о чувствах на нотных строках

Лоуренс долго смотрит на стакан мутного чая, больше похожего на разбавленный водой чайный порошок и недоверчиво прикладывает к губам край емкости. «Какого хера он сладкий?» Сэмми чуть ли не сплевывает жидкость, неприятно сглатывая в попытке избавиться от сладости во рту, от сладости которая становится вязкой и приторной, словно он съел горсть горелой карамели и ничем не запил. Карамель, он кстати, не любил. Единственное, что композитор признавал из сладкого — это шоколад. Его приятно есть, особенно запивая чаем. Ранее, не работай он на этой студии, Самуэль предпочел бы его, быть может, и в сочетании с крепким кофе. Но сейчас об этом и думать противно. Мужчина берет стакан с недопитым чаем в руки и направляется обратно, на свое рабочее место. Проходя по коридору где сосредоточена вся рабочая сила студии, и изо всех дверей доносятся голоса, возня, и ранее до противности звонкий голос Джоуи Дрю, что жег уши, он с неподдельным интересом заметил, как все притихло. Словно время замерло. Или Сэмми просто так кажется, на этой студии, ему, на самом деле, уже слишком многое кажется. «Хорошо, что этот ублюдок убрался отсюда» — ухмыляется про себя он, интуитивно захотев почесать ухо от противного звона голоса начальника в своей памяти. Но затем явно напрягается, вспоминая благодаря кому конкретно тот отстал от него. Растрепленные нервы, словно место от ожога, еще побалевали от любой лишней мысли, особенно мысли о Генри. Особенно мысли о Джоуи и Генри. Особенно от того, что он все еще не помирился с объектом своего обожания. Будь на его месте, к примеру сам Джоуи — Генри бы разозлился на него точно так же? Или же, он как и всегда отшутился, или, быть может, вообще послушал бы своего друга? А смог бы этот чёртов Дрю извиниться перед «другом», и простил бы его за это сам Штейн? Представляя эту картину, Сэмми почему-то уверен, Джоуи не стал бы церемониться и вообще не обратил бы наверное, ни малейшего внимания, на обиды Генри. А что сам Лоуренс? Сколько раз за свою жизнь Самуэлю вообще приходилось мириться с кем-либо? Сколько ему приходилось переживать о чужих чувствах? Настолько, что ныло сердце и болела голова, и что его бесконечно гневные выпады в сторону других сменились бы на растерянность? Наверное, когда-то такое с ним и было. И судя по тому, что он нервно морщится и не хочет об этом вспоминать, итог у этого был не слишком-то хорош. В коридоре темно. Свет ещё не включили, а единственное освещение это дневной свет из окон, который еле- еле протискивается из-за закрытых дверей кабинетов, которыми усыпаны стены, помимо плакатов с чернильными персонажами и всякими макетами, наградами в рамках, фотографиями многолетней давности. Фотографии, сделанные когда студия была размером с пара-комнатную кровлю где небольшая команда вырисовывает свои ещё только начатые но большие планы на будущее. Будущее, светлое, сияющее в улыбке и вечных амбициях Дрю, и установленное четким распорядком дел и любовью к своим творениям Генри. Были ли они тогда счастливы? Была ли тогда студия похожа на огромное страдающее в последнем издыхании нечто, нечто глубокое, тёмное, страшное… Нет, тогда было светло. И даже улыбка Бенди в старом добром исполнении одного лишь Штейна была в какой-то степени мила и забавна. А сейчас она пугает, заставляет нервно дёргать бровью и проглатывать слюну от беспокойства. Сэмми останавливает взгляд на заношенной старой картонке с чернильным дьяволенком, что опиралась об угол в конце коридора, наверное, закрывая прореху в стене, коих со времен старого незаконченного ремонта было немало на нижних этажах студии особенно. Краешек улыбки демона замазан большой чернильной кляксой. Сэмми смотрит на неё, и вытирает уголок собственных губ ладонью, ощущая фантомные капли чернил на них. И на руках, на ногах, на спине под рубашкой. Ему кажется, что одежда липнет к нему, в чем-то вязком и жирном. Рука со стаканом в руке дрожит. Сэмми осматривает себя и свою одежду, но чувствует только как тело стало горячим и капли пота выступили на шее. «Беги, беги беги…» Глаза мельком бросаются в сторону стакана с чаем, который в следующую секунду становится сине-черного цвета, густым, с масленными разводами и неприятным запахом. Страшно. Лоуренсу очень страшно. Он набирает грудью остатки воздуха, который колет горло и лёгкие и со звоном в голове проваливается куда-то вниз. Словно сам пол и все что под ним уходит из-под ног, исчезает. И только воздух и стремительное, резкое и очень быстрое падение. Такое резкое, что композитор не успевает понять, что произошло, но одна часть все-таки догадывается — Хлопок. Сэмми вздрагивает и просыпается. — Это был сон. Всего лишь сон. Снова. Перед собой он видит испуганное лицо подростка в запачканном комбинезоне, в полунаклоненном состоянии, словно он что-то искал на полу, но его отвлекло и напугало нечто. Например свалившийся на пол стакан с чаем. Например то, что композитор проснулся, обноружив его в своём кабинете и непонимающе уставился на него. — Уолли? Что ты тут, черт возьми, делаешь? Сэмми ничего не понимает. Не понимает с какого момента конкретно начался его сон и закончилась реальность, не понимает как он очутился в кабинете и что тут делает мальчишка. — Мистер Лоуренс...! — Фрэнкс виновато сжимается, пряча руки за спиной, и нервно сжимая перчатку на своей же правой руке. Композитор опускает глаза к полу, глядя на полу-разбитый стакан, тонущий в лужице чернил. Уолли замечает это и смотрит туда же. — Простите! Я...я все уберу! Лоуренс недовольно ворчит и сжимает пальцами виски. — Чего тебе надо было в моем кабинете? Ты что, собирался убираться пока я спал? Сэмми сочел это неприемлемым, убирать кабинет в такое время, когда его обладатель ещё не закончил свои дела, и ещё даже, к примеру, не ночь и не конец его смены. Это все равно, что начать мыть пол прямо у него под ногами пока он пишет песню, или начинать уборку когда он выходит из кабинета минут на пять за бумагами или чернилами. Но осознав всю глупость ситуации неприятно сморщился, ведь он сам вообще-то уснул на рабочем месте, и это ещё более нагло с его стороны, теперь ещё и налетать на мальчика с претензиями. «Вау, а до тебя не часто доходит подобное, мистер Лоуренс! Ты что, наконец-то постыдился самого себя?» — насмешливо процедил его собственный голос в голове. «Да заткнись ты!» — сгорая от неловкости ответил ему Лоуренс. Надо извиниться. И это то, что действительно пришло на ум композитору так внезапно и непривычно, что он даже удивился. Но сделать он этого, конечно же, не сможет. — Простите… Вовсе нет, я просто кое-что искал — Искал? В моем кабинете? Мужчине слабо верится. Что он мог тут выискивать? — Простите, я поищу после смены, я, э… Можно я уберу осколки стакана? Уолли неловко сжимает губы, и с ожиданием смотрит на мужчину, переводя взгляд то к полу то снова к своему собеседнику. Сэмми пару секунд приходит в себя и тяжело вздыхая отмахивается — Не надо, убери потом, после смены. А сейчас, оставь меня в покое наконец. Ему не хочется, чтобы уборщик ошивался здесь пока он работает, или же, наверное он чувствовал неловкость. Уолли пару секунд колеблется, словно не хочет уходить, но все-таки против директора музыкального департамента он пойти не может, и принимает поражение. — Хорошо, прошу прощения Юноша разворачивается и мельком окинув пол своим взглядом, выходит из кабинета. Только сейчас Лоуренс заметил, что никакой швабры ведра и тряпок с собой тот не принёс, значит все верно, он что-то искал. Но что? Сэмми смотрит на разбитый стакан и немного жалеет, что не дал его убрать. Беспорядок ему совсем не нравится. К счастью, осколков не много и он с лёгкостью собирает частички стекла на лист грязной бумаги и выбрасывает в мусорный бак, и уже собирается вытереть руки о салфетку. Но что-то в чернильной луже ещё поблескивает, и кажется, это не стекло. Он выбирает это нечто из чёрной жидкости и ухмыляется. «Господи, Фрэнкс, однажды я прибью тебя» Это небольшой ключ, такой который уборщик обычно носит в своей связке. Должно быть, от кладовой. Уолли вечно теряет ключи, и сколько бы другие работники и сам Лоуренс не делали ему замечаний, ничего не меняется. — Негодный мальчишка, ну я ему устрою — сквозь зубы выдаёт Сэмми и вытирает ключ салфеткой, уложив на краешек своего рабочего стола. «По-любому вернётся за ним, он ведь даже знал, где примерно потерял его. И если бы я не проснулся, ничего будто бы и не было бы.» Лоуренс устало качает головой, мнет плечи и чувствует как ноет тело. Плохая идея засыпать за столом. И все же, он не понял что с ним произошло. Количество вопросов возникающих у него в голове множилось, а ответов не прибавлялось. Чернила. Чернила в студии не всегда были такими, какие они сейчас, может Лоуренс и сошёл с ума, но отличия чернил на студии в самом начале и с появлением машины заметил не один он. Полк как-то бурчал себе под нос о том что они стали более «липкими и густыми, неправильными». А такой внимательный человек как Норман стоит того, чтобы его послушать. И почему-то Сэмми даже казалось, что об этом знала вся студия. Вся кроме него. И вся студия молчала, словно все сговорились и дали молчаливый обет друг-другу, студии, Джоуи. Обет не обсуждать плохое. Не жаловаться, не обращать внимания на то, как сильно начальник их донимает. Не обращать внимания на его бредни и странные идеи, наклонности и замашки. На стуки и шаги на нижних коридорах студии. На чернила изо рта и галлюцинации. И Сэмми молчал. Молчал потому, что и некому было об этом рассказать. Интересно, даже мальчишка уборщик заметил? Кто как не он. Лоуренс смотрит на металлический ключ на своём столе. Если бы на его месте был Генри, он непременно бы вернул ключи мальчику, при этом по-свойски добродушно подшутив. Он бы не кричал и не жаловался никому. Генри не такой. Генри добр ко всем, и все его любят. А Сэмми — полная его противоположность, и никто не смотрит на него с добротой. А нужна ли ему чужая любовь? Когда была нужна её не было, а теперь он научился жить в своём мире педантичных вещей, и тут появился Генри, ни свет не заря растопил его холодную душонку и заставил лёд в его сердце таить и пронизывать мурашками все тело, как в детстве, когда прибегаешь домой с холодной улицы и блаженно прижимаешься спиной к батарее. Тепло, приятно. Уютно. Но даже если так, его одинокий мир способный в любой момент к такому потрясению, способный вот так вылить наружу и признать многолетнюю душевную боль от пустоты, способный рухнуть. Он ничто, он лишь конструкция защиты его эго. А боль была, была пустота. Оттого появилась и злоба. Гнев и ненависть. Сэмми вздыхает и сметает ладонью ключ в свои длинные пальцы и недовольный собой, а скорее какой-то неправильный и помятый бредет по мокрому помытому коридору. Впервые он старается особо не пачкать пол обувью, в конце концов Уолли драит эти полы по тысяче раз в день во всей этой гигантской студии, должно быть, это очень тяжело. Сэмми сам удивляется, что чувствует к этому мальчишке даже какое-то уважение. Он смотрит на его тощую измазанную фигуру в конце коридора и видит в ней маленького неокрепшего себя, ребёнка, подростка. Что-то щемит глубоко внутри. Он добирается до него и треплет за плечо. Юноша пугается и отскакивает так, словно боится что сейчас его ударят. «Я и правда так страшно выгляжу?» С сожалением тянет про себя композитор. Бледная рука протягивает мальчишке металлический маленький ключ и в глазах паренька мелькает непонимание. «Он сейчас разозлится? Будет кричать? Что ещё?» — говорил этот взгляд. — Забирай, пока я не передумал и не отнёс его в кабинет Джоуи. — выдаёт он снисходительно спокойно, но и это даётся ему тяжко. Юноша сияет от изумления и благодарности, но берет предмет все ещё с опаской. Не верит. — Спасибо… Мистер Лоуренс. Но тут же опоминается. — Извините, я- — Не надо. Продолжай работать, и лучше следи за своими ключами. Лоуренс отмахивается и быстро отворачивается от Фрэнкса, направляясь к себе обратно, будто убегая от мальчика. А может и не будто. Он не хочет злиться, он и не злится, разве что раздражается, совсем немного. Ночью не спалось. Что-то давило в груди а плечи болели, но чернил во рту стало гораздо меньше. Их почти не было под вечер. Лоуренсу оставалось лежать и смотреть в белый потолок своей комнаты. Потому что сон все не шёл. Он вспоминал Генри, бумагу со стихом в его руках. Кажется, тогда в его взгляде что-то переменилось, или ему просто показалось? Но одна его часть где-то внутри была совершенно уверена, что художник видел его стих, и даже абсолютно понял кому он адресован. От этой мысли Сэмми морщился и сдавливал подушку руками. Потом он уснул. Сам не понял как и когда, но утром ему резко стало плохо и вот, он, сидя на холодном кафеле ванной комнаты, тяжело дышит и вытирает слюни и кровь со рта. Чернил не было. И это его даже удивило. Ноги не держали а тело била лихорадка, все опухло, стало мятым и тяжёлым. Сэмми не пошёл на работу, вызвав доктора на дом. Тот осмотрел его, и сказал что у него просто простуда или вирус и воспаление, ничего необычного. Как назло никаких чернил. Лоуренс даже думает, что ему это все приснилось, или может это были галлюцинации? В это он поверил бы больше. Начальника предупреждать не стал, вместо этого позвонил другим приближенным к нему чтобы они передали, и сказал что принесёт больничную расписку за отсутствие. Говорить с Джоуи не хотелось. Особенно в таком виде. Лоуренс болел не часто, а если и заболевал то чаще всего все равно шёл работать, но сейчас это было невозможно. Да и его ненависть к студии и Джоуи почти дошла до своего пика и терпеть все это он не стал, не мог. Все тяжёлое, колкое, больно дышать. Он принял лекарства и проваливался в болезненный сон, думая о том, что Генри наверное на его месте даже в таком состоянии пришёл бы на работу. — Ну и… Ну и идиот…