— Понимаю, мое предложение вызовет сопротивление, но отнеситесь к нему как к новому опыту, эксперименту, — девушка откладывает блокнот с ручкой и в очередной раз за последние десять минут повторяет свою идею.
— Вы разве не давали клятву «не навреди»? Как мне это вообще поможет? — Чан непонимающе смотрит перед собой. Идея столь сомнительна и возмутительна. Одна часть него осознает логику действий психотерапевта: разум прекрасно улавливает причинно-следственные связи, а другая отказывается понимать и принимать.
— Что вы сейчас чувствуете? — звучит такой привычный вопрос.
— Я вас ненавижу, — Чан пытается взглядом прожечь дыру в девушке.
— Посмотрите! Мы делаем успехи! Любые эмоции — это прекрасно! Дальше — больше! — она довольно хлопает в ладоши и отпивает кофе из кружки цвета глициний.
Чан злится: его психотерапевту определенно нужен свой.
— Нам надо поговорить, — Чан рассматривает потолок через полуоткрытые глаза, стараясь собрать все мысли в единую цепочку и осветить важную тему. Ответом ему служит тишина, приходится прибавить шепоту громкости. — Мне действительно есть что тебе сказать. — Ммм, — Хёнджин тихо мычит, разнеженно раскинувшись на подушках, он совершенно не планирует возвращаться в реальность и поддерживать какой-либо диалог. — Хей, не засыпай, пожалуйста! — Чан поворачивает голову в сторону любовника и убирает с его лица прилипшую прядь темных волос. В ответ вновь тишина и ровное дыхание. Еще минут десять назад он выстанывал рвущееся наружу удовольствие, выцарапывал на чужой спине следы принадлежности и вцеловывал всего себя в безумного партнера в надежде улететь в нирвану. В целом, цель свою Хёнджин достиг и теперь балансировал между сном и явью, с трудом вслушиваясь в родной голос. — Мне прописали воздержание от секса на ближайшие два месяца. Я должен совершить квантовый скачок в развитии и найти новые способы пробуждать в себе эмоции. Не идти легким путем, а стимулировать их другими вещами: книгами, фильмами, прыжками с парашютом, не знаю, что там нормальные люди делают, чтобы утолить эмоциональный голод. Одним словом, мне надо наладить контакт с собой. — Мммм, интересно, конечно, все это, но ты выбрал ТАКОЙ удачный момент сообщить об этом, — Хёнджин тихо шепчет, прилагая усилия для произношения каждого слова. — Три часа назад ты не был похож на того, кому прописали воздержание. — Ты буквально набросился на меня с порога! Я не успел даже слова сказать, — Чан переворачивается на бок и поправляет одеяло на неподвижном теле рядом с собой. Скрыть видимые участки кожи, спасти себя от соблазна. — Не успел или не захотел? — парень растягивается в самодовольной улыбке, он действительно почти изнасиловал Чана и был совершенно бесстыдно рад данному факту. А потом его запредельно грубо и нежно поимели. — Считай, это был наш прощальный секс. Хёнджин прыскает от смеха, резко открывает глаза и плавно поворачивается на бок, чтобы быть лицом к лицу с хозяином кровати. — Во-первых, для прощального слишком просто. Серьезно, у нас был секс и лучше. Во-вторых, тебе воздержание от секса прописали, а не от меня, — он растягивает каждый аргумент, изучающе рассматривая жертву психотерапевта. — Да, но у тебя нет причин оставаться здесь, — Чан озвучивает сухой факт жизни, в котором не особо уверен, но уверен. Хёнджин закатывает глаза и проводит пальцем по чужой щеке. — Я не съеду, не надейся. Это ты со мной ради секса, а у меня другие цели. К тому же будет слишком опрометчиво бросить тебя на самом интересном месте, и тараканов еще не стравили. — Ты странный, ей-богу, — Чан закрывает глаза, растворяясь под мягкими прикосновениями кончиков пальцев на своей коже. — Ага, но тебя все устраивает. А теперь спать, — Хёнджин щелкает парня по носу, откидывается на спину, зарываясь полностью в одеяло. — Я затрахан до потери сознания. — Мы не спим вместе. Тишина в ответ. Чан фыркает, еще бы он ему ответил. Хёнджин из тех, кто старается всегда следовать собственным желаниям и зовам души, и сейчас вся его суть собирается спать ближайшие часов десять. Спать в чановской спальне, на чановской кровати, желательно с Чаном, но тот сопротивляется уже не первую неделю, чем сильно бесит младшего. Почему-то хозяин квартиры уверен — совместный сон интимней секса, претензия на близкие отношения. Хёнджин, активно поддерживающий данную концепцию ранее, теперь сменил взгляды и активно предпринимает попытки переехать в спальню. Чан выползает из кровати, у него энергии от луны до солнца и обратно, сон — последнее из списка желаний на сейчас. Он покидает комнату, принимает душ и располагается на диване в зале. В эфире ночных новостей вновь и вновь читают сводку зарегистрированных случаев Ханахаки-Y, спорят об этиологии заболевания и мерах по спасению утопающих в цветах и безответных чувствах. Чан слушает вполуха, старательно заполняя дневник чувств и расписывая возможные пути активации эмоций, избегая при этом таких слов, как секс, стимуляция руками, минет и придушить кого-нибудь подушкой. Еще он накидывает парочку идей новых песен для любимого айдола — Ян Чонин должен скоро вернуться со съемок дорамы и приступить к записи альбома. В тренде: любовь во всех своих воплощениях. Через два часа, исчерпав список замыслов и излив всю душу электронному ежедневнику, Чан набирает номер собственного телефона доверия. Минхо на другом конце провода истерично ржет. Он не может перестать смеяться уже минут пять, постоянно переспрашивая: — Тебя? На воздержание? Серьезно, хен? — Харе ржать. Лучше помоги. — Ты и до ханахаки не отличался особой сдержанностью в плане секса, а после подсел основательно. Не проще забить уже на эту терапию и не парить себе мозг? — в трубке слышится какая-то возня, а позже щелчок зажигалки. Минхо делает затяжку и замолкает. — Дэхён меня уволит. И мне, вроде как, нравятся результаты моей терапии. Она реально помогает. Поэтому я открыт к предложениям. Давай, ты же умный и сообразительный. Я ищу себе новые горизонты: у меня йога с Ликси в среду и парочка идей для совместных дел с Хёнджином, раз уж он решил не съезжать. — Что я могу тебе предложить? Алкоголь, наркотики и рок-н-ролл? Тебя ничего не вставляет так сильно, как тактильность и секс. Хотя, хочешь поиграть в сталкера и помочь мне соблазнить хирурга? — издевкой в голосе можно задушить, как бечевкой. Минхо уверен: психотерапия для Чана как секс — сплошная игрушка для утоления черной дыры. Самого его пичкали антидепрессантами два месяца, и какой-то мужик втирал до тошноты про смыслы жизни. «Пыльца фей» помогла встать на ноги быстрее. — Ты же с ним ужинал, он после не пал к твоим ногам? — Чан вытягивается на диване и переключает новостной канал на передачу о животных — на экране тут же появляется охотящийся на антилопу леопард. — Нет, он отблагодарил за спасение. Хотел видеть нас обоих, но я сказал: у тебя горят дедлайны. Отказал мне в продолжении, отправил мои цветы обратно. Кто так делает вообще? — Минхо бурчит сквозь зажатую в зубах сигарету. — Хани так делает. Ему постоянно шлют цветы старые и новые поклонники, но он их не принимает, ведь встречается с Ликси. Забыл? — Чан внимательно следит за тем, как леопард загоняет антилопу в тупик, в два прыжка настигая свою жертву и впиваясь клыками в мягкую плоть шеи. — Слишком правильные парни не в моем вкусе, — голос звучит с придыханием. Минхо выдыхает клубы дыма в звенящую тишину ночного города. — Ну-ну. Повисает пауза. На экране под драматичную музыку леопард тащит тушу антилопы на место пира, Минхо на другом конце провода делает последние затяжки. — Пойдем со мной на бокс в четверг. Я решил вернуться к тренировкам, размять мышцы. Место и тренер те же, — в голосе больше нет издевки, только оттенки усталости и надежды. Минхо профессионально занимался танцами и непрофессионально боксом в своей жизни до, после избегал даже их упоминания. — Тогда до четверга, кот. Звонок сброшен. Чан трет глаза, на часах половина четвертого утра. Он чувствует, как недосып крадется по венам, обещая дать под дых завтра днем. Нормализовать сон. Ему срочно надо заняться восстановлением режима, ведь неизвестно, какими будут следующие два месяца. Внутри теплится слабый огонек надежды, что после адского мучения он получит приятный кэшбек от Вселенной. Но пока перспективы туманны, а фраза «воздержание от секса» походит на проклятие.***
Спустя три недели Бан Чан чувствует себя действующим вулканом перед извержением. Он ссорится со всеми, кто находится в радиусе метра: водитель Uber каждое утро огребает за новости в салоне, за слишком громкую и тихую музыку; официант в кафе — за плохо заваренный ромашковый чай, хотя, как можно испортить чай. Он ругается с Чанбином из-за каждой мелочи и противоречит любой идее, цепляется к его внешнему виду, ведь заметно широкая, накаченная грудь друга мозолит взгляд; огрызаться на Хана за чрезмерную заботу стало привычным элементом их рабочих будней; он почти повышает голос на Дэхён просто потому, что он больше не может слышать слово «любовь». Его буквально бесит, как люди дышат. Каждый вдох, шелест бумаги, нажатие кнопки, прикосновение к нему вызывают приступы неконтролируемой агрессии. Он целый час на терапии рассказывает о желании разнести студию в щепки и свернуть Минхо шею, ведь тому мучения Чана кажутся чем-то милым. Но больше всего раздражает и поднимает со дна приступ необоснованной злости Хёнджин. Всегда идеально собранный, необремененный рутиной, порхающий в творческих порывах и с горящими глазами создающий очередное произведение искусства. По утрам он готовит здоровый завтрак и стоит в асане, в обед может пить брют и вырисовывать проклятые цветы на холсте, а потом у него шопинг, спа, путешествие по городу в поисках идеального кадра и бесконечная вереница поклонников. На интервью для Elle его обязательно спрашивают о личной жизни, а он хитро улыбается и свои тайны не раскрывает, при этом флиртуя с каждым вторым. Хван слишком теплый для него и обнимает мягко, но крепко. Его чересчур много рядом и невыносимо мало для Чана, привыкшего брать без остатка. Парня ломает без чужой кожи, покрывающейся мурашками под его губами, без возможности вжимать податливое тело в любую горизонтальную поверхность, без длинных пальцев на его члене, и как безумно он скучает по линиям бедер художника. Хёнджин в своем вечном режиме утонченной грации и секса, находясь рядом, жизнь легче не делает. Именно поэтому последние минут двадцать Чан стоит посередине кухни и, плюясь ядом, выговаривает парню всё, что он о нем думает и не думает, но желание сделать больно сильнее, чем разум. — Ты охренел? Я большую часть времени так одеваюсь. Раньше тебя это не особо волновало, — Хёнджин возмущенно фыркает, он не понимает претензий к своему внешнему виду от слова совсем. На нем кожаные черные брюки, струящаяся рубашка цвета шампань с прорезями на ключицах, ботинки на каблуках и пара серебряных браслетов. Ничего шлюханского. Привычная хенджиновская классика. Единственное, он слегка переборщил с блестками на глазах и подводкой, но это поправимо. — Меня всегда это волновало, но иначе. Ты похож на ту еще проститутку! Ты решил совратить всех вокруг?! — Чан практически кричит, отголоски разума стучат о черепную коробку о неразумности заявления, но они сознательно заглушаются. — Даааа, и я вообще-то очень дорогая проститутка. Что? — Хенджин перекрикивает оппонента, стараясь достучаться до его рациональной части. — Я уже тысячу раз сказал, что иду на мини-встречу одноклассников, а затем в галерею. Успокойся, Чанбин тоже придет. — Чанбин! Чанбин! Это должно меня успокоить?! Ты его бицепсы видел? Накаченную грудь? И поверь, пресс он себе создал отличный. Вполне в твоем вкусе, — Чан захлебывается собственным ядом. Он не может понять, откуда столько в нем агрессии, может она копилась все эти месяцы, а теперь рвется наружу, или так на него действует наложенный запрет на главное удовольствие в его неидеальном мире, или сумасшествие заразно, и он опять что-то подцепил от Минхо. Ему даже неважно, насколько его слова верны или неверны, просто хочется орать на Хёнджина и стереть с него это счастливое выражение лица от предвкушения встречи с какими-то парнями, и неважно, что один из них — лучший друг. — Хоспади! — Хёнджин устало стонет, прикрывая глаза ладонью. — Послал бог дебила на мою голову. Что с тобой не так? Ты ревнуешь меня к Чанбину? Не знаю, от чего я больше сейчас в шоке: от твоей прорезавшейся ревности или от того, что она к Чанбину. Мы лучшие друзья! — Пфф, никого это никогда не останавливало. От лучших друзей до лучших любовников полшага! Классика! — Чан ударяет ладонью о поверхность кухонного стола. — Какая, к черту, классика?!! За кого ты меня вообще держишь??? Я не ты, могу спокойно и без секса прожить, — у Хёнджина нервы уже на пределе, он вокруг Чана на цыпочках ходил три недели, сглаживал углы и старательно поддерживал в терапевтических идеях. Благодарности ноль, сплошной неадекватный вопль. — Но тебя никто не просил! — уже не крик, а утробный рык сквозь зубы. Резко и с гневной вспышкой в глазах. После начала терапии агрессия была первой эмоцией, выпущенной из подвала подавления. Пассивная, физическая, вербальная — она вырывалась наружу и задавала темп жизни. Чистая энергия. Со слов психотерапевта, это нормально. Агрессия — топливо, на ней можно выехать. Но сегодня гнев застилал глаза, а злость выплескивалась через край. Его давно так не накрывало, как сегодня. Он чувствовал, как волны лавы растекались по телу и заставляли нести бред, лишь бы побольнее ударить и посильнее поорать. — Ах так, отлично! Значит пойду, поебусь с кем-нибудь сегодня! Тебе назло! Доволен? — Хёнджин хватает со спинки стула кожаную куртку и осматривается в поисках телефона. Он хочет поскорее покинуть квартиру, борясь с желанием врезать Чану, познакомить его лицо со столешницей и вбить в неразумную макушку, какой он временами мудак. — Удачи с этим. И вещи свои собрать не забудь. Бесишь. Бан Чан с силой ударяет кулаком о ближайшую стену, оставляя небольшую вмятину, и, хлопнув дверью, уходит. Сегодня четверг, и у них с Минхо третья тренировка по боксу. Прекрасная возможность лишить себя остатков разума и клубка нераспутанного гнева, ревности и злости. Лучший друг встречает его с энтузиазмом маньяка в пустом тренировочном зале. Чан скидывает толстовку и поднимается на ринг, по ходу натягивая перчатки. Они начинают с разминки и легких ударов. Постепенно переходя на более быстрый темп, удары становятся сильнее и резче. Между делом обмениваются последними новостями: один жалуется на ссору с парнем, другой — на цепочку отказов. — Ты мудак, — Минхо движется по рингу, словно в танце, то приближаясь с точным ударом, то отстраняясь на безопасное расстояние. Его вполне позабавил рассказ о накаченной груди Чанбина и сопутствующей ревности на уровне бреда. Хотя бы потому, что Бини слишком мягкосердечная и правильная булочка для вписывания в сомнительный треугольник отношений с этими двумя. — От мудака слышу, — Чан уворачивается от удара справа, блокирует удар слева и наносит свой точно в солнечное сплетение Минхо. — Я хоть своего хирурга шлюхой не называл, — противник сгибается от боли и чертыхается. — А он не твой хирург. И вряд ли будет твоим. Такие с нариками не встречаются, — свою ошибку Чан понимает по блеску в глазах Ли. Тот резко выпрямляется, быстро устремляясь вперед, удар за ударом обходя блоки и нанося четкий удар в челюсть. — Нарываешься на перелом? — Минхо выплевывает скопившуюся слюну и отстраняется на пару шагов назад. Они оба уже покрылись потом. — Возможно, — Чан проверяет челюсть на сохранность и фыркает, боль проходит по всему телу, но удар оказался слабоват. Он резко подходит к Минхо, хватает за талию, ногой подцепляя его ногу, лишая того равновесия — противник падает. Ход нечестный и совсем не боксерский, но Чану как-то плевать. Ли выругивается, поднимаясь только с третьей попытки. Они продолжают боксировать. — Я мудак, — произносит Чан спустя время, лежа посреди ринга. Мышцы болезненно ноют, серый потолок немного плывет, а в голове стопроцентная холодная ясность. — Я тоже, — хрипит рядом Минхо. Они расположились валетом, перчатки сброшены, а дыхание сбито. — Отпустило? — Возможно, — злости и гнева больше нет, Бан Чан усмехается. Кажется, спарринг действительно творит чудеса. Он бросает взгляд на еле живого друга и выдает давно засевшую в голове мысль: — Бокс и «пыльца» не совместимы. Тебе пора бросать, если не хочешь постоянно проигрывать. — Может я поддаюсь и тешу твое самолюбие. У Минхо темные круги под глазами, бледность на грани прозрачности и худоба, ни разу не близкая к здоровому телу. Чан знает — он все еще нет-нет а снюхивает «пыльцу фей», теряясь в омуте грез. Уже реже, чем было, но нежелательно часто. Отказы Сынмина становятся новым поводом не слезать с медленно убивающего порошка. — Не в твоем стиле. Хочешь хирурга — бросай наркоту. Он вряд ли жаждет найти твое бездыханное тело в ходе тесного общения и пары свиданий. Или не хочешь? — Хочешь, — вторит Минхо, голос звучит тихо и бесцветно. — Если бы все было так просто. Думаешь, он на отмене будет меня терпеть, как Хенджин тебя — засранца? Учитывая, что наши галактики никак не соединятся в одну Вселенную. — Ты такой романтик, кот. Они лежат в тишине еще пару минут, каждый думает о своем и ни о чем, пока трель входящего сообщения не взывает к действительности. Минхо недовольно скрипит, поднимаясь и проходя в сторону телефона. Через минуту он возвращается и укладывается рядом: бедром к бедру, головой к голове. В движениях и шагах появляется прежняя плавность и легкость. Атмосфера резко меняется. — Хен, у него аллергия на цветы, поэтому он их обратно отправлял. Прикинь, аллергия. Сказал, в следующий раз конфеты отправлять, раз мне делать нечего. Чан не выдерживает и заливается смехом. — С ликером шли, и подпись: «ты сладкий и опьяняющей, как они». — А ты шаришь! Пойдем поедим, а после подброшу тебя в галерею. Чан поворачивает голову в сторону Минхо, тот в ответ поигрывает бровями. Конечно, лучший друг прекрасно знает, куда его отвезти, побитого, уставшего и очистившего разум. Правда, перед этим он будет восторженно за ужином в виде перченой курочки в сладко-кислом соусе показывать новые фотографии Ким Сынмина из инстаграма, периодически называя того лапочкой и заставляя Чана задаваться вопросом: не сильно ли он его головой об пол приложил?***
Чан совершал уже третий круг по галерее, но никак не находил Хёнджина. Очаровательная девушка-администратор на вопрос, на месте ли он, ответила утвердительно. Он мог бы позвонить, но не был уверен, что ему ответят. Хёнджин имел привычку выключать звук и игнорировать окружающий мир, пока не захочет обратного. Соваться в мастерскую — означало нарваться на гнев хозяина, а они и так расстались не на самой лучшей ноте. Поэтому оставалось кружить по залу, рассматривая картины в ожидании закрытия. Всего каких-то полчаса. Несмотря на поздний час, посетителей было предостаточно. Чан, фыркнув, притормозил возле полотна с голубыми розами, отмечая про себя, что похожие лепестки видел в мусорном ведре пару недель назад. Он всматривается в линии бутонов, в грудине что-то сжимается. Чан проводит по волосам и отходит. Где-то в отделении мелькает знакомая задница, упустить которую будет преступлением. Хёнджин стоит возле одного из полотен и ведет светскую беседу с каким-то солидного вида корейцем. По тому, как он периодически касается цепочки браслета на запястье, становится понятно — нервничает. Чан наклоняет голову набок, изучающе рассматривая мужчину: дорогой костюм, зачесанные волосы, морщины возле глаз выдают возраст, а часы на руке — статус. Но не это вызывает интерес, а взгляд — откровенно жаждущий, нескромно поедающий каждую часть тела Хёнджина, он совершенно не скрывает, в чем на самом деле заинтересован, облизывая губы. Бан Чан в отвращении кривится, появляется странное желание прикопать труп где-нибудь в горах. Мужчина делает шаг навстречу к молодому художнику, что-то тихо произнося, тот в свою очередь отступает. Это служит сигналом. Чан быстро преодолевает расстояние между ним и Хёнджином, встает рядом и едва касается ладонью его поясницы, обозначая свое присутствие. Хван вздрагивает, переводя взгляд на неожиданного гостя, в глазах читаются замешательство, удивление и нотки облегчения. — Добрый вечер, надеюсь, я не прервал что-то важное, — Чан вежливо улыбается, сканируя вмиг помрачневшего мужчину, и, обращаясь к Хёнджину, договаривает: — Уже поздно. Приехал тебя забрать. — Это господин Хо, один из наших постоянных коллекционеров. Мы обсуждали одно из моих полотен, — Хёнджин сбивчиво поясняет, быстро справляясь с охватившим его волнением. — Я большой ценитель искусства господина Хвана. А вы? — господин Хо в свою очередь сканирует Чана, пренебрежительно останавливаясь на многочисленных прорезях в черных джинсах, и хмурит брови, замечая руку на талии художника. — Бан Чан, мой, мы… — эстет и объект вожделения пытается подобрать слова, но испытывающий взгляд старого коллекционера и до боли знакомая хватка на талии сбивает с мысли. — Мы живем вместе. Я ценитель Хёнджина, — отрезает Чан и смотрит прямо в глаза мужчине, четко давая понять, где проходит граница между молодым художником и старым извращенцем. Хёнджин в этот момент старается не расплыться в счастливо-довольной улыбке. — Рад знакомству. Вы правы, уже поздно. Думаю, мы можем вернуться к нашему разговору в другой раз, — мужчина кивает, разумно оценивая свои возможности сегодня и решая капитулировать с пищей для размышлений. Сухой голос отдает оттенками недовольства, в нем слишком явно слышится разочарование от появления какого-то парня с собственническими замашками и наглым холодным взглядом психопата. — Да, всего доброго, господин Хо, — Хёнджин быстро кланяется и, провожая взглядом мужчину, произносит: — Пришел убедиться, что я ни с кем не ебуся? — Нет, как я уже сказал, пришел забрать тебя с работы и извиниться. Я наговорил много обидной ерунды, и ты вполне можешь меня за это покарать. Заслужил. Но я… Я на самом деле так не думаю, и ты... Короче, я нес бред, — Чан на выдохе выдает все, что хотел сказать. — И я тебе благодарен. Знаешь, за то, что ты... — «ты все еще здесь, со мной» хочет добавить, но замолкает, лишь ближе подходя и обнимая двумя руками за талию. Ему проще показать телом, чем выразить словами. Возможно, психотерапевт прав, и для Чана секс и прикосновения — средство коммуникации. — Я знаю. Твои извинения приняты. Я был зол и обижен, но растаял на фразе «мы живем вместе». Теперь ты потерял право выселить меня. — Как будто до этого оно у меня было, — Чан фыркает и касается губами шеи Хёнджина, а потом тихо шепчет в левое ухо: — Мне нравится, как ты одеваешься. — Прекращай, мы здесь не одни. Не порть мне репутацию свободного художника, — Хёнджин нехотя выпутывается из крепких объятий и кивает проходящей мимо даме. — Хочешь, покажу одну из моих любимых сейчас картин? Я давно ее создал, но только недавно выставил в галерее. Чан кивает. Одной из тех вещей, что Хёнджин любит больше всего на свете, является искусство. Живопись пробуждает в юноше невероятные чувства, вытягивая наружу самые сокровенные переживания, эмоции, порой доводя до невероятной эйфории или ввергая в пучину тоски и грусти. Они проходят в противоположный конец зала, поднимаются по лестнице на второй ярус. Здесь, на стене из красного кирпича, подсвеченная теплой лампой, висит картина в черно-белых тонах. Карандашный набросок двух молодых людей, прижатых друг к другу спиной. Их лица не имеют четких очертаний, а глаза покрыты черной лентой. Вокруг силуэтов неясные тени, они стоят под цветущей сакурой, лепестки которой разбросаны по всему полотну. Единственным ярким пятном в черно-белой палитре выступает насыщенно-синяя нить, связывающая запястья героев картины. — Эти двое отражают две стороны одной медали. Их связывает нерушимая дружба, посланная судьбой. А еще оба влюблены в одного и того же человека, но никто из них не в выигрыше, так как он выбрал третьего. Они настолько ослеплены болью и этой любовью, что не могут двигаться дальше, — голос Хёнджина звучит тихо и размеренно. — До банального знакомо, — Чан видит в картине себя и Минхо. Где-то там, в прошлой жизни такие разные, но такие похожие лучшие друзья, они были безответны влюблены в их общего друга. Воспоминания вернулись вместе с именем не так давно. Любовь была разной: у одного неожиданная и будто надуманная, сложившаяся из кусочков близкой дружбы и общих интересов, у другого старая и подавляемая годами. У обоих не было шансов на ответные чувства. Чан вспоминает эту историю как свершившийся факт и вдруг осознает, что движется дальше, заземляясь в эту секунду через прикосновение кончиками пальцев к запястью Хёнджина.