Верхом на радуге

      Брызги… Касания… Вода… щекотка… шёлк. Разрушитель держит свой череп ладонями, плотно обхватив пальцами ломящие виски. Рычит от бессилия. Так трудно бороться с собой! Так трудно заставить себя бороться!       Он больше не может спокойно посещать альтернативы, не может выйти со своей части Антипустоты, не может спокойно есть и пить, смотреть на руки, и на шарф свой тоже смотреть спокойно уже не может.       Это всё триггерит: всё пространство, всё окружение словно в сговоре с его глупой магией, что бурлит постыдным желанием в его костях. Дуновение ветра чувствуется на надкостнице, словно прохладное дыхание, дождь холодит руки так странно чувственно, золото цветов и ягод облепихи заставляет зажмуриться, сглатывая густую слюну, а вид радуги в небе — опустить глаза стыдливо… даже натягивание собственной одежды становится настоящим испытанием. Когда ткань скользит по лучевым костям, он… н-н-г-х… он вспоминает шёлковую гладкость на своих предплечьях, влагу, собирающую влагу, пальцы, через ткань массирующие симфизы, прохладное дыхание на пястных и руки на рёбрах; и щека к щеке, когда «Ну всё-всё, тш-ш, тихо, ти-и-ихо… Больше никто не касается, уже не больно, правда же?» — звучит, пробиваясь через белый шум. И Эррор слушает этот медовый тон, пытается унять дрожь в теле и утопает в мыслях. Дрим прижимает собой сверху через одеяло, Дрим пахнет солнцем, доверием и желанием. Желанием особенно, и Эррор понимает, что желание на самом деле пахнет ромашковым жидким мёдом, одуванчиками и ещё немного яблочным тягучим джемом. И красным атраментом на пергаменте тоже. Но почему-то так хочется спать…       Он очнулся тогда, словно из-под толщи воды вынырнув, будто преодолев не одну тысячу лье за секунду, открыл глаза и сел резко, сбивая дыхание в хрип и всполошенно оглядываясь по сторонам. Чужая кровать, тёмные стены, кольца в потолке… влага на его лучевой кости… По плечам пробежалась стайка лагов, прячась под тканью и не попадаясь на глаза, лишь лёгким покалыванием выдавая своё присутствие.       Он побоялся тогда остаться, ему не хватило мужества выйти и попасться на глаза тем двоим монстрам, которые согласились впустить его в свою жизнь так близко и вдруг захотели помочь. И, не желая того, сделали ещё хуже. Ведь, пусть гаптофобия и являлась первопричиной появления глюков, совсем не от неё Эррору пришлось упасть на перезагрузку. Ему стыдно было в этом признаться даже себе, но он испугался. Испугался своей реакции, желаний и своего воображения, что на каждое неопознанное касание реагировало страхом, надеждой и всплеском взбудораживающего возбуждения: а вдруг это губы? А вдруг очередное движение воздуха — дыхание на его руках? А вдруг пальцы совсем не нечаянно втиснулись в самые чувственные выемки на поясничном отделе? Он чуть не задохнулся от нахлынувшего желания, что пришло вслед за надеждой, чуть не умер от сумбура пережитых эмоций, что нахлынули следом за ним. Стыд, страх, похоть, паника, желание спрятаться и закричать. Заслонить горящее лицо ладонями. Побитая ошибками душа не выдержала давления эмоций и отключилась, оставляя тело дрожать под толщей глюков.       Зато теперь он знает, чего хотел бы больше всего. Чтобы тот сон оказался правдой. Или, хотя бы, чтобы он повторился снова. Ведь «будешь третьим?» — это же о дружбе, потому что… потому что одна кровать на двоих, сплетённые пальцы и нежные улыбки… потому что это слишком хорошо, чтобы быть правдой.       И Эррор скручивается калачиком, пытаясь умоститься поудобнее в гамаке: — Но помечтать-то можно…       Трёхмастные фаланги обнимают свои же плечи, магия тухнет в глазницах, позволяя сознанию уплыть за горизонт реальности, где в дымке грёз прячутся поджидающие терпеливо сны.       Вот золотистое сияние вспыхивает радостно, обнаружив наконец своего адресата, и сон накрывает разрушителя плотным одеялом, возвращая Эррора в ту же комнату с вбитыми в потолок кольцами и выкрашенными в тёмный стенами. …       Разрушитель приподнимает голову с постели, садится, покачиваясь на мягкости матраса, моргая растерянно и быстро: — Сон? — его голос идёт эхом и двоится, отражаясь от стен и потолка, будто заевшая запись на старой пластинке. — А ты как думаешь? — отвечает вопросом на вопрос Дрим, разворачиваясь к нему полубоком и позволяя полюбоваться пару минут на свой мерцающий в свету золотыми искорками профиль.       Дестрой сдерживает улыбку, что тут же желает поселиться на его лице… ну, или пытается изо всех сил её сдержать: — Надеюсь на это.       Мечтатель роняет весёлый смешок на такие слова, поведя плечом наклоняется, подпирая голову руками. Прытко переворачивается на бок полностью и всматривается тут же внимательно в разномастные глаза: — Надеешься? Почему? ~ И чем же, по-твоему, сон лучше реальности?       Эррор подтягивает ноги под себя, вглядываясь в солнечное золото зрачков, собираясь с силами произнести то, что в реальной жизни он сказать, наверное, никогда не решился бы: — Тем, что тут я не боюсь осуждения и смеха в лицо. Тем, что тут ты можешь стать… моим.. и… — И? — золотые глаза сияют лукавыми искорками. Дрим прикусывает игриво конечную фалангу большого пальца. — И не только ты… Инк… он т… тоже, ак-х… — горло сдавливает спазмом. Он жмурит глаза. Нет, даже во сне он не сможет полностью выдавить из себя признание.       Эррор слышит переливающийся колокольчиком смех совсем близко от себя: — Ох, неужели я не ослышался? Я правильно тебя понял? Какое же взрослое у тебя желание. Ты хочешь заполучить меня во сне? Да ещё не только меня, а вместе с Инком? Ох, О-оши! Неужели… Неужели ты говоришь сейчас о сексе втроём? Какой же ты испорченный, оказывается, мальчик. М-гм-м… развратный разрушитель миров.       Эррор сглотнул сухо. Неужели этот сон… это кошмар? Воплощение его страхов? Неужели сейчас над ним станут смеяться, будут глумиться, выставлять посмешищем, поиздеваются, развернутся и уйдут, оставляя одного, кидая через плечо обидные жалящие слова напоследок?       Он напряг плечи и стиснул зубы, готовясь к такому исходу. Но Дрим, отсмеявшись и невесомо поведя плечом, вздохнул и наклонился ближе, позволяя рассмотреть в деталях тёплое солнце его зрачков: — А знаешь, Оши, я удивлён. Нет, серьёзно! Я призна́юсь тебе честно, я не ждал от тебя признания, думал, самому придётся снова приставать к тебе с предложениями, бегать за тобой следом и обольщать… ведь то, чего хочешь ты, мне и самому по душе… Что? — Дрим хихикнул, оценив по достоинству ставшие почти круглыми бордовые глазницы и, не сдержавшись, прочертил пальцем гнутую линию по лицу разрушителя, начиная от исполосованных синей магией скул, заканчивая краем антрацитовых губ, — Ну чего ты на меня так смотришь? Неужели ты удивлён, что я тоже этого хочу? Ох, Э-эррор, ну нельзя же быть таким неуверенным в себе, что же ты… Я с удовольствием соглашусь на твоё предложение, почему бы и нет? И я могу это организовать тебе… нам, уже сегодня… да хоть прямо сейчас, зачем тянуть, правда? Устроим свидание с нашей кисточкой, что скажешь? — подмигивает вдруг Дрим озорно и с несменной мягкой улыбкой толкает вздохнувшего судорожно Дестроя в грудь, опрокидывая его на спину… и дальше, глубже, быстрее. Эррор падает, комната взмывает вдруг стремительно ввысь, а в ушных отверстиях шумит и свистит разрежённый воздух. Разрушитель словно проваливается сквозь материю, сквозь ткань самого бытия, будто скользит между параллелей миров, улетая куда-то вниз, словно утянутый чьими-то цепкими лапками в глубокую кроличью нору; падает и замирает вдруг в невесомости, когда тонкие белые фаланги оплетают ладони и тянут на себя: — Сюда, не потеряйся, милый, смотри… вот он, наш художник, снова на своём любимом месте.       И Эррора будто проталкивают сквозь пространство, словно сквозь мыльную плёнку пузыря он видит контуры сидящего на берегу моря Инка, который становится всё чётче и настоящее. А за секунду… Вот волны уже лижут босые стопы, вот в нос ударяет запах соли и водорослей, а в ушах звучит шум прибоя и крики птиц. Дрим отпускает руки Дестроя и, раскидывая песок ногами, бежит к развернувшемуся на шум и замершему в удивлении Инку. Целует того в губы жадно и настойчиво и хватает за плечи в оживлении: — Кисточка! Я привёл нам гостя. Настоящего! Уже. И угадай, за чем он к нам пришёл, угадай, чего он сейчас хочет больше всего? О, он сам мне сказал только что, признался, ты представляешь? Ты ни за что на свете не угадаешь, что же он попросил дать ему! — Что? Стой, стой… о чём это ты говоришь? Ты это сейчас серьёзно, Дрим? Ты имеешь в виду… настоящий он? Прямо здесь? Так быстро? Уже? Но… ох, хорошо, отлично. Я должен угадать? Это какая-то игра? Что ты затеял? Ох, ладно… Чего же он может хотеть больше всего? Что он мог попросить? Что? Я… я не знаю! — Нас, — улыбаются озорно, подставляя лучам солнца мелкие светлые веснушки. — Нас?.. ох, нас… — на Эррора устремляется взгляд, полный конфетно-розовой сладости, и Дрима с писком сжимают в объятиях и крутят вокруг своей оси. Инк запутывается в собственных ногах и с хохотом падает в песок, утягивая за собой и Мечтателя, и в ту же минуту поднимает руки: — Оши… иди же. Иди к нам.       И глупо улыбающийся разрушитель шагает навстречу. В страхе и волнении едва переставляя ноги. И на этот раз ему удаётся. Воздух не держит, а кажется, даже толкает в спину, лижет холодными языками ветра открытые берцовые кости. И Эррор опускается на колени возле лежащих на берегу Дрима и Инка, проваливаясь чашечками в прогретый солнцем песок, выдыхает с тихим стоном, когда его скулы сжимают прохладные даже во сне ладони, и тонет в неге от того нежного поцелуя, что ему дарит художник. — Ты не против? — бродят по его фигуре руки Мечтателя, и разрушитель мычит и пытается помотать головой, ответить, не отрываясь от поцелуя. Дрим смеётся, заметив это, шепчет ему на ухо ласковым шёпотом, — Жадный. Ну чего же ты так спешишь? Не бойся, он никуда не исчезнет, не уйдёт, ведь он тоже ждал тебя… — и ведёт руками вдоль спины и ниже. И от этих касаний бегут мурашки по надкостнице… и исчезает ткань одежды, рассыпаясь золотистыми искрами в воздухе. И страх разрушителя тоже исчезает, растворённый в нежности и трепетности этих касаний.       Эррор плавится и тонет в этой неге, выгибается под чуткими руками, подставляясь под ловкие острячки фаланг, позволяя себе наслаждаться и отдаваться чувствам полностью и без остатка, осознавая краем всё ещё трезво мыслящего сознания шаткость момента. Ведь это сон, что может оборваться в любую секунду, дымка, просто воплощение его желаний, мечта, которая так обидно ранит своей неосуществимостью. — Пожалуйста… — шепчет лихорадочно он, чувствуя радужный язык на своих шейных позвонках, — Да… Ещё… Инки… Ах… Прошу… — не слова — шёпот, стоны… И хрясточки прикусывают раз за разом, спускаясь всё ниже, а подвздошные выглаживают уже другие руки, хозяин которых дышит так волнующе и часто, прижавшись к треугольникам лопаток грудью. Эррор млеет от ощущения жара чужого тела на них и вновь сплетает языки, послушно пропуская радужный извивающийся кончик глубже; сам, не удержавшись, массирует его сразу со всех возможных сторон своими языками. Инк отстраняется мягко, роняет тихое «А-ах» прямо в приоткрытый рот и порывисто седлает Эррора сверху, прижимая собой согнутые колени, потираясь о разрушителя нетерпеливо, всхлипывая и совсем уж неожиданно отклоняясь: — Ох, лучик, это просто волшебно. Это… ты должен попробовать.       И Эррора увлекают уже во второй поцелуй, по-хозяйски разворачивая к себе, сжимая в руках череп и ползая пальцами по гладкой округлой кости; нагло и напористо толкаясь и пересчитывая, кажется, сразу все пять фиолетовых острых кончиков упрямым и таким властным сейчас золотом. — М-м-г-м… — стонет разрушитель тихо. От такой резкой бойкой инициативности начинает кружиться голова, а магия взвивается вихрем в тазовых костях, в моменте формируя возбуждённое начало, что, словно яркий флажок испорченности, колышется сине-фиолетовым градиентом в воздухе. — Ох, да, наконец-то… — ключицу обдаёт влажным шёпотом чужих слов и болью очередного укуса, и Эррор чуть не падает назад, едва успевая опереться на локти, от нахлынувшего резко удовольствия. Художник не стал нежничать или выдумывать что-то особенное для первого раза — просто размашисто и с одного движения нетерпеливо уселся на него сверху, выбивая резкий вздох и даря тягучее удовольствие сжимающимся теплом. — О-ох! — почти пропел Дрим. Чужой спазм наслаждения ударил молотом по его собственной дрожащей душе, и он выровнялся струной, не в состоянии больше ждать и сдерживать себя; прогнулся в позвоночнике и поднялся одновременно с этим на колени, золотой пружинящей и подрагивающей в нетерпении экто-плотью упираясь в плечо Дестроя: — М-м-м, сладкий мой, ты же не против? Ты же можешь? Ты же подаришь и мне немного своего внимания?       И Эррор разворачивает голову, поплывшим, помутнившимся взглядом скользя по золотистому блестящему на самой вершине члену, вопросительно-неуверенно вглядываясь в потемневшие к цвету тёмного золота зрачки. В рёбра цепляются чужие прохладные руки, и от очередного толчка бёдер Инка хочется заскулить и закатить глаза. И разрушитель ползёт пальцами по белым, чуть кремовым бедренным костям вверх, щекой на пробу потираясь о напряжённый ствол янтарно-шафранового экто. — О-а-ах, да, моё сокровище, да, смелее, Оши, тут нечего бояться, как же сла-адко, м-мвх-х…       Нечего бояться… нечего… ведь это лишь сон, тут можно всё. Тут ничего не страшно, и ничего не стоит отважиться провести от вершины к самому основанию сразу тремя языками и скользнуть ими тут же, не останавливая движение ни на секунду, снова вверх, размазывая равномерно влагу по возбуждённому органу, пробуя на вкус действительно немного сладковатую, отдающую немного яблоками магию; а потом, слушая чужие стоны и ощущая на себе сжимающиеся стеночки нутра другого, попробовать заглотить экто-орган поглубже, поиграть глоткой, принять в себя его полностью. Так же, как сейчас с удовольствием Инк принимает в себя магию Эррора. Ведь это же Инк на нём стонет так сладко, извиваясь и отклоняя голову с закушенной в наслаждении губой назад? Разрушитель выпускает вздрогнувшую от очередного скользкого движения языками плоть, оставляя тонкую ниточку окрашенной слюны дрожать натянутой в воздухе, и возводит глаза вверх, пытаясь не утонуть в собственном удовольствии, рассмотреть в деталях и запомнить как можно надольше вид целующихся взапой монстров. Защитника и хранителя. Друзей и любовников… Теперь и его любовников тоже. По крайней мере, во снах.       Целующиеся оторвались друг от друга, и в Эррора впились сразу два затуманенных страстью взгляда. «Да» — проронил вдруг один из них, и Дестроя толкнули на спину. Разрушитель охнул и рефлекторно поднял руки в воздух. Не успел он ничего толком понять и подумать, как на подвздошные уселись сверху ещё и с другой стороны, толкаясь с Инком коленями и сплетая с ним пальцы, доставляя неимоверное эстетическое удовольствие видом задней стороны таза, выгнутой к разрушителю спины и разведёнными в стороны бедренными костями. Эррор выдохнул судорожно и поспешил пробежаться ладонями по гнутому столбу позвоночника, отсчитать остистые отросточки, а следом и погладить глянцевую гладкость шейки бедра, и тут же впиться в ту пальцами, потому что… за этой неимоверно красивой спиной происходило что-то, по мнению самого разрушителя, совершенно неимоверное.       Инк, что переместился сейчас немного ниже, чем сидел до этого, придавил своим весом колени Эррора, а руками же… Дестрой захлебнулся вздохом… белые, покрытые рисунками от запястий и выше руки, гладили и сжимали сразу два экто: сине-фиолетовое и золотое, прижимая и так в такой позе потирающиеся друг о друга два ствола ещё теснее, наглаживая, массируя сразу обе головки, заныривая острячками фаланг поочерёдно в миниатюрные влажные отверстия уретры, прижимая округлую верхушку одного члена к натянувшейся уздечке другого, играя пальцами. Эррор заскулил жалобно от такого вида, что просматривался через свободное пространство возле поясничного отдела позвоночника, где изящные дуги рёбер не могли заслонить собой эту горячую картину, и закусил стиснутую в кулак руку. Чувство влажного прохладного языка на напряжённой плоти окончательно вытолкнуло его за грань острого кайфа, и он выгнулся в оргазме, кажется, продирая до крови нежную надкостницу на чужих бёдрах острячками фаланг. Дрим вздрогнул, всхлипнул судорожно за ним следом, и разрушитель на бесконечную секунду потерял себя…       Очнулся он лежащим всё так же на спине, плечи слева и справа давило тяжестью, и он потерял стон удовольствия уже от того, что обнаружил на себе размякшие тела защитника и хранителя, что придавили его с обеих сторон, всё ещё не успевшие восстановить дыхание. Пальцы что одного, что другого порхали возле его солнечного сплетения и нежно перебирали графитные рёбра. — Ох, звё-о-озды… — собственный голос показался разрушителю осипшим и словно сорванным, и он поспешил смочить пересохшие от быстрого дыхания губы. — Мва-а-ах, это было волшебно. Мне так понра-а-авилось, — простонал немного даже пошло запыхавшийся художник, потеревшись покрытой шанжановым румянцем скулой о терракотовую ключицу. — Но в следующий раз я буду сверху. — Сверху? Так ты и так был сверху, кисточка… — смеётся Дрим, фыркая и почему-то зарываясь носом в основание шеи разрушителя.       Инк дует губы в напускной обиде: — Не в том смысле, вредина. Мне безумно хочется немного побыть активом. — Пф-ф, ладно уж, доминирующий самец, как скажешь, я даже рад такому повороту. Я как раз хотел попробовать принять в себя вас обоих. Думается мне, что будет о-очень приятно. Если только Оши будет не против… Оши? Ты как? Эй, ты чего? Эррор… — Мечтатель толкнул ладонью таращегося куда-то в небо разрушителя. — Какой странно-длинный сон… — прошептал он, — Такой реальный и живой, и полный, такой логичный и правильный, и всё никак не кончается…       Инк поднялся резко на локтях, вглядываясь в Дрима округлившимися моментально глазницами: «Ты ему не сказал?!» — читалось в его взгляде. Хранитель снов хихикнул тихо и, довольно улыбнувшись, покачал головой. По щеке Эррора скользнули белые пальцы: — Приходи в гости, когда будешь готов повторить, разрушитель, — блеснул Мечтатель озорством золота взгляда и, чмокнув того в губы, положил руку ему на солнечное сплетение. — Увидимся, сладкий, но… не тяни уж слишком долго, мы ведь будем скучать.       И Эррора толкнули. Вытолкнули из несуществующих лёгких весь воздух, и, кажется, его сознание вытолкнули этим неуловимым движением в чистый вакуум. В голове помутилось, а яркую картинку морского берега заменила вдруг пустая тьма. Эррор вздрогнул всем телом, обдаваясь холодным потом и вскидывая руки, словно от падения в бездну, и открыл глаза.       Он всё также лежал у себя в гамаке. И кажется… совсем ничего не изменилось. Только вот… одеяло, сброшенное им, видимо, во сне, валялось на полу, а собственные подвздошные были измазаны чем-то липким. Разрушитель сел резко и, хмурясь, запустил руку под ткань бриджей. Мазнул по лобковой кости и потрясённо уставился на измазанные в сине-фиолетовой магии пальцы: — Да что же со мной происходит, о творцы милостивые? Куда же делась моя выдержка? Словно подросток какой… — проронил он потерянно и без сил упал расслабленной тушкой обратно в гамак. Организм вёл себя так, будто разрушителю пришлось только что пробежать стометровку на скорость; но нега, разлившаяся по костям, до сих пор тянула и пускала по телу приятные мурашки. — Будто и вправду занимался с ними с… — от одной такой мысли глазницы наполнились глюками, и Эррор застонал раздражённо, — Ну надо же, даже вслух сказать ничего такого не могу… куда уж там заниматься подобным…