All is soft inside

AURORA — all is soft inside

      Сонхва не считает, какой раз по счёту раскрывает пузырек с таблетками, когда судорожно высыпает несколько пилюль себе в рот. От этой дряни, кажется, руки только сильнее трясутся, а сердце бешеней стучит в груди.       Уже давно пора. Сонхва это понимает, поэтому закупает таблеток больше, чем надо. Уже давно пора, но что-то внутри не даёт ему покоя, и зажатый крепко в дрожащей ладони пузырек ускользает, с грохотом падая на пол. Это чувство тяжёлого волнения вгрызается в грудь всякий раз, стоит напомнить себе о том, что его ждут, и складывается в одно ясное имя:                            Ё-с-а-н. •••       Пак не вспомнит и дня, когда единственной мыслью, с которой он засыпает и просыпается каждый день, стало разочарование. Он презирал своё прошлое и своё настоящее. И надеялся, что будущего не настанет.       Ещё в раннем детстве отец от него отказался; не то чтобы Пак сильно скучал и горевал по этому человеку, но, будучи единственным ребёнком среди сверстников, которые так радостно и тепло отзывались о своих горячо любимых отцах, маленький Сонхва был вынужден думать, что он не такой. Не как все. Лишний.       Однако была мать, и Пак был глубоко уверен, что отдаст всё за неё.       Большую часть времени ей приходилось оставлять маленького Сонхва дома одного, проводя всё время на работе, которую она часто меняла. Но, сколько себя помнит Пак, она постоянно отпрашивалась на пару часов, чтобы встретить сына после садика или школы, вытерев тонкими и родными ладонями капельки слёз, текущих по мягким детским щекам, когда Сонхва особенно тосковал по своей матери и предавался печали, думая о неполноценности собственной жизни. Эти моменты он ценил больше всего: мама покупала ему вкусное клубничное мороженое, которое он так полюбил и которое он покупает по сей день. Проводить с ней время удавалось только так, после занятий. Обычно всего час или два. Потом она снова уходила на работу и приходила поздно ночью, отработав всю пропущенную смену. И всё ради того, чтобы её дорогой сын был сыт и хорошо одет.       Финансово его никогда не обделяли. Маленькой семьёй они жили в достатке. Баловали Сонхва нечасто, но бывало, что мать радовала его огромными наборами лего раз в два месяца. Пак, всегда доводя себя плохими мыслями до такого состояния, что глаза были на мокром месте чуть ли не нон-стопом, был готов взреветь уже от радости, бросаясь матери на шею. На самом деле, восторг от полученного подарка никогда не мог сравниться со счастьем, блестящим в его больших и глубоких чёрных глазах, когда он с ней виделся и просто проводил время, слыша раз за разом успокаивающее: "Я рядом". Он знал, что живёт ради этих моментов.       С каждым годом дом их пустел. Сонхва стал подрабатывать на разных должностях, приходя домой поздно, но не позже мамы. Обычно после работы он ходил к ней в кафе, которым она с недавних пор заведывала, чтобы помочь ей. Поначалу она не разрешала ему приходить туда и напрашиваться помыть за неё посуду, убрать мусор или ещё чего-нибудь, лишь бы дать ей хоть немного отдохнуть. Но потом она и вправду начинала сильно уставать. С тех пор её здоровье заметно ухудшалось, и Сонхва бросал свою работу, чтобы помогать ей в кафе уже на постоянной основе, коротая однообразные дни. Пришёл, дал маме лекарства, помыл грязную посуду, принял-отдал заказ, вынес мусор, проверил маму. И так по кругу.       Но один день запомнился ему особенно хорошо.       Пак тогда хотел было забрать грязную посуду со столика, как его опередили. Парень лет шестнадцати, не больше (хотя, как оказалось, внешность весьма обманчива), с тёмными волосами и причудливым родимым пятном, вырисовывающим узоры с уголка глаза до скулы, сам попросился прибрать за собой, поинтересовавшись состоянием матери Сонхва.       — Чего? — Сонхва отзывается высоким растерянным голосом и сдаётся, опуская грязные тарелки на чужие бледные ладони. Ладно, если бы про маму спросили её коллеги или люди соответствующего возраста, но кто вообще этот мальчик? Пак приоткрывает рот в озадаченности, которая отпечатывается на его смугловатом лице, а чёрные глаза встречаются с шоколадными, в которых не читается абсолютно ничего.       — Миссис Пак, она в порядке? — повторяет шатен и поднимается с места, аккуратнее складывая посуду у себя на руках, не обращая никакого внимания на растерянность Пака, — Я Кан Ёсан. Ты, наверное, и знать меня не знаешь, да и откуда тебе... Я учился у миссис Пак, когда она ещё работала учителем у нас в школе.       — И что с того? — Сонхва наблюдает, как этот Кан Ёсан подходит к кассе, у которой стоит, принимая заказы, мать Пака, моментально одаривает её милой улыбкой и получает в ответ не менее славную, стоило только Пак старшей увидеть эти глубокие и природнившиеся глаза цвета тёмного шоколада.       — Миссис Пак, доброго дня, как ваше горло? Ещё не прошло?       — Привет, Ёсан-и! Как видишь, с прошлой недели всё ещё кляча... — после этих слов она отводит лицо в сторону, чтобы прокашляться. Выходит с трудом, и женщина задыхается тяжёлым кашлем.       — Мама, как ты? Спокойно, — Сонхва, сразу метнувшись к ней, поглаживает узкие исхудавшие плечи, принимая чужую помощь, когда Кан мягко похлопывает её по спине, — Я принесу воды...       — Нет, я в порядке, мне только надо... Взять таблетки. Последи за кассой, сынок, хорошо?       Она уходит, оставляя парней одних. Сонхва не нужно думать дважды: он уже принимает заказ, с трудом переменив испуганное выражение лица на спокойное. Он не на шутку испугался. Такой болезненной мать он видел впервые. Обычно она заходилась сухим кашлем, а через минуту всё приходило в норму. Врачи сказали, что беспокоиться не о чём. Надо только принимать указанные лекарства вовремя — и недуг пройдёт. Но ей не стало лучше. Сонхва казалось, что она действительно задохнётся.       Пак, в привычной своей манере думать плохо наперёд, забывается, даже не сразу осознаёт, где находится. Снова паника. Кан видит дрожащую ладонь, тянущуюся к оставленным на кассе деньгам, и располагает свою тёплую поверх чужой, совсем ледяной, приводя Сонхва в чувства.       Примерно час уходит на то, чтобы принять-проводить клиентов. Всё это время Ёсан ни на шаг не отходил от Сонхва, принимаясь обслуживать покупателей вместе с ним. К счастью, рядом ещё была официантка, которая любезно им помогала. Сонхва бы обязательно поблагодарил её и особенно Ёсана, если бы он не был так обеспокоен состоянием матери. Он пару раз заглядывал к ней в комнату, и его сразу прогоняли, указывая поменьше волноваться и не убиваться напрасно по такому пустяку.       А потом на следующее утро она теряет сознание.       Сонхва никогда прежде не чувствовал себя так ужасно. Первую неделю он засыпал и просыпался на больничной койке мамы. Сначала его мягко просили не тревожить покои матери, а потом Пак забыл, как дышать, когда рядом её не оказывалось. Миссис Пак убедила сотрудников, что и ему, и ей так будет проще; Сонхва не сможет спать, если не будет уверен в том, что с ней все в порядке, а её сердце разорвётся, если он будет так сильно переживать.       Встал вопрос о деньгах. Лечение недёшевое, за учёбу и квартиру надо платить, а питаться скоро станет нечем. Первое время она запрещала ему находиться на работе весь день, просила взять накопленные ею деньги на учёбу Сонхва и тратить их исключительно на себя. Но разве так можно? Пак урезал себе питание, но в универ ходить не перестал. Он бывал сразу на двух работах, чтобы заплатить за лечение матери, и умалчивал о том, чем именно питается. Тогда она со слезами на глазах чуть ли не умоляла Кана, пришедшего её навестить, проследить за состоянием Сонхва. И Ёсан согласился.       Спустя какое-то время он переехал к Паку, обещая разделять оплату квартиры. Он снимал квартирку до этого, но постоянно метаться то к больнице, то домой, то к Сонхва всё усложняло — занимало много времени. К его ужасу, Пак сильно исхудал. Скулы стали острее, плечи уже, запястья, казалось, вот-вот разобьются хрупкой хрусталью. Оно и неудивительно — он питается раз в день, откладывая предназначенные на еду деньги на лечение матери. С тех пор Ёсан не отпускает Сонхва. Он обещал миссис Пак.       Ругался и препирался Пак младший много, но Кан своего добился: Сонхва побывал на приёме у врача и стал есть уже вдвое больше.       Ёсан за девять месяцев их совместной жизни внезапно осознал, что роднее Сонхва у него никого нет. Эти случайные и не самые приятные события, кажется, привели его к тому умиротворению, которого ему не хватало. Может, он просто пытался заполнить ту пустоту внутри себя, образовавшуюся после смерти родителей. Ему казалось, что он снова обрёл семью.       А Пак был настолько разбит, что не мог сдерживать панических приступов, разрываясь в слезах.       Плачет он каждую ночь, стараясь не разбудить Кана. Но Ёсан не спит. Он не уснёт, пока не удостоверится, что Сонхва спокоен. Так что он только подойдёт к кровати Пака, ляжет рядом и обнимет, чувствуя, как тихо плачет беззащитный Сонхва, прижимающийся к его груди.       На двенадцатый месяц мама Сонхва умирает.       — Ёсан?       — Да, хён?       — Не оставляй меня.       Кан откидывает книгу на кровать и хочет спросить, с чего вдруг он вообще должен его оставлять, когда на свете нет никого драгоценней Пака, но Ёсан вдруг замечает, как дёргаются чужие плечи и мелко трясутся пальцы, с трудом держащие желтоватые страницы учебника, и готовится уже и сам разрыдаться от того, как больно сжимается его сердце при виде такого Сонхва.       Он никогда прежде не испытывал такое море чувств, глядя изо дня в день на почти безжизненного Пака, некогда милого и всегда растерянного нежного мальчика. Глубина безумно мягкой души Сонхва разбивала что-то внутри Кана, стоило только взглянуть в его большие и печальные чёрные глаза.       — Хён, — Ёсан встаёт с кровати, опускается перед Паком на колени и осторожно берёт холодные ладошки в свои, вглядываясь в прекрасные глаза напротив, — Посмотри, — шатен указывает рукой позади себя в сторону открытого окна; там, на тёмном небе, сияет луна.       — Видишь луну? Пока она освещает небо каждую ночь, я буду рядом с тобой.       И Сонхва плачет.       Сейчас шёл пятый год с тех пор, как они живут вместе. Сонхва кажется, что он не справился.       Без Ёсана дела обстоят гораздо хуже. Пак расставался с Каном только утром, уходя пораньше в университет, и днём, убегая на работу, и всё то время, как он находился один, он чувствовал себя хуже обычного.       Сонхва не знает, как так получилось, что он живёт только благодаря ему. Кан ворвался в его жизнь слишком внезапно и не при лучших обстоятельствах. Сонхва сначала не мог понять чувств Ёсана; на его лице не читалось ничего, он был задумчив и мало говорил. Не от мира сего. Но с каждым днём Пак находил всё больше сколов в нём. Ёсан был разбит не меньше, чем Сонхва. За его холодным взглядом скрывается одинокий мальчик со вселенской тоской в сердце. Друзья у него были, но их совсем не утешающее присутствие не сравнится с болью, с которой ему приходится справляться изо дня в день. Лишение семьи стало для него отправной точкой. Ёсан не знает, для чего живёт. Сонхва понимает его.       Пак, глядя в ёсановы глубокие огромные и, кажется, необъятные глаза, едва сдерживает себя, чтобы не кинуться ему на шею и не расплакаться. В его глазах тоска плещется таких размеров, что Пак боится, как бы он не потерял и Ёсана. Кан сам выжат и убит, но он не перестает светиться и любить Сонхва, заботясь о нём больше, чем о себе. Пак не встречал прежде кого-то, кто мог вызывать в нём такие же чувства, как и мать. Дороже матери у Сонхва не было никого и никогда. Но появился Ёсан, и Пак разрывается на части от любви к нему. •••       Сонхва этой ночью даже засыпает. Впервые спустя недели бессонницы, когда он падает в кресло и закрывает глаза на пару минут, сон поглощает его сразу. Но надолго его не хватает. Он разочарованно осознаёт, что даже сон — единственное место, где Пак обретает покой, пускай и временно, — его сразу покидает, стоит только ему впасть в эту успокаивающую пустоту.       Зато Пак впервые просыпается без единой мрачной мысли. Первое, о чём он думает после пробуждения, — Ёсан.       Пак любит его губы. Ему нравится, когда Кан расцеловывает его лицо, не забывая чмокнуть и глаза, и подбородок, и даже брови. Сонхва никогда не мог полюбить своё отражение в зеркале. Ёсан это знал и не упускал возможности лишний раз оставить на его лице и губах дорожку из аккуратных поцелуев, перерастающих в глубокие, развязные, выбивающие из груди Пака тяжёлые вздохи и очень-очень тихие стоны только для него.       Сонхва мог бесконечно смотреть в его шоколадные глаза. Он часто ловил ёсанов взгляд, направленный на него, следил, как менялось выражение лица Кана, как менялись его глаза, смотрящие сначала с обожанием, с безумной мягкостью, со вселенской любовью, позже — томно, с желанием. И Пак его понимает. Поэтому, всякий раз, чувствуя непривычно настойчивую ладонь на собственном колене, он позволял себе Ёсану отдаться. И отдавался, ни разу не жалея. Но прошлое, оставившее огромный глубокий шрам клеймом на сердце, разбивает его, не давая второго шанса на счастье. Кан пытается ему помочь, и у него получается, чёрт, да только благодаря ему Пак сейчас способен держаться на ногах и здраво мыслить. Однако отмыть себя от цепких и уничтожающих рук прошлого он не может.       Сонхва прикрывает глаза, откидывая голову на спинку кресла, и позволяет телу медленно впадать в небытие и постепенно разлагаться.       Но спустя какое-то время почти моментально раскрывает веки.       — Ёсан?       Сонхва шепчет, с трудом фокусируя взгляд во тьме, и прислушивается к оглушающим разум внезапным звукам. Похоже на шаги и скрипы. Он медленно ёрзает затекшими конечностями в кресле и замирает, когда чувствует тёплую ладонь на своем бедре.       Ёсан устраивается между ног Сонхва, разводит их сильнее и прижимается щекой к чужому колену, приобнимая руками паковы бёдра.       Сонхва опускает трясущуюся ладонь на мягкие светлые волосы, слабо, как позволяет состояние, массирует пальцами у корней и зарывается в них окончательно, когда ощущает, как медленно Кан потирается щекой о дрожащее колено.       Сонхва так сильно любит Ёсана, что сердце сейчас остановится.       Кан водит ладонями вверх и вниз по чужим бёдрам, прижимаясь к дрожащему колену уже губами, так, невесомо, но Сонхва ощущает это слишком хорошо. И совсем не напрягается. Будто скоро наступит долгожданная тьма, перед которой можно пару минут насладиться солнцем, но Пак слишком красноречив, а Ёсан даже не думает его отпускать.       Усталость в совокупности с нежными прикосновениями медленно и тягуче превращается в волнующие изнутри ощущения, когда Ёсан проходится лёгкими поцелуями по внутренней стороне бедра Пака, не переставая гладить ладонями. Кан бы хотел сделать это чувственней, без ненужной одежды, но это совсем не обязательно. Главное, что Сонхва рядом.       Пак ломается, когда Кан целует слишком близко, и тихо-тихо стонет, обессиленно поглаживая блондина по щеке. И Ёсану это кажется таким трогательным и нежным, что сдержаться самому становится труднее. Он аккуратно встаёт с колен, поднимается, нависая над Паком, и наблюдает свой ментальный упадок, ловя чужой до ужаса мягкий и разбитый взгляд и всматриваясь в эти печальные глубокие чёрные глаза, блестящие в тьме.       — Сонхва-хён, — Ёсан медленно опускается на паковы бедра, стараясь не вызвать дискомфорт, обхватывает тёплыми пальцами лицо напротив и чувствует, что дышать становится сложнее. Господи, почему хён такой холодный?       Руки Пака, кажется, безжизненно покоятся рядом на кресле, и Ёсана с головой покрывает тревога, но чёрные ясные глаза в темноте блестят ещё сильнее, холодные ладони поднимаются вверх по ёсановой талии и прижимаются где-то у лопаток.       — Ёсан, Ёсан... — Сонхва касается пару раз холодным носом чужой мягкой щеки, прижимаясь своей в изгиб шеи Кана, — Ёсан, боже, Ёсан, пожалуйста...       Пак перекатывает чужое имя на языке несколько раз, понимая, как же хорошо и приятно оно ощущается, как же правильно оно звучит из его уст. Он жмётся к Кану, касается губами открытой шеи, вдыхая пряный запах с волос на затылке, и сильнее зарывается ладонями под белую рубашку.       — Ёсан-и, хороший мой... — Пак почти шепчет, пока в его руках Ёсан плавится под низким голосом хёна, отдающим мурашки по всему телу. Кан начинает расслабляться до тех пор, пока не слышит, как дрожит чужой голос, — Не оставляй меня, Ёсан.       И Ёсан поддаётся, наклоняясь головой, задевает носом мокрую дорожку на щеке Пака, водит к хёновому аккуратному носу, с чувством трётся об неё (Сонхва всегда обожал привычку Ёсана тереться носами) и почти символично освобождает хёна от мучений — касается губами чужих, осторожно надавливает и вынуждает открыть. Сонхва покорно приоткрывает рот, практически задыхается, когда ощущает влажный язык на своем, и двигает головой, когда Ёсан углубляет поцелуй.       Кан не знает, что чувствует. И радость близости с родным человеком, и долгожданное умиротворение, и восхищение всем распрекрасным Паком, которого хочется всего сразу. Ёсан только знает, что ему сейчас обязательно надо уберечь Сонхва.       Кан отрывается только на пару секунд, впиваясь губами в чужие пухлые и до невозможного мягкие, и Сонхва раскалывается. В груди щемит, сердце разрывается от нахлынувших чувств, интуитивно хочется протянуть собственные до ужаса холодные ладони к ёсановым сладким щекам — и Сонхва протягивает.       Кан отодвигается только для того, чтобы лучше присмотреться в большие чёрные глаза, ощущая на щеках холодное дрожащее прикосновение. Неверяще, но с такой глубокой любовью во взгляде, что Сонхва готов расплакаться на месте. Пак не отстраняется, напротив, потирает большим пальцем кожу, слегка мнёт и даже не думает отпускать.       — Ёсан, я люблю тебя, ты знаешь, — Сонхва удобнее устраивает Кана у себя на бёдрах, прижимая податливого блондина к себе теснее, ощущая его дрожащее горячее дыхание на своей шее, — Очень люблю, Ёсан.       Кан трётся лицом о плечо старшего, вжимаясь всем телом, впивается ногтями в рукава чужой кофты, задыхается от чувств, то размякая в родных руках, то преисполняясь, желая отдавать, обожать, любить и любимым быть.       — Ёсан...       Кан гладит светло-розовые волосы, поднимает голову и, нежно целуя в алые губы, тянет за запястья на себя, приподнимаясь с чужих бёдер.       — Хён, пойдём со мной.       И Сонхва слушается. Аккуратно встаёт с кресла вслед за младшим, ясно ощущая собственные ватные ноги и тяжёлое головокружение, но не успевает упасть без сознания, потому что его крепко хватают за плечи, прижимая к себе, и ведут в общую комнату. Ёсан толкает спиной дверь, медленно ступает назад и дальше, пока не натыкается ногами на угол широкой кровати. Он садится на край, осторожно опуская на себя обессиленного Сонхва. Пак цепляется руками за ёсановы виски, рвано дышит в приоткрытые губы и неторопливо устраивается на чужих коленях. Правда, ненадолго. Кан откидывается на спину, потянув за собой старшего, и окончательно добивает Сонхва, обвивая его и прижимая к себе, шепча на ухо разбивающее на части:       — Я рядом.       Ёсан даёт Паку время. Старший сначала неподвижно лежит в объятиях Кана, а потом его плечи мелко дрожат. Сонхва настигает горечь слёз.       Блондин успокаивающе поглаживает розовые пряди, утыкаясь в чужой изгиб шеи. Пак не сдерживает всхлипов и звуков, плачет Ёсану в плечо, пряча руки под собой, и содрогается от слёз. Но в этот раз слёзы не душат.       — Сонхва, — тихо зовёт Ёсан и приподнимает чужое заплаканное лицо. Грудь Пака мелко подрагивает под всхлипами. Старший становится на локти и смотрит большими блестящими глазами. Чувствует тёплое прикосновение тонких губ на своём лбу и расслабляется.       Кан садится на кровати, прижимаясь лбами, зарывается рукой в короткие розовые волосы на затылке и снова осторожно целует. Неторопливо, мягко, как и всегда, как и всё, что делает Ёсан. Сонхва охотно отвечает, часто отрываясь, чтобы надышаться после слёз, но Кан никуда и не спешит. Даёт хёну времени столько, сколько требуется.       Голова Пака постепенно пустеет, оставляя в себе только одно имя — Кан Ёсан. Сонхва не знает, сколько они так целуются, сначала медленно, потом — настойчиво, влажно, с горячими и трясущимися в волнении пальцами в волосах друг друга. Ёсан судорожно ловит ртом воздух, отстраняясь; руки путаются, с чувством очерчивают чужие худые плечи и аккуратно гладят, обводя выступающие ключицы.       — Ёсан, — Пак тяжело дышит сквозь приоткрытые припухшие губы, с трудом держась руками за простыни. Сил не остаётся, и он обмякает в сильных руках. Ёсан осторожно усаживает старшего на свои колени, опуская тёплые ладони на поясницу, так, чтобы хён особо не уставал и не дрожал, пытаясь сохранять равновесие. Сонхва покорно обвивает чужую шею и снова жмётся лбами, ловя ёсанов взгляд.       И считает звёзды в тёмно-шоколадных глазах.       Кан сначала дует на хёнову шею, получая в ответ короткий смешок, в котором всё ещё слышится горечь, и почти сразу обхватывает тонкую смуглую кожу губами, причмокивая. Ему до дурного нравится касаться Сонхва. И даже неосознанно, время от времени утешающе поглаживая старшего по колену, по спине, по макушке, выцеловывая нежные щёки и худые запястья. А Сонхва слишком нравится отдавать всего себя Ёсану, забываясь в объятиях заботливых рук.       — Ёсан-и, — Пак крепче обнимает младшего за плечи, чувствуя влажные прикосновения у линии челюсти. Кан широко обводит кожу языком, прислушиваясь к тихому всхлипу, — Поцелуй меня, пожалуйста.       Кану поначалу даже кажется, что его хён вот-вот заплачет, когда он слышит дрожащий низкий голос. Но потом младший двигает языком выше за ухом, и Сонхва протяжно стонет. Ёсан оставляет влажный поцелуй там и отстраняется, всматриваясь в любимое лицо. У Пака перед глазами пелена, сердце учащённо бьётся, а внутри приятно тянет волнующими ощущениями, покалывает. Узел внизу живота постепенно развязывается, когда Ёсан массирует паковы бёдра. Блондин сжимает-разжимает мягкую кожу, потирает большими пальцами, двигая ладонями вверх. Сонхва рвано дышит, чувствуя, как горячие пальцы поглаживают уже по внутренней стороне бёдер. Кан хёнову просьбу запоздало, но исполняет: трепетно касается губами чужих пухлых, углубляя поцелуй. Медленно, тягуче, так, что Пак, не сдерживаясь, тихо-тихо постанывает в губы напротив.       – Хён... — Ёсан тянется руками вверх по талии Сонхва, касается выступающих рёбер и осторожно приподнимает податливое тело; Пак садится на колени по бокам от Кана, лицо младшего находится на уровне плоского живота, и Ёсан сдаётся — медленно водит носом по смуглому торсу, задрав чужую белую футболку, любовно крепко обвивает руками поясницу и бёдра Сонхва, прижимается, практически зарываясь в его живот. Кан хорошо чувствует, как мелко дрожит изнемождённое тело Пака.       Блондин ощущает трясущиеся ладони на своей макушке и мысленно машет себе белым флажком, начиная выцеловывать кожу. Он ласкает губами чувствительный живот, теряется в ощущениях, бездумно гладит хёновы бёдра и поднимает глаза. Чёрт. Сонхва до безумного красив. Старший раскрывает рот в немом стоне и откидывает голову назад, его широкие плечи начинают жаться в приятной истоме. Кан клянётся, что человека трепетней и прекрасней Сонхва на свете не найдётся.       — Прошу, Ёсан, — Сонхва отстраняет от себя младшего, заглядывая в его тёмные глаза. Пальцы Пака путаются в рукавах собственного плюшевого кардигана, — Это... Пожалуйста, сделай это.       Пак часто просит о близости вот так, а кто Ёсан такой, чтобы отказывать хёну? Кан нередко слышит эти просьбы, но привыкнуть не может. Он просто тонет в тихих и мягких интонациях, в чёрных глазах, молящих об утешении. Хотя бы о временном.       Кану дважды повторять не нужно. Блондин коротко целует открывшийся участок кожи, когда плюшевый кардиган спадает с худого плеча, и аккуратно разворачивает Сонхва, укладывая на спину. Гладит хёновы бока, забирается тёплыми пальцами под его белую растянутую футболку и медленно открывает вид на слегка влажный от пота живот. Сонхва непроизвольно сжимается, зажмуривает глаза, заламывая брови, когда шероховатый кончик языка ласкает пупок. Ёсан припадает губами ниже живота, целует и дует на мокрые следы, чем выбивает из Пака рваные выдохи. Возбуждение сильно и туго стягивает внизу, но Кан стерпит, а с его хрупким хёном нужно максимально неторопливо.       Сонхва слабо, но ощутимо вскидывает бёдра навстречу прикосновениям, складывает губы в тонкую линию, стараясь не быть громким. Сдерживаться не получается, потому что Ёсан тянет Пака за шлёвки на чёрных штанах на себя, удерживая руками за бёдра, и целует слишком близко к паху сквозь плотную ткань. Сонхва судорожно вздыхает, поднимая руки над головой и комкая простынь.       — Хён, посмотри на меня, — Кан подползает на локтях вплотную, укладывается сверху и гладит напряжённый живот ладонью под собой. Губы трогает крошечная улыбка, когда Пак раскрывает глаза и обращает всё своё внимание на младшего, — Доверься мне.       Ёсану необязательно говорить это. Сонхва всегда полон утешающего доверия к младшему.       Блондин наблюдает в распахнутых блестящих глазах огромную смесь из тоски, надежды и любви, смахивает розовую чёлку, коротко целуя в лоб, и вынуждает Сонхва вскрикнуть — плавно двигает бёдрами, потираясь. Он повторяет это ещё несколько раз, прежде чем потянуться руками к хёновым штанам и медленно стянуть их с бельём до колен. Ёсан причмокивает редкие родинки на бёдрах, особенно чувственно прихватывает губами правое колено, поглаживая рукой левое.       — Ёсан-а...       Сонхва не смотрит, но чувствует, как младший снимает с него чёрные штаны окончательно, тянется к тумбочке, шарит в ящике и снова нависает над ним, целуя нос. Сонхва ожидал, но, громко всхлипывая, внезапно ощущает, как холодный палец медленно и глубоко проникает в него. Ёсан осторожен: он сначала потирает круговыми движениями, а потом глубже двигает внутри, следит за дыханием Пака. И, как только слышит слабые вздохи, сгибает палец, блаженно прикрывая глаза, когда от этого Сонхва высоко стонет.       Кан не отнимает взгляд от родного лица, с неприкрытой любовью в глазах впитывает чужие эмоции и не упускает возможности прильнуть к его шее, потираясь носом о линию челюсти. Блондин, убедившись, что хёну совсем не дискомфортно, добавляет второй палец, какое-то время спустя — третий. А Сонхва давно насаживается сам, сквозь зубы судорожно дышит, присвистывая, крепче хватаясь за шею Ёсана, сжимая свои плечи. Кан отстраняется, вытирая пальцы о постель, приподнимается и через голову снимает свободную белую рубашку, на два размера больше его собственного уж точно, и смотрит, как кардиган кофейного цвета спадает с широких плеч, когда старший поднимается следом, а красивые трясущиеся пальцы стягивают футболку, оголяя прекрасное смуглое тело. Блондин мягко давит на чужую грудь, толкая Сонхва на спину обратно, и снова прижимается. Потому что даже недолгое отсутствие ощущения близости любимого тела его мучает.       Кан утыкается лбом в простынь, почти вплотную к щеке Пака, чтобы не потерять равновесие, когда тянет собственные джинсы вниз, избавляясь от оставшейся одежды. Сонхва заботливо придерживает младшего за талию, целует выпирающую косточку на его плече и обвивает напряжённую шею, сталкиваясь взглядами. Долго ждать не приходится: Ёсан входит почти сразу, обнимая за бёдра. Плавно двигается внутри, останавливаясь, чтобы Сонхва было легче привыкнуть к новым ощущениям; Кан зачёсывает розовые волосы на влажном лбу, мягко гладит, улыбаясь, совсем скоро отнимает руку, располагая её на чужой талии, и снова входит.       Сонхва хотел этого. Хотел забыться в приятных, волнующих что-то внутри ощущениях, в чистых чувствах к Ёсану. Поэтому он быстро привыкает, концентрируясь на внешних факторах: на заботливых прикосновениях Кана к его груди и рукам, на чужом неровном дыхании, на гладких белоснежных волосах, которые так сильно успокаивают его ночами, когда он зарывается в них и плачет из тоски по матери.       Пак обвивает ногами ёсанову талию, пододвигая к себе теснее (ближе некуда), и чувствует медленно зарождающийся приятный спазм внизу живота. Ёсан абсолютно не спешит: неторопливо покачивается бёдрами, прижимается, не оставляя и миллиметра между телами. Младший, опираясь ладонью о матрас, опускает свободную руку на пакову щеку, тянется губами к пухлым, забвенно и любовно целует, мягко двигаясь внутри Сонхва. Отстраняется, жмётся своей щекой к чужой. И чувствует, как собственная скула становится влажной. Сонхва плачет.       — Хён,  — зовёт младший, не переставая толкаться внутрь, — Моя любовь, Сонхва‐хён, я здесь, — и отрывается, чтобы взглянуть в блестящие глаза.       Пак располагает ладони на щеках Ёсана, поглаживает очаровательное родимое пятно и теряет самого себя в тёмно-шоколадных глазах. Когда Кан смотрит так, будто готов посвятить всю жизнь старшему так и есть, Сонхва всегда неосознанно плачет.       Пак внезапно выгибается дугой, сдавленно стонет и сильнее зарывается в блондинистые волосы на затылке. Ёсан попадает куда надо.       – Ёсан-а-а... – Сонхва заламывает брови, раскрывает рот, глотая воздух. Голос становится тише, — Ты мне нужен. Ёсан, ты... нужен мне...       Кан хватается ладонями за чужое лицо, не переставая толкаться, низко полувздыхает-полустонет, потирает большим пальцем скулы и снова целует. Мягко, трепетно. Сонхва попросту теряет голову.       Следующее, что он ощущает — горячие и влажные следы на своём животе, заботливые руки, поглаживающие розовые волосы, и звенящую пустоту в голове. Кан, часто дыша в истоме, жмётся к Паку, приподнимается и целует дрожащие ладони. Обнимает своего хёна и засыпает.       Ёсан пахнет солнцем. Кан в целом — одна большая звезда, окольцовывающая в горячие тиски всё тело Пака и окружающий его мир и отдающая успокаивающее тепло. Сонхва надеется, что его звёздочка, пока не угаснет сама, ещё долго будет светиться.       Хоть вселенная и вечно полна неожиданностей.