Дураки и дороги

      После приведения приговора в исполнение все разошлись. Лишь Павел остался стоять посередине плаца с окровавленной спиной, обнажённой до самого мяса. Подул ветер и мокрую спину почти стянуло ледяной корочкой. Руки и грудь кололо холодными иглами, но спина горела, и одеваться не тянуло. Невозможное сочетание — вот уж точно взгрели. С трудом Павел закончил формировать мысль о том, что ему не мешало бы пойти в больничную избу. А значит, нужно хотя бы чем-то прикрыться и пройти несколько вёрст. А спина так болит… Павел сосредоточил все свои помыслы на простой цели — дойти до лекаря. И вероятно там же и помереть. Сил на то, чтобы жить, в себе он не находил.       Неожиданно чей-то голос сверху и откуда-то со стороны, где всё болело, тихо позвал:       — Донести до врача?       Но Павел даже не понял смысла слов. Где же его рубашка? И китель? Он же их аккуратно сложил и оставил у… Ах, точно. Он оставил их у тех приметных ног, одетых в сапоги с плохо замазанной ваксой протёртостью на носу. И вот где теперь эти ноги? Он их так хорошо запомнил, но найти никак не мог.       — Пожалуйста, Павел. Услышь меня. Нам нужно пройти всего сотню шагов, и ты сможешь сесть.       Поворачивался на звук Павел медленно, чтобы не упасть от слишком резкого движения. Встать он бы не смог. Так, его куда-то зовут? Он пошел на голос, делая медленные и чёткие шаги. Вымораживающий ветер и горящая адским огнём спина. Ужасное сочетание. Хорошо хоть в соленой воде шпицрутены вымачивать не стали. Наверное, это единственное милосердие, проявленное к нему небесами, с тех пор как… Как этот перевёлся.       Где-то сбоку из пустоты вынырнула рука в перчатке. Павел слепо посмотрел на неё и с замедлением понял, зачем эта рука появилась. Он оперся о неё, перенёс часть своего веса и с облегчением выдохнул. Кажется, ему больше не грозило упасть. Теперь, когда можно было не сосредотачивать все силы на том, как удерживать равновесие, он смог попытаться оценить своё состояние. Нет, ну… Жить было можно. Но вот только не очень. Очень не очень.       Медленно настолько, что каждый шаг был значим, передвигаясь со скоростью прыгающих по снегу воробьёв, они добрались до заблаговременно нанятой и ожидавшей их повозки. Алексей смотрел, как садится Павел, как он осторожничает и идеально прямо держит спину, как боится шевельнуть на ней даже мускулом, и как малейшее напряжение приводит к тому, что его и так отсутствующий взгляд совсем исчезает. Павел готов был дать честное слово, что он знал, но никогда так чётко не представлял, сколько именно у человека мышц.       Алексей старался не садиться к нему вплотную, но повозка была слишком мала, чтобы ему это удалось, так что к его тревогам добавилась ещё одна — страх ненароком задеть Павла, которому и так было плохо. Алексей мог почувствовать насыщенный и въедающийся глубоко в ноздри запах крови. Ему хотелось укутать брата в своё форменное пальто, но трогать было страшно. По железистому запаху легко можно было понять, что любое прикосновение к спине принесёт мучение. Даже просто смотреть было страшно. Но без защиты одежды Павел грозил заледенеть на пронизывающем до костного мозга ветру и окончательно и бесповоротно простыть. Алексей понял, что ему следовало, как минимум, забрать одежду брата, оставленную на плацу, а лучше прихватить с собой запасную. О чём он только думал? Наверняка и рубашка, и мундир были затоптаны и не поддаются починке.       Слюна с кровяным привкусом скатилась к корню языка, и на Алексея снова накатил приступ тошноты. Он встрепенулся и решительно снял тёплое пальто, а за ним сюртук и рубашку. Сразу почувствовал себя жгучий мороз, и Алексей ужаснулся, чётко представив, что приходится выносить Павлу. Вспомнился прошлый раз, но ностальгическое чувство принесло волну дурноты вместо приятного тепла. Действуя крайне осторожно и бережно, он скорее повесил, чем надел рубашку на плечи Павла. Алексей пытался сделать всё так, чтобы ткань не коснулась спины и задней стороны рук, но конечно же не задеть не получилось. Кисти Павла напряглись, пальцы на мгновение сжались, но он промолчал. Скосил глаза, наблюдая, как Алексей рылся под деревянной скамьёй и доставал из свёртка под ней одеяло и фляжку. Мягкое ватное одеяло весомо легло на ноги, и по телу прошла волна от разжимающихся в тепле мышц. Сразу стало больнее. Алексей осторожно подтянул одеяло выше и поднял его на плечи Павлу. Тот постарался не двинуться. Приходить в себя и возвращаться в реальность было тяжко.       Алексей посмотрел в мутные глаза брата. Быстро накинул свой мундир на голое тело, потому что мороз давал о себе знать, и чёткость движений ломал тремор. Алексей сложил ладони лодочкой и подышал в них. Дыхание осело неприятной влажностью, но деваться было некуда. Он обтёр руки, к которым вернулась подвижность, платком и быстро свинтил крышку с манерки. Осторожно, стараясь не двинуть случайно Павла, поднес открытое горлышко к его губам. Но повозку то и дело трясло и, чтобы держать руку ровно, приходилось прикладывать значительные усилия — бить брату металлом по зубам ему совсем не хотелось. Часть жидкости, чая с бальзамом, пролилась мимо рта и неприятной липкостью стянуло кожу. Каждую кочку на дороге Павел чувствовал так, словно не ехал в повозке, а будто его везли прямо на спине по дороге. Он медленно потянул в себя холодный воздух и постарался собраться.       — Ещё один квартал.       Павел смог сосредоточить на Алексее взгляд.       — Куда мы едем?       — К доктору. Он тебя зашьёт.       — Ясно.       Голос выцвел, но можно было сказать, что он вернулся в своё тело. По крайней мере Павел понимал, что и о чём ему говорили. Повозка резко остановилась, и Павел вынужденно прикрыл глаза, чтобы переждать накатившую боль. Когда он открыл их снова, то увидел, что Алексей расплатился с извозчиком и стоял, открыв дверь. Терпеливо ждал, пока его брат сможет выбраться. Сходил с повозки Павел с такой прямой спиной, которой мог бы позавидовать любой кавалерист. Он оперся на поданную руку и пошёл.       — Думал, будет хуже.       Но Алексей, сосредоточенный на том, чтобы вести Павла по наиболее ровному пути до крыльца дома доктора, не поскользнуться на льду и ни в коем случае не уронить брата, не расслышал.       — Что?       Повторять было сложнее, пришлось собрать оставшиеся и так не столь великие силы.       — Думал, что будет хуже.       Вкус крови во рту из прокушенной щеки стал невыносимым. Алексей начал было отвечать, но запнулся на первом же слоге. Помолчал.       — Я думал, ты упадёшь, и мне придётся продолжать смотреть и на это.       Ответить было нечего. Так, в молчании, они преодолели оставшиеся шаги до докторской двери, и Алексей совершенно грубым способом постучал по ней прямо ногой. На секунду его ожгло страхом, что дверь не откроют. Но дверь открыли, и служанка пустила их внутрь, попутно злостно ругаясь на порчу двери. Ходят тут многие, а дверь одна, и служанка тоже одна, будто у неё дел других нет. Но стоило ей мельком увидеть спину Павла, как он тут же был сопровожден в рабочий кабинет, где с него сняли рубашку и доктор — усатый человек лет сорока в пенсне по последней моде — взялся обрабатывать его спину. Сидел Павел безропотно, несмотря на не всегда аккуратные манипуляции. На самом деле ему было немного страшно шевелиться, потому что то, что произошло с его спиной, он уже мог почувствовать, и распробовать это в полной мере у него не было ни малейшего желания.       Послышались тихие шаги. Алексей почти что боком пробрался в кабинет и встал у стены. Павел посмотрел на него, но ничего не сказал.       — Скажите, заживет ли… это? У него не останется последствий?       Доктор оторвался от педантичного и методичного промывания спины.       — Будем надеяться, что всё заживёт хорошо.       — Как обрабатывать спину?       Павел пошевелил тяжёлым языком во рту.       — А ты что… сам собрался это делать?       Алексей запнулся.       — У меня не хватит средств оплатить тебе больницу до полного выздоровления.       Павел растерянно промолчал. Он в общем-то и не ждал этого.       — Я в любом случае вернулся бы в казармы. Мне отпуск не положен. Только если штабной лекарь на три дня выпишет.       — Спину ты сам себе обработать не сможешь всё равно, — Алексей понимал, что Павел, похоже, думал о хождении в лазарет, но самым вероятным исходом было бы то, что там брата польют на скорую руку спиртом и отправят восвояси.       Доктор бинтовал спину и попутно дал Алексею несколько небрежных рекомендаций: держать в чистоте и сухости, чтобы раны не загноились, чаще менять повязку и пить больше тёплой воды. Материя слой за слоем ложились поверх багровых вспухших полос, и Алексея начало серьёзно мутить от такого зрелища.       Последний виток бинта пересёк спину, врач завязал концы и начал выпроваживать их взашей. В конце концов, у него тут частная практика, а не общественная больница, и держать больных у себя он не намерен. Так что следуйте себе домой и даже не вздумайте замахиваться на это место.       Павел лёг бы и вырубился прям тут, но вместо этого встал и, пошатываясь, пошел на выход. Хотя бы замотали… Алексей посмотрел на Павла и поспешил последовать за ним. Надел на него свою фуражку и снова накинул пальто. От быстрых движений полы сюртука разошлись и стало видно его голую грудь. Алексею стало неловко перед доктором, быстрым движением он запахнулся и застегнул несколько верхних пуговиц. Эх, ему бы брать пример с Павла, который держался спокойно даже в его положении и которого явно в настоящий момент волновали уж точно не приличия. Выйти, поймать извозчика и доехать до жилья Алексея по сравнению со всем пережитым казалось мелочью.       Единственное, о чём думал Павел, так это о том, чтобы его привезли, наконец, куда угодно и дали лечь. Просто поддерживать своё тело в прямоходящем состоянии становилось невероятно трудно. Он не знал, удастся ли ему уснуть, но хотя бы просто лечь было невероятно манящей мечтой.       Как они добрались до квартиры Алексея, Павел не знал. Не помнил, не видел, и его внимание гораздо больше занимала не дорога, а то, как не издавать лишних звуков. Кажется, иногда появлялась рука Алексея, на которую он опирался, но заверить свои слова не мог.       А потом перед ним появилась кровать. Широкая, заправленная вышитым покрывалом, мягкая. Мягкость определённо была решающим фактором. В состоянии, в котором Павел был, ничего кроме последнего замечено не было. Стоило увидеть такую возможность, как он воспользовался ей в полной мере. Алексей успел вытащить практически из-под него покрывало, и Павел с облегчением лёг на живот. Прикрыл глаза, их начало жечь от слишком долгого и пристального взгляда.       Неожиданно с его ногами что-то начали делать, но сил больше не было. Совсем. Все ушли на то, чтобы пройти этот чёртов строй. Павел подобрал под себя руки, устраиваясь удобнее. Ах, оставьте его, зачем его ногу поднимают? Тут до Павла дошло, что это Алексей просто пытается разуть его, а он улёгся на, должно быть, чистую кровать прямо в грязных уличных сапогах. Но разве он не заслуживал извинения на этот раз?       Ногам стало свободнее и свежее. Павел как мог постарался помочь снять с себя остальную часть верхней одежды, оставшись в одном исподнем и бинтах, и облегчённо практически утонул в матрасе и подушке, словно они были из лебяжьего пуха, а не из плотно сбитой сухой травы.       Алексей принёс большую кружку с тщательно прокипячённой и успевшей остыть до комнатной температуры водой. Поставил её на табуретку рядом с Павлом, предварительно отлив часть воды в ковш. Добавил туда же спрошенного у хозяйки уксуса, вымочил чистую ткань и осторожно, следя за каждым своим движением, принялся обтирать Павла. Рука медленно двигалась вдоль линии бинтов. Жёстким ударом нашло желание перестать быть, уж слишком много бед он причинил всем вокруг. А Павлу… Алексей закрыл глаза, переживая особенно сильный приступ вины. Кругом он виноват.       Через некоторое время Павел упал в милосердное ничто. Алексей сразу заметил, как обмякли напрягающиеся на каждое прикосновение мускулы, пусть он и старался быть очень осторожным. Он ещё некоторое время продолжил обтирать брата, а потом тихо поднялся, привёл себя в приличествующий офицеру вид и, закрыв дверь, вышел на улицу. От дел службы деться было некуда, как бы он не хотел остаться рядом с больным Павлом. Алексей очень понадеялся, что не с умирающим.       На службе нечего было и надеяться найти отдохновение от всей этой злосчастной истории. Упражнений в зубоскальстве он наслушался вдоволь. Хотя большая часть людей не верила, что случилось нечто хоть сколько-то серьёзное, слухи забродили и представляли собой самые скабрезные истории. Никто не упустил случая уколоть всем известного «праведника». Благо Емеленко к оскандалившемуся подпоручику так и не подошёл, будто избегал. Но молчание Емеленко сполна восполнил Войницкий, Алексею пришлось многое выслушать от поручика.       Войницкий со спокойным, скорее даже хладнокровным видом, ходил вдоль длинного стола и говорил ровным голосом, словно беседуя об искусстве на светском вечере, а не травя байки сомнительного содержания собравшимся за столом офицерам. Не стоило, пожалуй, и надеяться, что о случившемся не заговорят.       — Разумеется, молодо-зелено. Побаловались глупостями, бывает. Человек такой зверь, что без греха никак ему. Совершенно никак, господа.       Алексей сконцентрировал всё своё внимание до последней толики на разложенных на столе картах и глубоко затянулся дымом, крепко закусив чубук трубки.       — Но говорить, что подобное действительно имело место быть, господа?       Войницкий резко повернулся и выдохнул клуб табачного дыма, который присоединился к многочисленным своим сотоварищам и вместе с ними стал частью того смога, что с удобством разместился в комнате. А Войницкий неспешно начал обходить офицерское собрание в противоположном начальному направлении.       — Хотя тылом к господину подпоручику я бы не советовал поворачиваться.       Грянул громкий смех, а Алексей побелел от невозможности ответить в полной мере за такие намёки.       — Бросьте, господа, ну кому вы верите? Я сам прямой свидетель всех событий. Будто сами не знаете, что там очевидно было?       Дым стал казаться омерзительным. Да уж. Натворил он дел.       — Однако, осмелюсь показаться вам противоречивым, — Войницкий повернулся к собранию лицом и сделал широкий жест двумя руками, — и замечу, что заявить с полной уверенностью то, что этот солдатик не влюбился в нашего красавца и умницу, не сможет никто. Да вы посмотрите на него, разве можно его не любить?       И Войницкий, который удачно подгадал момент, чтобы на этих словах оказаться за спиной Алексея, попытался покровительственно похлопать его по плечу. Алексей сжал зубы, но сумел увернуться от руки так, чтобы не дать и намёка на грубость. Войницкий изобразил затейливый жест. Потянуло неприятным холодком дежавю.       — А если вспомнить их дуэль… Но оставим это, господа, наши размышления абсолютно беспочвенны и не имеют смысла, также как чувства этого ефрейтора или кто он там?       И далее последовали долгие и жаркие дискуссии способна ли солдатская душа к любви, и как произошло такое падение нравов. Войницкий только усмехался: история выдалась превосходной, от былой скуки не осталось и следа.       За этот день Алексею пришлось выслушать немало подобных предположений. Со страхом он подумал, каково придётся Павлу в свою очередь выслушивать это тотчас же после выхода на службу, а ведь с ним церемониться как с офицером не будут и могут высказать и более грязные вещи. Все подобные шутки несомненно являлись полным бредом, но даже в нём они зародили мысль, что возможно… Возможно, Павел на самом деле влюблён в него. Мысль казалась дикой и невозможной, но чем дальше Алексей думал о ней, тем больше ему казалось, что это могло быть. Он начал было припоминать все ставшие теперь подозрительными случаи. Павел не отвечал прямо на вопросы, Павел не считал зазорным отношения в его книжках и Павел не прикоснулся к девушкам в публичном доме, хотя по его словам, в отличие от Алексея девственником он не был. И он пожертвовал своим здоровьем ради него. Алексей тут же устыдился своим мыслям, думать такое было совсем непохоже на него и абсолютно неосмотрительно. Видимо, на нём сказались всеобщие разговоры. Алексей потряс головой, выбрасывая ненужное, и задумался, как бы он мог лучше помочь Павлу. Выходило, что никак. Он мог бы подать в отставку, но и на его наивный взгляд такое бы только усугубило слухи, а, значит, повредило Павлу.       День Павла прошёл однообразно. Выспаться он успел, но глаза всё равно резал яркий проходящий сквозь портьеры свет солнца, голову словно сжимало тяжёлым обручем, а про спину не стоило и говорить. Он не мог счесть количество раз, когда он просыпался из-за боли и потом долго лежал с закаменелым телом, пытаясь вернуться в спасительное небытие. На спине всё опухло, и перевернуться с живота он так и не решился. Слишком всё болело.       Послышались шаги человека, который явно старался идти тихо, но был потяжелее Павла, так что он легко определил, кто это был, до негромкого оклика.       Кровать скрипнула из-за перемены веса — Павел приподнялся на локтях. Вспыхнули свечи, яркий огонь ожег привыкшие к полумраку глаза. Фигура Алексея стала казаться куском черной головёшки, живой головёшки, которая подошла к нему и приглушённым голосом спросила:       — Ты живой, Павел?       Приходилось смотреть значительно снизу вверх. В глубине глазниц заболело из-за слишком сильного угла. Двигаясь крайне осторожно, словно с каменной спиной, если бы камень мог испытывать боль, Павел спустил ноги и сел на кровати. Посмотрел на виноватое лицо Алексея. Н-да, судя по всему, ничего хорошо он не услышит.       — Что нового?       — Ничего. Все только об одном и говорят, — правильные черты лица пренебрежительно сморщились.       В вырвавшемся из сомкнутых губ смешке почти не было горечи.       — О, я не сомневаюсь. Ты будешь как французская звезда салона — на обсуждении в ближайшее время.       — Как ты можешь шутить в таком положении?       — А что? Предпочтительнее плакать в твою подушку?       Алексей вспомнил некоторые предположительные подробности из их возможного времяпровождения, которые смачно обсасывались. Удержал выдох, из-за чего тот вышел похожим на всхлип. Шёпотом ответил:       — Некоторые так и считают.       Павел такой ответ не понял. Посмотрел на него, соображая, к чему ведет Алексей. Но тот смотрел куда-то в сторону сапог. И только когда молчание приобрело почти материальную тяжесть, ответил:       — Люди… болтают о нас всякое.       — Конечно болтают, мы так знатно оскандалились.       — Почему они придумали такую грязь?       Павел пожал плечами и тут же пожалел об этом. Задохся и замер, вспоминая как дышать, а не задерживать дыхание, чтобы противостоять сжигавшему заживо его спину огню. Проморгался — глаза заметно увлажнились — и ответил:       — Им хочется… сплетен…       Вид Павла, задыхающегося от боли, поверг Алексея в ужас. Любые мысли о всевозможных сплетнях отступили на второй план. Терпящее боль и усердно скрывающее её лицо брата не внушало ничего хорошего. Воспоминания о том, как Павел горел словно в лихорадке на декабрьском морозе, были слишком свежи. И снова Алексей виноват перед ним.       Рука Павла потянулась пригладиться, но он передумал и остановился. Плечо заныло, хотя пригладиться хотелось так, что казалось, будто в ладони что-то зудит. Что там люди считают и причём тут подушка Алексея, он так и не понял, но списал на то, что в его нынешнем состоянии быстрым соображением он не отличался.       Мимо него к небольшому окну тяжелыми шагами прошёл Алексей. Остановился и посмотрел на падающий снег. На сей раз снег шёл не красивыми пушистыми хлопьями, а мелкой, но жёсткой и больно режущий лицо крупкой.       — Я просил, чтобы мне сегодня тоже вынесли приговор.       — Тебе не положено по положению.       Но Алексей словно не слышал и продолжил, будто разговаривая с самим собой. И отчасти именно так и было, он пытался заговорить совесть. Совершенно напрасно.       — Они сказали, чтобы я не высовывался и радовался, что для меня всё обошлось только выговором.       — Да.       — Это не справедливо!       Павел тихо вздохнул.       — Ты не слышал, какие мерзости говорят о тебе, — Алексей закусил губу, пока не наговорил лишнего.       — Удиви меня, — лицо Павла было по-прежнему спокойно и абсолютно нечитаемо.       Алексей обернулся к нему, открыл рот, чтобы рассказать, но стремительно покраснел. Ему стало противно и стыдно за себя, свою красноту, которая сообщила о себе жжением лица.       Павел внимательно оглядел покрасневшего Алексея. У него всё болело, и беспрестанно мутило так, словно он провёл в шторме как минимум парочку дней, но он почувствовал зашевелившийся в нём некий охотничий азарт. Раз его брат завёл эту тему, то надо его добить ею же.       Пристальный взгляд Алексей заметил и истолковал его как то, что его брат хочет знать, что именно говорят о нём. Он не мог не признать за ним такое право. Собрался с силами, чтобы попытаться прикрыть приличными словами отвратительный и откровенный в своей отвратительности смысл.       — Они говорят, что ты… Что мы… — Алексей закрыл глаза, в голове снова мелькнула нелепая мысль о влюблённости, — что мы вступили в непозволительную связь.       Павел заскрипел тяжело ныне идущими механизмами мозга.       — О… О.       Фыркнул со смешком, в конце концов, ему и так очень ясно успели дать понять, за что он был прогнан через строй.       — Да. Это не совсем то, что я ожидал.       «Особенно после того, как тебя вызывает высокое начальство», — додумал Павел.       Напряжение Алексея придало его голосу заметную хрипотцу.       — Тебя это не беспокоит?       — Пока нет. Вернусь в казармы, тогда и пойму, насколько всё плохо.       — А ты не думал оставить службу?       — Нет. Это моя работа. Мне платят за неё.       — Ты мог бы найти другой род занятий.       Павел посмотрел на него взглядом, в которым было очень многое, и одним из этого многого была мысль, что благородным дворянам и офицерам просто не понять некоторых вещей. Павел промолчал, отвечать на подобные нелепые реплики он не собирался.       Даже через столь непродолжительное время ему стало тяжело сидеть. Павел повернулся и лег обратно на живот. Мутило и кружилось в голове, и закрытые глаза делали всё только хуже. Он подтянул к себе чужую подушку под щеку и устроился со всевозможным удобством, какое позволяло его состояние. Спина, к сожалению, больше не была онемевшей.       Алексей смотрел на Павла, который вполне очевидно снова решил закрыться от него. Задумался, а не обидел ли он его грубым или неосторожным словом. Не задел ли чужие чувства? Снова вспомнились слухи и самоличное совершенно абсурдное предположение. Слухи были те самые, о которых он успел надумать много всякого. Алексей посмотрел на спину брата, её было хорошо видно. Бинты успели промокнуть и заскорузиться от сукровицы. Не обмотка, а рыбий панцирь, жёсткий и грязный и вряд ли приносящий облегчение.       — Приложить холодное?       Через некоторое время молчания послышался ответ.       — Да.       Алексей залил новую порцию холодной воды в ковш и осторожно, через бинт смочил спину, чтобы размягчить его затвердевшую корку.       Мечты Павла о прекрасном холодном пузыре со снегом были разбиты вдребезги. Такого он никак не ожидал.       — Мокро же!       И забыв про так необходимую для него осторожность, попытался скатиться с кровати. Рука Алексея поймала его, подхватила и чувствительно задела спину. На самом деле спины рукой Алексей коснулся совсем едва, но для перенёсшего подобное человека это было незначительным различием.       Павел резко сел, а потом с упором на спинку кровати встал. Лицо перекосило, а из-за рта выходило тяжёлое пыхтение.       С испугу Алексей выронил всё из рук. Ковш прозвенел, прокатился по полу и оставил на ковре мокрое пятно. Алексей застыл с поднятыми руками. Инстинктивно поднял их к Павлу раскрытыми ладонями вперёд. Замер под взглядом, в котором легко читалась попытка скрыть боль.       — Я боялся, ты упадёшь.       На этом рывке, собственно, все силы Павла и кончились. Он отшатнулся, дошёл до стула за столом, резко сдвинул его к себе и тяжело и устало сел. Посмотрел на то, как настороженно смотрящий Алексей сделал шаг к нему. Хотел бы плюнуть в него ядом, да ни яда, ни сил не имел. Ещё и бинты стали отвратительно мокрые.       — Давай, я вызову доктора? Он тебя осмотрит и перевяжет наново.       Павел посмотрел на этого пристально, но согласился. Просто потому что, ну, что ещё оставалось делать?       Доктор на удивление прибыл быстро, так что сидеть в гнетущей и неловкой тишине им пришлось не долго. Привычно и споро он взялся обрабатывать спину. Бормотал латинскую считалку себе под нос и с любопытством прикидывал варианты, каким образом была намочена спина. Виданное ли дело? Кто же так лечит?       Закончив и наложив свежую повязку, доктор получил плату от Алексея, который с унынием подметил, что до выплаты жалованья пояса придётся затянуть им обоим. Денег на лечение уходило немало. Далеко немало. Алексей было закрывал за доктором дверь, как тот вдруг как-то странно махнул рукой и сделал заговорщицкое лицо.       — Выйдем, подпоручик.       Алексей удивился, но послушно последовал за дверь. В груди похолодело, вдруг ему собирались сообщить что-то, чего бы он предпочел, чтобы не было, о здоровье брата. Вдруг в рану проникла инфекция?       Но доктор, успевший за прошедший день наслушаться слухов в полной мере, говорить хотел совсем не о здоровье Павла.       — Что же вы творите, молодой человек? Вам, молодым, свойственны глупости, да что там, сами такими были, но меру-то надо знать. Вы бы не губили свою будущность, господин подпоручик.       Алексей поначалу растерялся, куда клонит доктор. После сегодняшних всевозможных слухов он подозревал, но не мог поверить, что об этом можно говорить всерьёз. А доктор всё продолжал.       — Хотя бы здоровье своё поберегли бы. Сами не заметите, как потеряете, а ваше… времяпровождение будет принимать всё более извращённый характер.       Внутри Алексея резкой вспышкой мелькнула злость. Он побелел так, что губы стали как у утопленника. И вслед за злостью пришло сожаление, что теперь он понимает, о чём ему говорят.       — Он мой брат, — под конец голос приблизился к крику.       Доктор только покачал головой.       — Хорошо бы, только так оно и было, молодой человек. Хорошо бы.       И бормоча себе под нос о загубленной блестящей карьере, он ушел.       Двери не были толстыми, так что весь разговор на лестнице Павел отлично услышал. Алексей это сразу понял, стоило ему обернуться и взяться за дверную ручку. Заходить сразу перехотелось, но выбора у него не было. Он плотно закрыл за доктором дверь и прошёл в комнату. Посмотрел на внимательно глядящего на него Павла. Бросилась в глаза свежеперебинтованная спина, бинты на которой снова начали окрашиваться. Алексей угрюмо задумался, станет ли брату лучше, если его не будет существовать.       Стараясь не греметь стульями, он собрал себе подобие постели и только потом заметил, что Павел уже задремал. Вот и хорошо, подумалось с облегчением. Хоть отдохнёт от боли.       Алексей погасил все свечи и шёл к своему спальному месту, но остановился у кровати. Посмотрел на спящего Павла. Долго разглядывал расслабленное и удивительно беззащитное лицо. Протянул руку погладить слишком коротко обстриженную и наверняка колючую макушку. Прикоснуться он так и не решился. Погладил рядом подушку и ушёл.