Шрам

      Франция, 1946 г. Вторая мировая оставила глубокий шрам в сердцах горожан. Смерть продолжала обволакивать улицы трупным запахом, не давая единого шанса вдохнуть запах свободы и победы. Счастье уже не за стенами, верно? Так почему же на языке нет этого сладкого и долгожданного вкуса победы…       Когда-то прогулочная аллея Сент-Этьен была охвачена смехом, украшена простыми, но яркими безделушками; из ларьков и магазинов доносились свежие сплетни, а местные пабы собирали в себе не считаемое количество людей, желающих отдаться танцу и выпить хмельного. Но что мы имеем сейчас? На каждой улице множество семей распознают своих мужей, сыновей, братьев, дядь и отцов, накрытых белой тонкой простыней. Ларьки и магазины превратились в обитание крыс и прочих грызунов, где смердело гнилью, сыростью и порохом. Это бескрайние количество запахов имело одно простое обобщенное слово — война.       В Католической школе для мальчиков в Сент-Этьен происходило активное и «теплое» принятие евреев-сирот. Представители церкви скептически относились к таким нововведения послевоенное время, потому недовольство приходилось скрывать, а чувство жалости выдавливать.       Явное отсутствие сострадания на себе почувствовал Эйтан Авадья. Вся это божественность и «искренняя» прелюдия порядком раздражала. Священники, или как тут чаще их кличают пресвитерами, явно не в восторге работать на кучу ртов, которые не принесут им в тонкую, но приближенную к Богу ручку, пару мелочи.       — Богом тут и не пахнет, — прошептал юноша, который никогда в него и не верил, стоя в очереди на заселение.       На улице было грязно, мокро и воняло всем, чем может похвастаться уличный туалет. От детей веяло болью, которая, словно чума, охватывала всех, кроме священнослужителей. Мальчишки и девчонки в такие ранние годы остались совсем одни: без отцовского плеча и тёплых рук матери. Братьев и сестёр буквально отрывали друг от друга со слезами на глазах, не давая проститься. Война не спрашивает разрешения, кого ей можно забрать. Войне плевать на слезы ребёнка, держащего в руке единственное напоминание о близких. Войне плевать кто ты: старик или молодой, отец или мать, подросток или маленькое дитя — она поглотит всех без остатка, оставляя едва уловимый запах жизни «до».       Очередь двигалась медленно. Все порядком устали от бумажной волокиты — хотелось пить, есть и спать. Многие присаживались на мокрую землю и, дрожа, дремали, ожидая своей очереди.Перед тем, как войти в дом Божий, нужно выполнить необходимые требования: написать о себе всю подробную личную информацию, которая в очередной раз тыкнет всех детей в то, что они остались в этом мире одни; и получить школьную форму, которая выглядела крайне глупо: рубашка на пуговицах, галстук и огромный пиджак, который был похож на одеяние священника. Весь этот фарс шестнадцатилетний юноша был готов потерпеть, только бы скорее оказаться в своей комнате и дать волю эмоциям, которые уже долго стоят поперёк горла.       Пройдя некий обряд посвящения, Эйтан пересекает черту улицы, вступая на территорию школы. Оборачиваясь на новоприбывших, он видит, как судорожно ребята прижимают пальцы к груди в молитвенном жесте. Возможно так они благодарят Бога, который якобы их уберег от участи умерших. И от этого становится смешно и стыдно, ведь борьба холодного молчаливого солдата, лежащего в братской могиле, обесценена до невозможности.       Это место было похоже на тюрьму: черный забор решёткой с тянущимся к вверху острием; серое и потрепанное временем или войной старинное каменное здание; деревянные, высокие, французские окна, которые однозначно зимой будут делать жизнь раздражительной; сухой сад и пару голых деревьев, что для весенней поры выглядит как-то неестественно. Вокруг было пусто, глухо и одиноко, что не являлось своего рода минусом и огромным плюсом. Обстановка вокруг католической школы была глотком свежего воздуха — влажного, чистого и прозрачного. Эйтан предположил, что недалекого находится озеро или речка, которую в дальнейшем будущем стоит посетить. Центр города находился на приличном расстоянии. Если парень не обсчитался, то поездка до школы в Сент-Этьен находилась от центра города в двадцати минутах езды, то есть быстрым шагом он бы добрался максимум за час. Но сбегать смысла особо не имело и это было бы не разумно, ведь в коем-то веки хочется поспать даже и на жесткой постели, где не холодно и кормят едой, а не остатками роскоши.       Внутри здание было такое же внушительное, что и снаружи. Несмотря на чрезмерную древность и обветшалость, было в этом что-то по-своему красивое и историческое. К сожалению, осмотреться сполна случай не выпал, так как крайне быстро несовершеннолетних евреев распределяли по комнатам…с соседями.       Комната была очень просторная для двух человек, что не могло не радовать. Каменные стены, высокий потолок и вид разрухи за окном придавали эдакий шарм этому месту. Есть книжный шкаф, по которому Эйтан успел пробежаться глазами и подметить для себя что-то интересное и то, что будет отвлекать во время пребывания здесь. Кровати действительно не отличались мягкостью и воздушностью, но и не были словно блок бетона. Постельное белье приятное, чистое и пахнет чем цветочным.       Неожиданно сосед по комнате громко подал голос, когда Эйтан оценивал обстановку:       — Здравствуй, моё имя Симон Ламарш. — тянет руку, на лице лёгкая улыбка, — а ты?       Эйтан жмурится от громкого и местами писклявого голоса. Начинает косится на руку и хмуро поглядывать на паренька.       — А, ой, наверное, ты меня плохо понимаешь, да? Hallo, mein Name ist Simon Lamarche.       — Издеваешься? Я на фашиста сильно похож или это юмор недалекого ума? — руки начали сжиматься в кулаки. Драку в первый же день было бы начинать не правильно, и так репутация в этом святилище у евреев подкошена.       — Извини-извини-извини, не знал, как растормошить тебя, еврея, то есть…я имею ввиду… — пауза. — Можешь ударить меня, я чушь сморозил. Эйтан наблюдает, как голова этого чудика вздергивается и подставляет щеку для удара. Сухая ладонь заносится над лицом и со свистом начинает надвигаться в сторону его щеки. Русая голова Симона начинает вздрагивать в ожидании столь ошеломляющего хлопка, но в итоге парень отделывается лёгким подзатыльником.       — Эйтан Авадья. Ты и юмор, видимо, заклятые враги, Самсон.       — Симон! Си-мон. — широко открывая рот, отчеканил мальчишка, полностью игнорируя произошедшие.       — Больше на Самсона похож. — в полголоса произносит Эйтан, понимая, что Симона и Самсона связывает только одно — буква «С» в начале.       — У меня светлые волосы, а у Самсона тёмные, нос не такой крупный. — мальчик соскочил и приблизился к зеркалу, начиная искать внешние качества, которые докажут, что он не похож на Самсона.       — На еврея ты как-то больно и не похож. Кто твои родители? — без чувства стыда Симон начинает рассматривать рассерженного Эйтана.       Симон начинает легко ударять себя по губам и кидать косые взгляды на сердитого Эйтана:       — Прости меня за мою грубость, а они живы?       Эйтан закатил глаза на эти неловкие попытки сгладить углы и принялся раскладывать вещи, которыми обеспечили его пресвитеры. Глупая перепалка подлила масла в огонь. Заниматься самообичеванием больше не хотелось, по крайней мере не сейчас.       Шкаф был довольно огромен для небольшого количества вещей Эйтана, и выглядела эта картина жалко, так как шкаф Симона буквально трещал по швам от такого объема одежды и хлама. Зависть, обида и злость начинают щипать глаза. Было бы слишком низко разревется прямо сейчас. Эйтан зажмурился и заговорил:       — Ты здесь не первый год?       — Третий, с двенадцати лет обучаюсь здесь. Родители слишком заняты взрослыми делами, поэтому я тут. — Эйтан молча кивает на рассказ Симона.       Довольно односторонний разговор — удобно и помогает не думать.       — Но мне нравится, хоть на вид и уныло, конечно. Зато я под крылом Божьим, а значит защищён от многих проблем. — Симон с большой гордостью произносит последние слова, от которых Эйтану хочется демонстративно фыркнуть и рассмеяться во весь голос. В этой светло-русой и, видимо, пустой голове совсем все плохо. В комнате со Святым Духом жить в течении полутра года, будет настоящим испытанием. Сам не заметишь, как станешь точно таким же.       — Эй, Симон, пожалуй, я вздремну после тяжёлой поездки. — прервал надвигающийся поток биографии юноша.       Эйтан быстро переоделся и обессиленно повалился на низкую дубовую кровать, отвернулся к стене и в первые после нахождения в концлагере позволил себе расслабиться. Он наконец в безопасности, наконец свободен, но в этом мире теперь всецело один.