всех и вся, по своей прихоти вернул Егора во времени, в тот самый момент, который он несколькими мгновениями назад вспомнил, хватаясь за полотенце. Тело безвольно замерло, не в силах и пошевелиться, будто всё тот же «всемогущий» сжал Линча в своей гигантской невидимой ладони, не позволяя даже нормально дышать, и лишь округлившиеся от мгновенно накатившего ужаса зелёные глаза смогли сдвинуться с места, переведя взгляд от собственных ладоней на вошедшего в уборную Джона.       — Ты не поел, — холодно отчеканил вампир, застыв в проходе, тем самым перегораживая его и не позволяя избежать разговора. Ярость вновь вспыхнула в теле, как зажжённая ночным путешественником спичка, и Линч, нашедший в себе силы двигаться, грубо откинул полотенце в сторону, неестественно плавно повернувшись к Джону лицом, прищурив взгляд словно в каком-то подозрении и нахмурив тонкие брови. Одной рукой он опёрся о раковину, чтобы ненароком не потерять равновесие от колотящих изнутри чувств, прорывающихся наружу, и не свалиться на колени перед и так возвышающимся над ним вампиром, а вторую спрятал за спину, незаметно ухватившись за припрятанный за рубашкой немаленький осколок зеркала.       — Знаю, — так же холодно, на манер Джона ответил Егор.       — Это может сказаться на твоём здоровье.       Вампир сделал маленький, «незаметный» шажок вперёд в каком-то непонятном желании приблизиться. А может и понятном, но Линч меньше всего хотел думать о произошедшем, мечтая разве что забыть об этом. Он несдержанно усмехнулся, вздрогнув всем телом в попытке удержать поток эмоций внутри:       — Ха, от кого я это слышу?       Ухмылка невольно расползлась на его лице, худые пальцы поудобнее перехватили осколок, всё ещё не намереваясь раскрывать перед вампиром все карты.       — Ты понял, о чём я, — Джон, на удивление, проигнорировал человеческую дерзость, чего бы раньше ни за что не простил. Неужели в нём и вправду совесть заиграла? Ну нет, не может быть, просто невозможно. Он сделал очередной шажок навстречу, более большой и уверенный, уже, кажется, и не думая что-либо скрывать. И Егор, дрожащий от десятков порочных желаний, не способный удержать их все внутри, не способный справится, тоже сделал шаг навстречу, широкий, смелый, размашистый, и в одно мгновение, не давая отчёта своим действиям, со всей силы вонзил осколок в длинную вампирскую шею. Тёмно-алая кровь громадными струйками потекла по ключицам, по груди, прячась под тканью лёгкой рубашки, пропитывая её собой, окрашивая, выбралась наружу и изо рта, полившись по тонким приоткрытым губам и подбородку, присоединяясь к основной дорожке. Тёмно-голубые глаза округлились в искреннем, не наигранном удивлении, Джон вздрогнул, сделал несколько неуверенных шажков назад в попытке удержать равновесие и всё же громоздко рухнул на пол, застыв на нём в напряжённой мёртвой позе. Вся злость куда-то исчезла, будто расползлась по венам, расщепившись на что-то настолько маленькое и неощутимое, что Линчу вдруг вернулся рассудок, он с ужасом уставился на труп, на окровавленный осколок у себя в руке, ясно осознав, что он натворил. Отошёл подальше, переступая ногами лишь чтобы не упасть, пока острые лопатки не коснулись горячей, словно плавящейся, нагретой безжалостным солнцем стены, найдя в ней опору, выронил чудом не разбившийся осколок, не в силах удержать его из-за внезапной ненормальной слабости, и с трудом выдохнул, преодолев вставший в горле ком. Мысли опять спутались и вдруг стали твердить что-то странное, будто обретя разум, ополчились против своего хозяина, против головы, по которой они и метались, оглушающим хором крича одно слово: «Убийца!», а затем разделяясь на собственные мнения и начиная галдеть каждая о своём, перебивая друг друга, мешая. Егор схватился за голову, бессильно согнувшись пополам, закричал вместе с ними, веля всем заткнуться и прекратить, стал бить себя по голове, надеясь вытравить все мысли из неё, выгнать их, утихомирить, свалился на колени, отчаянно завопив во всё горло, от безвыходности взялся за осколок, направив его окровавленным остриём на себя, и всё резко стихло, так же внезапно, как и началось, и в чёрной непроглядной пустоте вспыхнула одна яркая звёздочка: «Это ведь шанс». Он перевёл взгляд на бездыханное тело Джона и, не задумавшись, рванул с места, направившись к выходу. С разбегу налетев на громоздкие ворота, Линч молнией выскочил из замка, мгновенно остановившись прямо возле лошади, так резко, словно кто-то протянул руки из-под земли и остановил его, вцепившись в щиколотки. Уникальный запах свободы приятно защекотал нос и горло, свободно путешествуя там, где ему вздумается, и словно человеческими словами обещал, что Егор сможет также. Ярко-зелёные глаза, светлые, горящие надеждой, восхищённо осмотрели громадные тёмные деревья, раскинувшие свои огромные ветви как братья-товарищи, возложившие руки друг другу на плечи, обговаривающие что-то своё, командное, оглядели светлую блестящую траву, плавно переходящую в темень леса, скрывающуюся под ней от беспощадного солнца. Уши прислушались к шелесту листьев под слабым дуновением ветерка, к задорным песенкам птичек где-то вдали, к пыхтению замаявшейся лошади сбоку, наверняка жаждущей поскорее отвязаться от этого дурацкого столба и поскакать на волю, разминая длинные затёкшие ноги. И от этого всего, от этой свободы, что способна спасти его от боли, мучений и страданий, принесённых ему старым вампирским замком, Линча отделяла одна единственная цепь, тоненькая, длинная, такая, казалось бы, безобидная, так и лгущая в лицо: «Вот, смотри! Я такая хлипкая! Топни разок по мне ногой — развалюсь, как комок грязи!», на деле являющаяся прочным металлом, по которому хоть молотом бей — только погнётся чутка, но звенья друг от друга не отцепятся. Однако у Егора был один способ, не прочный, не надёжный, не точный, не проверенный, но был, как обойти эту неразрушимую установку, как её перехитрить и освободиться от оков. В одной книжке он как-то вычитал, как пленный, подобный ему, открыл замочек цепи с помощью коротенького прочного прутика, заострённого на конце, а у Линча как раз было что-то вроде того, даже лучше, у него был осколок зеркала, которым он ловко, словно настоящий мастер своего дела, поковырялся в замке и высвободил натёртую металлом ногу. Теперь от свободы его не разделяло ничто, и он мог спокойно вернуться в родной дом, пусть его там наверняка и не очень ждут.