Бандиты!

Поручик по жёлтым дворам идёт сбивчиво: ещё не бежит, но местами крадётся трусцой, а местами просто слишком торопится. Каждые несколько секунд, после очередного шмыга носом, он боязливо оглядывается по сторонам. Глаза у него большие и мокрые. Мир, ему кажется, сейчас смотрит на него по-злому из каждых углов и щелей, где смотреть то на него нечему. Недавно мокрые щёки мороз обжигает сильнее всего. Под курточкой жарко и потно. Шагать из-за мокрого льда под ногами тяжко, местами медленно. До пункта назначения всего нечего — подъезд, этаж, дверь. Саша заходит внутрь дома, и у него гудит голова: одышка, жар выходит, сердце в висках пульсирует. Ему бы присесть куда, да ещё негде. Он и не сядет, пока в квартиру не попадёт. Даже более: ещё не факт, что там это сделает. Его же видно из окна будет! И какая разница, что в той квартире, когда ты сидишь на любом из диванов, из окна тебя никто не увидит. Поручику сейчас кажется, что у ушастых стен есть и глаза. Он подходит к двери и наконец-то останавливается. Ему всего пару секунд — дыхание перевести. Он выпрямляется, хочет выглядеть прилежно или хотя бы как обычно, глухо кашляет. Саша снимает со своих, теперь уже бывших, предпринимательских ручонок печатки и вот уже было начинает жать на звонок "по-поручиковски", как скрипучая подъездная дверь, намекающая о лишнем человеке, опять заставляет Сашу забить тревогу. Снизу идёт кто-то тяжёлый и осторожный, старающийся свою тяжесть не показывать. В шагах его слышатся странные паузы: прошел немного, выстоял, начал идти опять. Поручику не хочется вслушиваться в это дальше, чтобы в своей голове рисовать с каждым разом все более и более пугающие образы. Он бьёт пальцами по звонку так, что по кончикам расходится электрический импульс. Эта звоночная трель раздаётся если не на весь подъезд, то точно не забывает залететь Сашеньке в уши. Ему это совсем не нравится. Так сейчас звучит его паника — она нарастает и гудит. Любые другие звуки исчезают, остаются только звон и шаги. Дверь всё закрыта, а Поручик просто не слышит ласкового «иду!» по ту сторону. Ему все же рисуются зловещие образы человека, который сейчас поднимается за ним, и взгляд застывает на лестнице. В голове не гуляет ветер, и не шевелятся мысли — там душно. Саша даже не успевает подумать о том, как именно он умрёт и был ли у него шанс с тем окном слева. Он проваливается внутрь, так и не завидев своего убийцу. Поручик почти что падает на Балу, когда оказывается в квартире. Он как всегда: беззаботен, галантен, чересчур домашлив и бесконечно добр. А ещё он в этой жизни ничего не понимает — так кажется Саше. — О, Пор, ты чего так? Привет! Щиголев очень нервозно и резко проверяет, закрыли ли за ним дверь, и лишь потом позволяет себе выдохнуть. — Шура, спрячь меня. — ...Чего, прости? — Спрячь. Меня. Пожалуйста. Саше сейчас становится невыносимо жарко, поэтому первым делом на руки Балу падают куртка, шарф. Зачем он только надел этот самый шарф сегодня — непонятно. Так бы и выкинул его куда-нибудь на улицу, да только не в его ситуации оставлять такие улики. Балу же не понимает всей картины: с каким таким очередным цирком на конях к нему сейчас явился Поручик? — Ладно, сам я сейчас спрячусь. Так он и оставляет Шурика в прихожей, на кучу одежды докидывая сверху ещё и свои перчатки. Балу практически сразу, все ещё с курткой на руках, идёт за ним хвостом. — Куда? Ты чего удумал, Поручик? — Пойми... За мной, вероятно, придут. Саша ищет за что бы зацепиться, где бы в маленьком Шурином угле найти добротное местечко, чтобы можно было спрятаться на ближайшие день, месяц, год. Первым под удар попадает тоненький старый плед, которым Шурочка старательно устилает кровать. Стоит его взять в руки, как вариант отпадает вместе с пледом на кровать обратно. — Я сейчас спрячусь, а ты им лучше скажи, что я уехал. — Для тумбочки Поручик слишком большой, но лишний раз туда зачем-то заглянул. — Хотя нет... Лучше скажи, что меня нету. — Он начинает ходить туда-сюда, когда Балуновский закуток на том пледе и тумбе заканчивается, и ищет теперь что-нибудь не только в его переделах. К всеобщему ужасу, ему на глаза попадается кладовая. Она совсем узкая и места там нет. Поручик, из-за своих волнения и глупости, а ещё отсутствия там света, всего этого не видит. — Вообще нет. Я окочурился. Всё, бай-бай. После сказанного, он спиной, закрывая за собою дверцы, заходит в этот тёмный шкафчик. Следом Балу слышит ужасный грохот: попадало там всё, что только может и не может падать. Громче всего, конечно, слышно именно Поручика. Шура со своими спасательными инстинктами дверцы принялся мигом открывать. Картина перед его глазами нарисовалась очень жалкая и нелепая: Поручик сидит, жмурится, вот-вот разрыдается и больше не шевелится вообще; вокруг него рухлядь нападала самая различная. Шура нащупывает Щиголевские руки и вытягивает его из этой комнатушки, как бы тот этого не хотел. Судя по звукам, он уже ничего не хочет и не может, ему только осталось смириться со своей скорой гибелью. Выглядит он... Плачевно; и Шуре действительно тревожно, что там такого у Сашеньки случилось. Поручик ведь, хоть истерики закатывать и любит, все же обычно хочет показать себя в них человеком правым и гордым. Всё его состояние сейчас говорит только об обратном. — Бандиты меня убивать едут! Бандиты! — Вопит он, пока Балу осторожно держит его руки в своих. — Бизнесу моему, Шура, хана! И мне хана! Мне крышка! Поручик принялся обливаться слезами. Если до этого он хотя бы пытался себя сдержать, то сейчас, будучи в таком беспросветном отчаянии, стараться стало без толку. Смотря на это, первое, что Шура отмечает у себя в голове — будь он на месте Поручика, навряд ли бы выглядел лучше. Если всё так серьёзно и происходит на самом деле, радости в этом нет совсем. Слишком чувственный Балу после сказанного даже сам теперь выглядит понуро. Второе из того, что Шура для себя решает — с убийцами-бандитами действовать надо будет по ситуации, а Поручика сейчас надо вести в ванную, умывать его сопливую кисячью морду холодной водой и давать ему что-нибудь выпить: чай с мелисой, или что там обычно пьют от тревоги. До третьего Шура доходит уже будучи в ванной, замечая, как сильно Саша вцепился руками в раковину — из дома его выгонять бесполезно, он на улицу ближайшие пару дней выйдет только под дулом тех самых бандитских пистолетов, и то не факт. Придётся держать у себя. Это означает, что Балу опять придется просыпаться с болью в спине и насморком, потому что спать придётся на полу. Кто он такой, чтобы не уступать кровать другу, и кто такой Саша, чтобы кровать у друга не отнимать. Вариант "спать вместе" в голове пролетает мельком, потому что у Балу начинает болеть плечо. Этот Поручик до одури больно кусается, и не факт, что в этот раз тоже не куснёт. Шура это ещё давно заметил: кусается он вне зависимости от настроения и обстоятельств. Тот самый Поручик, тем временем, слезы лить перестал, но все ещё пошмыгивает при каждом вздохе. По нему видно, что всех слез он не выплакал, но Балу ловит себя на мысли, что оно ему и не к чему: от такой истерики и умереть можно, ну или затопить себя слезами вместе с соседями снизу. А соседей снизу топить точно не надо, ничем хорошим это не закончится. Балу, держа Сашу за руку, выводит его из ванной, и вот уже было оказывается с ним на кухне, однако в коридоре Поручик встаёт камнем и идти дальше отказывается наотрез. — Стой... — У Саши сиплый неуверенный голос, холодные руки и жалобный взгляд. — Шура, мы куда? — На кухню! У меня матушка вчера... Балу не договаривает, покуда Поручик со стоном кидается его обнимать. Он снова скулит, трётся об грудь своей бритой щекой и вообще походит сейчас на бездомного щенёнка, которому некуда девать свою нерастраченную нежность. Шура... Теряется. — Не надо на кухню! Там окна большие, меня так точно вычислят и застрелят. Шур, пожалуйста. Шею Балу щекочут Сашины мокрые ресницы, у него от такого мурашки и волосы дыбом. Не хочется снова видеть, как Поручик плачет. — Тогда опять в комнату пойдём? Саша бурчит своё «угу» и утирает слёзки. Идёт он всё время за Шурой; прятаться за ним пытается, невидимым стать. Чтобы Поручик не ходил за ним хвостиком, Балу укрывает его тем пледом, но почти сразу начинает придуриваться, заворачивая Сашеньку как ляльку. Такой Поручик со своей пухлой нижней губой, ещё и от обиды раскатанной, на «Алёнку» похож. — Чё ты ржешь?! Не смешно это! Саша топает ногой, держась за несчастный плед, и поворачивается лицом к шкафу, который до этого старательно не замечал. Очень оперативно, под заливной Шурин хохот, он разметает всё по углам, вываливает аккуратно сложенные вещи на пол, и наконец-то залезает внутрь. Кажется, что здесь можно пережить ядерный взрыв, а заодно и в кармашках может найтись сигаретка-другая. Вещи то Балуновские, с заначками. Шура, когда успокаивается, до Поручика пытается достучаться только один раз, и то получает в ответ прекрасное акустическое «иди нахуй». Больше он, смотря на образовавшийся беспорядок, решает его пока не беспокоить. Мама должна скоро прийти, а Балу совсем не хочется её расстраивать. Ей и так придётся объяснять, почему к ним Саша в шкаф запёрся. Во время уборки Балу лишний раз думает о том, что ну не могут Поручика искать бандиты! Как? Что такого ему нужно сделать, чтобы его захотелось пришить? Он может и не слишком много рассказывал о своём пресловутом бизнесе, чтобы Шура всё понимал, но зная Поручика как человека... Бред какой-то. А возможно Балу просто не верится, что его друзей кто-то хочет убить. Глупости же! Кому нужно убивать молодых ребят? Саша уже клюёт носом, когда раздаётся стук, который напоминает ему о том, что ядерный взрыв пока ещё не случился, а бандиты всё ещё существуют. От мыслей о вторых он успевает испугаться, но потом понимает: бандиты бы не стучали. — Не открывай, Шура! Не вылезу! — Тебе борща налить? — Уже усталый от собственных размышлений (и уборки) Балу в очередной раз понимает, что лучше просто оставаться заботливым. Это лучшее из того, что он может дать. — Я из шкафа не полезу. — Да сиди ты дальше в этом своём поганом шкафу! Тебе сюда принести? Поручик хотел было засомневаться, потому что мысль о внезапно прилетающей в мозг пуле его никак не покидала, но есть больно уж хочется. Балу уходит за борщом. На кухне оказывается, что успела вернуться с работы Шурина мама. Сам Шура видеть её очень рад, ему сразу становится легче. — Ма, Саша у нас переночует, ладно? Он сейчас в шкафу сидит... Ты не спрашивай, я потом объясню. Она, как и всегда, не против. Балу об этом знает, но каждый раз спрашивает из вежливости. Если бы сейчас это слышал сидящий в своём "бункере" Саша, обязательно бы сказал своё бурчащее невнятное спасибо. Шура возвращается. — Открывай, боякала. Из щели на Балу посматривает глазастая жуть. — Давай-давай, Поручик, вылезай. Я всё принёс. Поручика хватает только на то, чтобы высунуть голову. — Мне что, ещё и кормить тебя придётся? — Да. Шура вздыхает. Вздыхает по-доброму, так же по-доброму садится и по-доброму кормит его с ложечки. Поручик сейчас насупившийся и серьезный, случайно макает нос в борщ. Хотел бы его такого Балу от большой любви взять и обнять, только вместо этого получится обнять шкаф. Он почти сдерживается, чтобы не потрепать его по голове, когда Саша в конце облизывается. — Может вылезешь? — Нетушки. Спасибо, борщик вкусный! И после этого Поручик закрывается. Балу успевает заметить, что Саша заметно порозовел — всё он делает правильно. До вечера Шура болтает ему, иногда читает, иногда приносит воды. Поручик ведёт себя тихо, поэтому можно подумать, что Балу разговаривает сам с собой. В один момент Сашу, видимо уже от нехватки воздуха, в очередной раз одолевают дурные мысли, поэтому Шуру он просит общаться записками. Понятно, что разобрать его написанные в темноте письмена тяжелее обычных. Отдельный цирк случился с сигаретами. Когда Поручику уже невозможно сильно хотелось курить, они минут 10 спорили, как именно это должно проходить. Балу наотрез отказывался давать ему курить в комнате, а Саша был готов уже сам заранее убиться, нежели чем пойти к окну. Порешили всё же на комнате, а пепел решено было стряхивать в ладонь Балу. Очень сильно неловко ему потом было с такой пепельной ладошкой мимо матери проходить. Когда уже было решено ложиться баиньки, Балу, начавший стелить себе кровать, начал тихонечко слышать: — Шур, можешь постоять у окошка? Я вылезу. Балу слишком устал, чтобы радоваться такой новости вслух, и слишком устал, чтобы спрашивать зачем ему это надо. Он только успел заметить боком, стоя у черного окна, как Поручик на четвереньках перебирается в кровать. Ишь, хитрый какой. — А ты разве не в шкафу спать собирался? — Собирался. — Саша вытягивается во всю кровать со своей кошачьей грацией. — Только ты попробуй столько же там просидеть, я на тебя посмотрю с удовольствием. Ночью там я точно бы задохнулся. Разреши уж поспать. Шура понимает, что пора тихонько укладываться на протоптанном полу, по которому любит ходить ветер. Мама за это раньше переживала, но свыклась, а Балу и подавно. Простуда такую горячую кровь не трогает, или она её просто не замечает. Саша же на успешно отжатой кровати укрылся в два слоя: одеяло и тот самый Шурин плед. Выглядит это именно как ещё одна нелепая попытка себя защитить, а не согреться. Так ведь нож убийцы не достанет шелковистой кожи Поручика, а снять это всё он просто так не сможет. Подкроватные монстры ведь не могут. Плед, правда, почти сразу стаскивает себе Балу — второе одеяло пошло на матрас, а укрываться чем-то надо. Саша не сильно возражает, разве что чуть-чуть. Поручик укрывается по нос, отворачивается к стенке и сворачивается калачиком. Вставший выключить лампу Балу замечает, что Саша тихонечко дрожит. Он на это ещё немного смотрит, но беспокоить так и не решается, поэтому укладывается на свою импровизированную кровать молча. Шура думает, что голова у него слишком тяжёлая, чтобы лишний раз сейчас за кого-то беспокоиться. Ему срочно нужно прилечь и поскорее уснуть. Так и случается: сумбурные мысли и непонятные картинки накатывают почти сразу. Уже и Поручиковская дрожь отлетает, и его треклятые бандиты. Шуре из этого состояния выходить не хочется. Не хочется, а надо. — Шур, Шура... — Слышится шёпот, к которому потом добавляется рука, которая хватается и начинает покачивать балуновское плечо. — Шур... — Что? — Балу сонно мычит. — Чего? — Давай ты лучше со мной ляжешь. — Зачем? — Да мне страшно. Балу бы посмеялся, но смех к тому моменту уже точно пошёл на покой, поэтому он просто, насколько может, широко-широко открывает свои сонные глаза и выпучивает их на свисающего с кровати Поручика. — Пожалуйста. Я тебя очень прошу. — Его рука, которая всё ещё лежит у Балу на плече, чуточку сжимается. Отказать Шура не может. — Ладно. Балу встаёт, забирает с собой плед. Поручик до ужаса жадный на одеяла, поэтому он ему точно пригодится. Осталось только надеется, что Поручик не отнимет и его. Он ложится с краю, грудью к стене; щурится, чтобы сон не спугнуть, и практически ничего перед собой не видит, но зато чувствует, как чужие руки начинают его обвивать. Поручик никогда не был излишне тактильным, а на ночёвках, если и выходило, что клал на другого свои лапищи, то неосознанно, уже будучи в глубоком сне. Балу это напрягает, но, стоит только Поручику со всей своей осторожностью лечь головой ему на грудь, он выдыхает. Каждый Сашин жест сейчас медленный, боязливый и беззлобный. Обычно он делает всё колко, резко, и уж тем более что-то неприятное (кусает, например, зараза). Здесь и сейчас же почему-то решает обойтись так, как возможно не обошёлся бы с женщиной, а уж тем более с друзьями. Саша шмыгает носом несколько раз. — Ты там плачешь? — Нет. — Он тихонечко мотает головой, и по голосу Балу слышит, что Поручик заулыбался. Стало легче. — Спи давай, горе луковое. Никто тебя не убьет. — Ладно. Именно сейчас Балу кажется, что Поручик успокоился окончательно. Быть может, днём он распереживается обратно, но... Зачем об этом сейчас думать. Рука Шуры накрывает Сашину. Не прижимает, не сплетает — просто укрывает поверх, чтобы даже его драгоценные барабанщиковские, и уж теперь никак не предпринимательские, руки тоже чувствовали себя под защитой.