На грани

      — Дерьмово выглядишь.       Чишия расслабленно опирается плечом на слегка приоткрытую дверь одного из многочисленных контейнеров — местами ярко-синяя краска слезает с нагретого на солнце металла — и безынтересно смотрит в сторону согнувшегося пополам Нираги, обильно сплёвывающего вязкую и мерзкую кровь. Нестерпимая жара медленно донимает, и даже лёгкий сквозняк, неспешно гуляющий по своеобразному лабиринту, не спасает ситуацию. Излюбленная толстовка уже просто накинута на плечи, кажется, юноша впервые за долгое время открывает руки: худые бледные запястья, на одном из которых величественно застёгнут отслеживающий любые перемещения браслет — на небольшой панели высвечивается количество имеющихся баллов.       Две тысячи на руке и тридцать пять за спиной — на огромном экране. Жалкое отставание в каких-то пять сотен оказывается смертельным.       — Твоими стараниями, — Сугуру вытирает окровавленный рот тыльной стороной ладони, обмотанной уже грязными бинтами — такими же, как те, что пересекают всё его тело — и с трудом разгибается, неровно шагая к парню, из-за которого, впрочем, и находится в столь неприглядном виде.       Тихий смешок нарушает недолгую тишину, неловко воцарившуюся между двумя, вроде как, врагами. Молчание невольно затягивается. Нираги ждёт ответа, даже не скрывая явного интереса, а Чишия всё отмалчивается, будто проверяет на прочность нервы сокомандника.       — В своё оправдание скажу, что рассчитывал на летальный исход, — парень прислоняется спиной к нагретому металлу, медленно съезжая по нему вниз, усаживаясь на асфальт по-турецки, и хлопает ладонью около себя, приглашая присесть рядом, излюбленно насмешливо изгибая брови. — Кто же знал, что ты такой живучий?       — Вот ведь мразь, — выплёвывает Нираги, всё же опускаясь рядом, устремляя пустой взгляд куда-то в небо. — Почему я не должен прихлопнуть тебя прямо сейчас, как надоедливую муху, за то, что ты, уёбок, поджёг меня?       Приятный слуху глухой и тихий смех разгоняет призрачное напряжение, на долю секунды повисшее в воздухе; Нираги прикрывает глаза, затылком ударяясь о дверцу контейнера, и впервые за всю игру, а может и за то время, что насильно провёл в пограничье, полностью расслабляется, подставляя обожжённое лицо редкому прохладному ветру; а Чишия просто опускает голову на оказавшееся перед лицом плечо, по-кошачьи притираясь щекой.       — Потому что я тебе нравлюсь.       — Мечтай.       Обратный отсчёт на гигантском экране насмешливо мелькает перед глазами. Восемь жалких минут тянутся нестерпимо долго, поистине раздражая Нираги. Из-за какого-то мерзкого слабака он сейчас сидит и ожидает, когда ебучий лазер с неба пробьёт его череп, украшая мозгами арену. А рядом грёбаный гений, жмётся к нему, точно так же смирившись с неизбежностью. Возможно, Чишия сейчас рядом только потому, что до собственной смерти остаются жалкие минуты. Возможно, он даже сожалеет о некоторых поступках, совершённых в прошлом, раздумывая о том, мог ли поступить иначе. Хотя, верится в это с натяжкой.       — Никогда бы не подумал, что ты сдохнешь так тупо, — Нираги вновь нарушает тишину, чуть поведя плечами, из-за чего парень недовольно морщится, но головы не убирает.       — А как по-твоему я должен умереть? — спокойный голос Шунтаро раздаётся над самым ухом, пуская табуны мурашек по лёгкому и расслабленному телу.       — Мне всегда казалось, что ты как угодно изъебнёшься, но выберешься даже из самого лютого пиздеца.       Нираги говорит серьёзно, ни капли не лукавит, не льстит. Это не в его характере. Мужчина искренне верит, что этот до пизды умный и выёбистый блондин банально не может умереть на какой-то там игре. Не родился ещё человек, способный перехитрить столь изворотливого засранца.       — Ты же ёбанный умник, так сделай хоть что-нибудь. Спаси собственную задницу, да и мою бонусом, — досада и обречённость режут слух, нервируют похуже визгливых воплей, уже давно привычных. — Такие, как ты, не умирают подобным образом. Это слишком жалко, слишком по-дебильному. Так должен умереть этот хлюпик, запоровший тебе игру. Арису со своей подружкой. Я. Но только не ты.       — Я простой человек, Нираги.       — Нет, ты — блядский злой гений. У злых гениев должно быть с десяток запасных планов.       Плотно сжатый кулак встречается с бугристой из-за неровно наложенной краски металлической дверью, громким эхом пробегаясь по проклятому лабиринту; рука мелко дрожит от растекающейся по телу боли; а глаза зажмурены неприлично сильно. Мириться с собственной смертью не хочется, всё естество выступает против.       Последние секунды будто нарочно замедляются. Нираги хмурится, совсем уж не желая помирать так глупо и бессмысленно, буквально, в одном шаге от гипотетической разгадки Пограничья; а Чишия вдыхает полной грудью, укутываясь в чужой аромат, оказавшийся странно комфортным и приятным, пряча довольную ухмылку в складках пёстрой рубашки с короткими рукавами. Мужчина безумно напряжён, это чувствуется слишком явно, вряд ли утешающие, кажется, последние ласки исправят ситуацию, но блондин рискует. Мягко проходится кончиками пальцев по каменному бедру, прижимаясь ещё сильнее. Удивительно, но Сугуру всё же немного расслабляется, роняя голову на удобно устроившуюся на плече макушку, зарываясь носом в мягкие волосы.       Табло раздаётся противным голосом ИИ, являя уже отчаявшимся игрокам совершенно неожиданную новость о передаче очков.       — Чего, нахуй? — Нираги неверяще пялится на находящийся где-то неподалёку экран: тридцать пять с половиной тысяч баллов у собственной команды и на жалких пять сотен меньше у противников.       — Ого, долго он тянул, — лениво раздаётся под боком, а тяжесть чужой головы пропадает с чуть затёкшего плеча. — Я почти успел испугаться.       Мужчина поворачивает голову слишком резко, что в ушах раздаётся отвратное пищание, а кровь чуть поднимается по глотке. Сплёвывая металлическую на вкус жидкость, он невольно дёргается от до коликов знакомого бархатистого смеха.       — Ты, говнюк, это подстроил, — чистая ярость мешается с облегчением, выдавая совершенно невозможный коктейль из чувств, плещущихся на дне карих глаз. Впервые так ярко загоревшихся глаз.       — Запасной план злого гения.       Недолгие и ленивые объяснения, сопровождающиеся злыми, но чуть восторженными возгласами сменяет необходимая для переваривания информации тишина. У Сугуру нещадно болит голова и всё ещё дерёт горло, глаза того ошалело бегают по асфальту, никак не цепляясь за что-то одно, а рот шокировано приоткрыт.       — Сломал этому бесполезному куску дерьма все пальцы, снял злоебучий браслет и отдал придурку Арису, чтобы тот пошёл и наебал отшибленного нудиста? — Нираги никак не может перестать удивляться гениальности и сумасшествию очередного великого плана Чишии. Он долго смотрит на сидящего рядом парня и ошалело улыбается, заходясь приступом безумного, громкого смеха, быстро сменяющегося мокрым надрывным кашлем. — Тогда чё ты тут со мной лясы точил? Неужели, утешить пришёл?       — Не, мне просто было скучно. Подумал, вдруг ты на пороге смерти разоткровенничаешься. Не прогадал.       — Как меня раздражает твоя ёбанная самоуверенность и вечная правота.       — Ложь, — тихий шёпот опаляет чрезмерно чувствительную шею горячим дыханием, а приятное и родное тепло ускользает из-под бока, — Уверен, тебя это только заводит.       Чишия неспешно поднимается, отряхивая одежду от скопившейся на ней пыли — хоть это и бесполезно, уже подсохшая грязь намертво въелась в ткань — и протягивает Нираги руку, чуть дёргая уголками губ в привычной ухмылке, замирая в долгом — возможно, вечном — ожидании.       — Я б тебя засосал на радостях, да перебьёшься, — тихо кряхтя себе под нос, Сугуру крепко хватается за предложенную ладонь, не без чужой помощи отрывая задницу от нагретого асфальта и выпрямляясь, растирая свободной конечностью ноющую поясницу. — Ты ещё не прощён за то, что поджёг меня.       — Не помню, чтобы вообще собирался извиняться за это.       Тягучий, ленивый тембр почему-то больше не раздражает. Чишия слегка толкает мужчину в грудь, своим телом вдавливая в ярко-красный контейнер, устраивая бедро меж чуть разведённых от неожиданности ног, и притягивает обожжённое лицо ближе, грубо хватая пока ещё не брыкающегося бывшего военного за волосы, другой рукой сильнее вжимая в себя сильное тело, иррационально надёжно, даже ласково поддерживая того под поясницу.       — Сукин сын, — рычание загнанного в ловушку зверя приятно ласкает слух, что гаденькая улыбка сама по себе напрашивается на лицо, — Что ты?..       — Закрой уже свой рот, — Шунтаро раздражённо закатывает глаза, про себя лишь усмехаясь, и крепко целует мужчину, не обращая внимания на металлический привкус крови и шероховатость изувеченной кожи под пальцами.       Ловкий язык скользит в чужой рот, проказливо щекоча нежное нёбо, лениво играясь с твёрдым шариком. Сугуру даже не сопротивляется. Бедро, жёстко удерживающее его на месте, чуть смещается в сторону, неожиданная вспышка удовольствия срывает невольный высокий стон, тут же потонувший в дерзко ухмыляющихся губах. Они безжалостно грызутся, как изголодавшиеся дикие животные. Уста кровоточат и саднят, но даже подобный дискомфорт не является поводом для того, чтобы прекратить всё это безумие. Нираги путает пальцы в убитых краской волосах, наматывая длинные пряди на кулак и насильно запрокидывая юношескую голову, с удвоенной силой вкладываясь в жестокий, голодный поцелуй, уже самостоятельно потираясь о чужое бедро.       Арису уныло бредёт по извилистым лабиринтам, лениво и печально перебирая ногами, тихонько шаркая и без того стёртой едва ли не полностью тонкой подошвой затасканных кед, что на два, а может и три размера больше положенного — к сожалению, в пограничных землях, скитаясь по пустынным улицам некогда вечно живого и шумного города, в поисках какого-никакого укрытия от обвешенного с ног до головы смертноносным оружием Короля Пик, выбирать не приходится. Парнишка вымотан, выжат, как упругий спелый лимон — омерзительно кислый привкус так и оседает на язык, насильно приправленный горечью от гибели только приобретённого друга — кажется, единственного человека, абсолютно понимающего его и принимающего.       Знакомые голоса, приглушённо доносящиеся откуда-то поблизости, в миг привлекают к себе внимание. Ноги уже сами несутся навстречу самым спорным сокомандникам. Чишия и Нираги — опасное сочетание. Если они находятся слишком близко друг к другу, в накалённом воздухе повисает негласное напряжение — это своего рода константа. Взрывной мужчина, раскидывающийся чужими жизнями направо и налево, и визуально безвредный юноша, что одним только взглядом вгоняет в немыслимые комплексы, насмехаясь и манипулируя так божественно и ловко. Арису прячется за одним из многочисленных пёстрых контейнеров, нерешительно выглядывая из-за высокой двери, и млеет.       Такой с виду хрупкий, низкий юноша нависает над крупным, истерзанным пламенем мужчиной, вжимая удивительно покорное и пластичное тело в нагретый на солнце металл. Картина завораживает лежащим в ней сюрреализме. От настолько уверенного и доминантного Чишии мелко дрожат колени — прямо как у Нираги. А покладистость яростного военного, самозабвенно отдающегося в умелые руки любовника, завязывает крепкий узел в животе, унося любые мыслительные процессы куда-то далеко и надолго. То, как нуждающе некогда дерзкий, эгоистичный и аморальный ублюдок потирается об удачно подставленное бедро, отключает разум Рёхэя, а худая рука стремительно опускается на изнывающий в агонии пах, мертвой хваткой сжимая практически каменный член.       Бледная ладонь Шунтаро неспешно ныряет за широкую резинку тёмных спортивок, скоро оттягивая местами влажное нижнее бельё. Утробное рычание тонет в крайне настойчивом и быстром темпе слегка покалывающих губ, а пальцы смыкаются на упругом горячем органе, нарочито сильно сжимая тот. Отчаянный скулёж и бессвязная речь полушёпотом, невольно извергаемые потерянным в ощущениях и ярких эмоциях мужчиной, возбуждают беспощадно, но чужое удовольствие почему-то находится в приоритете.       У Арису кружится голова, а тихое постыдное всхлипывание срывается с искусанных тонких губ само по себе, конечно же, привлекая внимание самого внимательного человека из возможных. Поистине прекрасные кошачьи глаза смотрят насмешливо и хитро. Подмечая каждую деталь, пусть и самую крошечную, как дрожь худых пальцев, намертво вцепившихся в эрекцию. Шунтаро издевается. Над Нираги, когда замедляет движения и ярости вгрызается в покрытую ожогами шею под аккомпанемент до жалкого громких криков. Солёная влага мелькает в свете палящего солнца, раскрывая практически полностью разрушенное состояние мужчины — крупно трясущегося, едва держащегося на ослабевших ногах и покорно глотающего рыдания от чрезмерной стимуляции. Над Арису, когда самодовольно смотрит тому в глаза, показательно медленно облизывая изувеченную кожу любовника. Чишия хвастается своим партнёром, и это видно в его взгляде на Сугуру. Доводит мужчину до состояния абсолютной дезориентации, словно губка впитывая всё, что тот извергает.       Ритмичные движения скрытой под слоями чужой одежды руки, шумное дыхание и развратные стоны, свободно гуляющие по лабиринту, не оставляя в неведении о происходящем и единой души. Нираги огрызается, скалит зубы и кусается чертовски больно — до крови раздирает сухие тонкие губы. Большой палец скользит по гладкой головке, мужчина едва ли не кричит, когда чуть островатый ноготь царапает сверхчувствительную кожу.       — Блядство, Чишия.       — Давай же, побудь хорошим мальчиком, кончи для меня. Ты заслужил, — Шунтаро нарочно говорит громче, что сторонний наблюдатель отчётливо разобрал каждое его слово.       Чуть хриплый тембр некогда бархатного голоса срывается на позорный вскрик, глаза в наслаждении закатываются, а на подставленную руку обильно выплёскивается обжигающая сперма. Ноги Сугуру дрожат так сильно и не держат, что Чишии приходится вжимать разрушенного и потерянного от одной только мастурбации мужчину в контейнер, во избежании вполне ожидаемого падения. Чишия чуть отстраняется, всё ещё надёжно придерживая удивительно отзывчивое и разнеженное тело. Отстраняется и неохотно переводит взгляд в сторону — не смотреть на такого Нираги сродни преступлению, но за третьим лишним стоило бы приглядывать повнимательнее. Место, не так давно занимаемое Арису, пустует. Словно там никого и не было. Но Чишия знает.       — Хорошо справился.       Показательно слизывая с заметно покрасневших, раздражённых, нарочно искривлённых в обаятельной хитрой ухмылке губ остатки смешавшейся между собой крови — его и мужчины — медленно подносит перепачканную семенем ладонь ближе к лицу, слишком провокационно, настолько по-блядски, порнушно собирает языком пряные выделения, что только опавший член незаметно дёргается, Чишия отталкивается от высокой двери контейнера, неохотно выпуская своеобразный источник тепла из ужасно комфортных объятий, и отступает, разворачиваясь на ходу.       — Какая же ты сука, — Нираги ещё какое-то время просто смотрит юноше вслед, переводя дыхание и облизывая хитрым взглядом неспешно удаляющуюся фигуру. Неслышно хмыкает себе под нос, устраивая руки в широких карманах спортивных штанов, и лениво бредёт за Чишией на выход из этого ёбнутого лабиринта. — А мне нравится.       Они нагло игнорируют изумлённые взгляды бывших сокомандников, направленные прямиком в спины молча удаляющейся пары. Пары из двух, казалось бы, названных врагов, некогда не могущих терпеть даже банального нахождения рядом друг с другом. Пары, что несомненно не побрезгует лёгкой пробежкой по чужим головам, ради достижения собственных целей.       — Знали бы вы, как я рада, что мне больше не придётся сражаться против этих двоих, — Куина гулко сглатывает и удаляется прочь, оставляя позади лабиринт, нежданно сплотивший абсолютно невообразимую команду. — Особенно, когда они объединились.       Чишия оборачивается в самый последний момент — привычно расслабленный и хитрый. Собственнически обхватывает стройную талию высокого мужчины одной рукой, с небольшим усилием притягивая того ближе к себе, и целует — грубо и жестко, совершенно развратно и бесстыдно.       Целует, глядя в потерянные глаза Арису, едко вздёргивая бровь, как бы говоря:       «Не трогать, моё».