«А будет ли теперь,
когда тебя больше рядом
нет?»
Когда-то давно, во время войны, она также сидела вечерами на служебных квартирах и ждала его, верила, что он найдется. А теперь некого ждать. Он остался так далеко! Света повалилась на подушку, уткнулась и тихо застонала со слезами. Ей без него очень холодно и плохо. Теперь особенно.***
Федоренко, Гаврилов и Акимов с раннего утра обходили тот квартал, где жила ограбленная семья; если в доме не наследили преступники это совсем не значит, что они не оставили следов в округе. Развалин тут много, уже начинали суетится люди — женщины, девушки в невзрачных одеждах, в основном худенькие, они тонкими руками сжимали ломы, лопаты. Девушке по крупнее таскали носилки груженный битым кирпичом, складывали целый кирпич в кузовы машин. Работа по разбору завалов начинала закипать с раннего утра, жители очень хотели привести родной Минск в порядок. Центральные улицы быстрее всех избавлялись от руин, там быстрее остальных там восстанавливались дома, дороги. Со скоростью грибов после дождей по улицам вырастали фонарные и телеграфные столбы, плелись паутины электрических и телефонных проводов. Но кое-где ещё продолжали свою опасную работу сапёры. Милиционеры шли по неширокой улице, наблюдая за всем. Вот перекрёсток, по середине стоял ОРУДовец в белых перчатках и взмахивал жезлом дирежируя грузовиками, «эмками» и «виллисами». За спиной его — разбитый бомбами дом. Там привычное — шум работы. Среди работающих иногда мелькал бригадир — однорукий парень в заношенной форме без погон и с какой-то медалью на груди. — А ну, хлопцы, пойдёмте-ка вон с теми поговорим. — позвал Федоренко, долго наблюдавший за бригадиром и его бригадой. Федоренко с сержантами подошли, поговорили почти со всеми. Оказалось, здесь в округе нередко грабили и просто обворовывали, пока на работе все — замков на дверях нет ни у кого практически, а те, кто работает на разборе завалов нередко что-то находят ценное и себе забирают, пока никто не видит. А за эти ценности на чёрном рынке берут всё, чего не хватает, хорошую еду в основном, иногда вещи. Походив ещё, пообщавшись с разными людьми, Федоренко с сержантами вернулись в милицию, где уже была Елагина. Григорий Иванович пересказал узнанное, сержанты добавили пору примеченных деталей — грабители ведь были крепкими мужчинами, от них не пахло алкоголем, а очень пахло бензином, пострадавшие отметили это, и грабили быстро, значит точно знали, что у той семьи есть ценности и примерно знали, где они лежат. — Думаете, это кто-то из тех, кто на завалах работает? — Елагина начинала собирать все улики в одно. — Так точно, товарищ майор. — кивнул Гаврилов. — Я думаю, один из грабителей — водитель тех грузовиков, которые битый кирпич возит — запах бензина откуда. Да и крепкие они какие были, на завалах в основном бабы да старики. Увидел шофёр, что женщина та что-то нашла в развалинах, припрятала у себя, а потом пришёл с дружками, да себе и взял. — сказал теперь Акимов. — Да-да, шофера́ ездят одни и те же, народ с ними охотно говорит — они же при случае и подвезти могут. — живо добавил Гаврилов. — Тогда, Григорий Иванович, поезжайте и узнайте что за транспортный отдел работает на завалах, кто водители у них и кто ездит в тот район. — дала приказ Светлана Петровна. Милиционеры ушли. Света могла и сама с ними поехать, поговорить, но доверила это Федоренко, он не подведёт, да и больше её понимает в машинах, как с шоферами по-свойски поговорить. А сержанты пусть учатся этому, основная работа милиции как раз такая — мелкие бытовые истории. Елагина же ещё раз съездила и поговорила с ограбленными. Мужчину дома не застала — на работе. А вот его жену — да. — …А кем он работает? — сразу же уточнила Света, как только разговор пошёл. — Начхоз в гараже. — ответила женщина и одновременно не давая детишкам незаметно стащить со стола только что испеченную сухую лепёшку; ничего кроме дешёвой муки, воды и старой картошки в доме у семьи не осталось. — В гараже… — повторила Света записав это, — Давно он там работает? — Так, почитай уж как год… Как вернулся в декабре в том году так и пристроился там. Он же у меня инвалид, контузило его шибко… До войны он начфином был в конторе… А сейчас — какой из него счетовод! Как приходит к себе, так к вечеру уже… — Пьёт? — вырвалось у Елагиной. — Бывает. Чего ж греха таить… Но, слава богу, не тута. Говорит, какой пример сыну даст… Он у меня, товарищ офицер, хоть и пьёт да контуженый, но за детишек за всегда! Женщина усердно раскатывала тесто жилистыми натруженными руками; заученные сызмальства движения и тесто превращалось в тонкий слой будущего ужина. — А вы сами работете? — задала следующий вопрос Елагина. — А как же! Через день на завалах. Прокофий Палыч, наш бригадир, тех кто с малы́ми отпускает на день. Мы ж по шестнадцать часов там корячимся, кирпич этот тягаем. — Ясно. Пока говорили, Света нет-нет, а смотрела на ребятишек — старые аккуратно шитые вещички на них, немного растрёпанные, но в остальном ухоженные и такие шустрые, весёлые. Всё время хихикают, по детски дерутся, шалят. У Светы проскакивали улыбки глядя на них. Но одновременно щемило сердце, замирало оно глядя в эти большущие детские глаза. Дети… Всегда особая тема была для неё. Для неё с Ваней. Света ещё раз оглядела жилище. Очень бедно, но видно — старались чтобы было уютно: чисто, цветочки на окошках, у койки ковричек, там, где игрались дети тоже лежали скромные дорожки. Поднявшись со стула, Светлана застегнула пуговицы плаща и вынула из висящей через плечо планшетки пару листов. — Вот, возьмите, — протянула она их женщине, — детям. Тут на молоко, на хлеб и на сахар карточки. Женщина не веря, с огромным недоумением смотрела на Елагину, на протянутые от неё листки. — Берите, берите. — настойчивее повторила Света и выложила карточки в ладони женшины. — У вас семья. У вас дети. И женщина наконец взяла, а Елагина помахав девочке и мальчику, попрощавшись с ними, ушла.***
К концу рабочего дня вернулись Федоренко с сержантами. Как верно предположила Света — Григорий Иванович очень быстро нашёл общий язык с водителями, многие рассказали очень много всякого любопытного. И он, вместе с сержантами, даже смогли примерно понять, кто же ограбил семью. — … И вот муж этой женщины, — говорил Акимов живо, — он иной раз выпивал, а Лощинский был каждый раз в его компании. Когда тот изрядно уже выпивал, то засыпал, а на утро вообще ничерта не помнил. И за день до ограбления как раз он опять так напился… — Сторож гаража при этом видел, как Лощинский потом выходил от начхоза и ушёл куда-то. — добавил Гаврилов за другом. — О Лощинском говорят, что шофёр толковый, да вот только душок от него не хороший идёт — блатного жаргона много, хотя не уголовник. — в разговор включился Федоренко. — А вот это уже интересно! — Елагина тут же собралась. И Гаврилов с Акимовым рассказали ещё, что узнали. — Нужно выставить за Лощинским наблюдение и тогда мы узнаем его подельников. — подытожила Елагина, — Григорий Иванович, Иван Григорьевич… И тут все услышали как бодрый взгляд майора дрогнул, словно в душе у неё что-то от этих имён сорвалось. Она замолчала, а потом каким-то уже безжизненным тоном по другому раздала приказы: — Гаврилов и Акимов — наденьте штатское и наблюдайте Лощинского у дома. Федоренко — наблюдение у гаража. Выполнять. Елагина поднялась и быстро стала собирать документы по делу в папку. Сержанты же переглянулись и первыми вышли, оставив Федоренко наедине с Елагиной. Как только тихо хлопнула дверь, Григорий Иванович спросил негромко: — Светлана Петровна, вы сегодня-то обедали? — Почему вы спрашиваете? — неподнимая взгляда от бумаг спросила Света. — Уж который день вы… Ну не здоровый вид у вас. Света остановилась, опустилась за рабочий стол, поглядела на Федоренко. «Неужели и в правду у меня всё на лице так ясно написано?» — тревожно понеслось в голове. Света вздохнула, уронила голову на ладони, локти уперев в столешницу. — Второй день не могу заснуть уже, Григорий Иванович… — проговорила Света, тишина в кабинете, уютный жёлтый свет по стенам сейчас очень располагал к задушевным беседам, — Страшно засыпать одной… Да и не могу никак. До сих пор кажется, что сейчас вот-вот зайдёт Ваня… Света замолчала. Федоренко тоже молчал, ведь продолжи сейчас, Светлана Петровна совсем расплачется вновь от неутихающего на сердце горя; именно его она прячет за холодностью, строгостью и официальностью фраз. — Светлана Петровна, давайте я вас до дома провожу. Время позднее, неспокойное. — наконец произнёс Федоренко. — Не надо, Григорий Иванович. Я сама… Спасибо. Федоренко настаивать не стал.