Saints

тогда.

— Понял? — Разумеется, — Сону склоняется в почтительном поклоне, — этот слуга исполнит всё. Можете не сомневаться, моя госпожа. К приезду Его Высочества Умина покои будут подготовлены, как и девушки. — Не подведи меня, дитя. Взгляни-ка на наш подарок, — женщина кивает, и девушка-слуга в летящем лазурном платье преподносит аккуратно сложенные одежды. Даже не разглядывая их, можно восхититься вышивкой на безупречной ткани. — Мы никогда не скупимся на благодарность тем, кто нас не подводит. Ты верно служишь нам и радуешь нашего сына. Сону повторно кланяется единственной жене повелителя и своей госпоже, не стараясь скрыть улыбку после похвалы. Щедрый подарок он принимает охотно. Как бы злые языки ни старались очернить госпожу, ей не было равных в справедливости. Предателей и интриганов она карала так, что, казалось, либо повелитель закрывал глаза на распри внутри гарема, либо Её Величество действительно обладала острым умом и проницательностью. Ни одной зацепки, когда было необходимо уничтожить зарвавшуюся фаворитку повелителя, которая, ах, не смотрела под ноги да полетела со скользких ступеней, переломав кости. Было ли её жаль Сону? Нет, потому что госпоже виднее, а та девка, подаренная повелителю северным послом, была донельзя наглой. Пытаться уколоть словами женщину, что годилась в матери и обладала безграничным могуществом во дворце? Сама себе подписала смертный приговор, стоило открыть рот! Служить такой сильной женщине настоящее благословение. И хотя формально Сону считался личным слугой первого наследника — сына госпожи и повелителя, — подчинялся больше ей. Как и уважал боле её. Мало женщине родиться в благородной семье, выйти замуж за правителя соседней страны и в эту страну уехать — надо сломать себя, чтобы выжить в логове змей, где наложница однажды могла затмить законную жену. Но за двадцать лет Ли Суран, какая бы юная дева ни посетила покои повелителя, оставалась главной. Наыль, что была ровно на год старше госпожи и жила во дворце ещё несколько лет до её появления, поведала о прошлом. Плохо знавши язык, ненавидя каждый кирпичик, используемый для строительства этого дворца, Ли Суран приспособилась вопреки. Но хватки своей не растеряла и, наверное, оттого была любима преданными ей слугами — высокое жалованье, хорошие вещи и вкусные блюда не считались причиной. Она — истинная госпожа. Сону ею восхищался — стойкостью, гордой осанкой и манерами. «Драгоценный камень, упавший в грязь, драгоценным камнем и оставался, в отличие от грязи, что поднялась на пьедестал и была по-прежнему уродлива», — верно, сказано о Ли Суран. Без сомнений, между Сону и Умином существовали тайны, однако Ким никогда бы не посмел утаить от госпожи что-то важное и впоследствии способное навредить другу. Другом и Умин называл своего прислужника, хоть подобного рода отношения считались редкостью — кроме помощи по пробуждении, смены постельного белья, подготовки купальни и подачи блюд, увы, Ким не мог ничем похвастаться. Да и не положено было. Они не являлись братьями по оружию, роднёй или ровней. Сону знал это, и никогда не зазнавался. Зато пылал безмерной благодарностью, что его мать была кормилицей для наследника, а после её внезапной кончины госпожа приказала доставить осиротевшего Сону в обитель властвующей семьи. Ким проходил специальное обучение, а по завершении должен был стать евнухом, чтобы свободно передвигаться по дворцу и выполнять работу. Но… Когда Сону исполнилось полных двенадцать лет, Умин спас его от принудительной процедуры. Может, взыграла жалость; может, мужская солидарность подтолкнула юношу пойти против испоконвечных правил и фактически выкрасть слугу из комнаты ожидания, где всё бы и произошло. Женщин повелителя запрещено не то что касаться, но и видеть подчинённым с зовом плоти — таковы законы. Неминуемая казнь ожидала бы каждого, и Сону не был исключением из правил. Для него возможностей остаться подле наследника оставалось две: сделаться «старшим слугой», то есть раздавать распоряжения низшим слугам, находящимся в подчинении у господина, но навсегда позабыть про телесные удовольствия и унести роковую тайну с собой в могилу; или же пройти обучение в военном корпусе (куда сложно попасть), дабы стать преданным защитником Умина. В последнем случае Сону давно валялся бы в сырой земле. Его руки привыкли держать шёлк, глаза смотреть на изысканные украшения, а рот вкушать понемногу, но каждый день еду господина, ибо к проверкам пищи на наличие яда Ли Суран относилась со всей серьёзностью. Какие там тренировки с мечом, сон на голой земле, закаляющий характер и дух? Питаться порой непонятно чем в чистом поле и терпеть поучительные побои? Госпожа узнала о поступке сына — о спасении Сону, — и подкупила тех, кто отвечал за унизительную, но обязательную для слуги-мужчины процедуру (или приказала от таковых избавиться — не забота Кима). В тот день Сону благодаря Умину сумел выскользнуть из зловещей комнаты «готовым» к служению. Однако для него выдвинули условия, причём условия от госпожи. Сону обязан был сделать всё, чтобы никто не узнал о нахождении во дворце здорового мужчины, кто не стражник или некто «допустимый»; пить специальные отвары, что не позволяли зову плоти прорваться сквозь целомудрие (и тем самым наносить малый, но вред своему телу); защищать Умина ценой собственной жизни. Ким не помнил родную мать. Об отце знал мало — мол, был стражником, но скончался до рождения сына по неизвестным причинам. — Оставьте нас все, кроме Мийи́, — приказывает Её Величество, и все служанки, за исключением той что в лазурном платье, покидают покои. Занятно. Для рядового слуги Сону знал чересчур много, как и единицы верных, доказавших давным-давно преданность госпоже. К тому же, дружбу с Умином он ценил не из-за того, что товарищем его звался сын повелителя, а потому что господин относился к Сону с добротой, охотно брал на прогулки и делился вкусностями, невзирая на свой в меру вспыльчивый и нетерпеливый характер. Умин не был нежным цветочком, напротив — отец-повелитель жаждал видеть сильного, образованного правителя с ясными и чёткими взглядами. — Как ты знаешь, мы прибыли издалека, — мягко, но уверенно начинает женщина. — Из земель, которые ныне нам чужие, откуда мы родом… Обращаться к себе «мы» — высшая степень уважения к личным достижениям, гордость быть той, кем ты являешься. Госпожа снесла в этом месте — в этой стране — много горечи, однако получила много большее взамен. На родине Суран была дальней внучатой племянницей предыдущего владыки. Сейчас она жена, мать наследника и верная спутница Его Величества. Мийи́ под ободряющим взглядом госпожи уходит к комоду и достаёт из глубин увесистый мешочек с деньгами. Точнее, Сону практически уверен, что там серебряные монеты. — Отправляя нас сюда, многие надеялись, чтобы мы стали фигуркой на политической доске. Но мы доказали им, что не были слабы. Родственники твоей госпожи завистливы, Сону, и умеют играть нужные роли. Они желают узреть сына повелителя, когда делегация из нашего государства прибудет на родные для твоей госпожи земли, познакомиться с ним и наладить отношения, — женщина складывает ладони перед собой в замок, держа спину идеально ровной. — Разумеется, нам ли не знать, как коварны могут быть те, в ком течёт схожая с нами кровь? Твоя госпожа беспокоится за благополучие сына, но воле повелителя перечить не смеет, ибо будущему государю нужно ведать обо всём. Ох, разумеется. Госпожа никогда не жаловалась на жизнь. Но, опять-таки, мир полнится слухами, а свидетели найдутся всегда. Наыль молчала о многом, многое не договаривала или пыталась сделать так, чтобы Сону догадался сам о том, что было. Если наследника Сону считал за брата, а милостивую госпожу приравнивал к Божеству, то старшую служанку Наыль — за мать. Есевон — там она родилась и туда, очевидно, звали Умина. Сону уверен: если бы не отличительная черта есевонского народа, то есть чёрные как смоль волосы, медовая кожа и зачастую либо чёрные, либо прозрачно-серые глаза, госпожа с радостью бы открестилась от принадлежности к ним. Но вода камень точит, а кровь смывается кровью. Умин от матери не взял ничего, чем заставлял отца гордиться. Ни одна гадина не посмела бы сказать, что госпожа-чужестранка каким-либо образом сумела зачать ребёнка от другого, ведь все сыновья, рождённые от наложниц, погибали в младенчестве. А тут точная копия владыки, так ещё и здоровый. «Нет, восхищаться вами невозможно. Вы спасли меня от участи бездомного или от голодной смерти, ибо едва ли кто стал бы возиться с ребёнком кормилицы. Вы не отняли мою честь, сделав меня завистливым к мужам-не-евнухам. Вы позволяете мне скрашивать скуку господина Умина. Благодаря вам я познал королевскую благосклонность и то, каково быть великолепным слугой, пусть недоброжелателей среди прочих у меня хватает». — Этот слуга сделает всё, что прикажет госпожа. Жизнь и здоровье Его Высочества превыше всего, — Сону выражает глубокое почтение, упирая кулак левой руки в правую ладонь. Госпожа начинает ходить по комнате и рассуждать: — Если наш любимый сын приедет со слугой, вероятно, тебя не подпустят к Умину. Разве что, — недобро усмехается, — засунут в отдельную комнатушку, дабы ты не мешался под ногами. А что Умин ест, пьёт и чем дышит — это останется для нас неведомо, и наше сердце будет болеть. Понимаешь, Сону? Подаренные изысканные одежды, мешочек с серебром или украшениями. Теперь понятно. Ким проходил обучение с самого детства, а не как большинство — прибыли в подростковом возрасте и изучали обязанности и законы гораздо меньше по времени. Слуга обязан не просто хорошо выполнять поручения, но и угадывать настроение господина, обладать смекалкой и недюжинным умом. Уметь писать, читать, считать и определять степень важности человека по внешнему виду, поведению и манере речи. Ближайший слуга — руки господина и преданный защитник. — Ваше Превосходительство желает, чтобы слуга… притворился кем-то? Сону наслаждался званием Старшего в свои юные лета. У него имелась своя комната, высокое жалованье и уважение — не имело значения, ежели в душе завистники желали ему провалиться и уйти из-под милости членов династии. Женщина беззлобно ухмыляется: — Мы не ошиблись. Ты получил образование, которое дано было получить ребёнку из знатного рода. Твоё лицо не отражает смрад и ужас улиц, а в твоём теле присутствует стать. И нам спокойнее, когда подле Умина находится такой человек, как ты. — Благодарю госпожу за доверие. Что мне делать? — Это большой секрет, однако я поведаю вам двоим его, — женщина впивается взглядом в служанку, и та клятвенно обещает держать рот на замке. Сону почему-то ей верит, полагая, что как раз такие — на вид простые, не способные попасться на глаза повелителю и чем-либо его завлечь, — становятся верными. — Дальний родственник нашего мужа-владыки — Сону — пару месяцев не может оправиться после болезни. Лекари говорят, что он едва ли дотянет до праздника Середины осени. Ким видел маленького тёзку-господина очень-очень много лет назад, причём издалека. Ничем непримечательный ровесник слыл крайне болезным, худым и вместе с тем капризным ребёнком. Проживал он вместе с матерью и отцом во втором по значимости городе — Сауле. Поговаривали, что на территории их поместья росли виноградники, а вид из окна избалованного господинчика Сону открывался невероятный — море пожирало солнце каждый вечер. Жаль, что такой молодой тёзка одной ногой в могиле — без прикрас и лживого сочувствия жаль. Как ни крути, угрозу на пути к трону для Умина он не представлял, тяжело переболев в пятилетнем возрасте чем-то, после чего зачастую род не продолжался. Да и без этого в Сону-тёзке не было ничего, что заставило бы видеть в нём соперника, а не несчастного болезного родственника — никаких военных стремлений, политической хватки или безупречного знания истории, языков. — Мы предлагаем тебе назваться им. Мы всё продумали. Ума у тебя достаточно, а в остальном не стоит беспокоиться: вместе с настоящим Сону умрёт любое упоминание о самозванце, что исполняет наш дерзкий приказ. Ты же, — госпожа обращается к девушке, — выступишь служанкой и в случае чего окажешь посильную помощь. — Простите этого слугу, но как быть с сопровождающими нас в Есевон? Если кто-нибудь из них проболтается? В случае чего мне не сносить головы — верно, этот слуга готов принять смерть. Но тогда на вас упадёт тень, госпожа. Ли Суран победно вскидывает подбородок: — Мы позаботились о том, чтобы среди охраны были наши люди и те, кто ни разу не видел господина Сону вживую. Не стоит тревожиться.

***

Первое правило хорошего слуги: не позорить господина своим неподобающим поведением. Надо сохранять рассудок чистым, мысли — ясными, и в случае непредвиденных обстоятельствах принимать решения в пользу короны. И хотя в нынешнем времени Сону якобы не носил бремя подданного наследника, о правиле помнил. Вдобавок ко всему, «будучи» дальним родственником правителя Аията, неуместно восхищаться какими-то там видами. — Матушка не говорила, что здесь… так. — Разве наставники и Его Величество ничего не рассказывал вам? — лениво выгибает бровь Сону, подпирая ладонью подбородок и глядя в окошко из повозки. Госпожа предупредила: у бесед «родственников» могли быть свидетели охочие до информации. Повозку сопровождали люди родного государства, но после пересечения границы в качестве дополнительной охраны добавились есевонцы. Обращаться к Умину исключительно по имени привычно и нет. Наедине и при особом настроении Сону мог фамильярничать, а наследник всячески подобное поощрять — молочные же братья. Но в остальном границы дозволенного были сохранены, и Ким никогда не забывал, кто стоял перед ним. Госпожа была права, когда пылала сожалением, что произросла в Есевоне. Что же получалось? Южные земли — мало буйной зелени, но много странных деревьев, дорожной пыли и светлых строений. Кажется, город создавался из массивных колонн, огромных бежевых плит, обожжённого кирпича. Здесь жарче, чем в Аияте, и почему-то ни капли не удивительно, что люди тут смуглые или с кожей, как у госпожи. Если не изменяла память, кожу такого оттенка называли оливковой — точно эти мелкие зелёные плоды, кое-где набравшие черноту. Неужели съедобные? Дикость какая. — Но… всё иначе, Сону. — Ага, иначе. Сону достаточно увиденного. Достаточно услышанного. Госпожа сказала держать ухо в остро и предупредила: «Город, откуда я родом, отличается от Аията. Люди там менее опасные, однако охочие до хлеба и зрелищ. Стражники менее дисциплинированы, однако более вольные в своей жестокости. И что самое главное: чужаков там не любят. Чужаков простых, а не таких, какими будете для них вы. Но запомни мои слова, Сону, и приглядись хорошенько…». Ак… ро?.. Сону не помнит, как в этих землях называется главная часть города, расположенная на вершине, но то не имеет значения. Гораздо важнее, что творится вокруг и как их встречают. Правая рука повелителя начинает разговор с таким же Вторым по важности лицом после правящей семьи. На несколько минут про Сону забывают, а дежурное приветствие, как благородный тёзка, он может снести. Болтовня. Болтовня. Беспечная, и всегда ни о чём болтовня. Когда приходится самому что-то говорить и держать спину прямо, не опускать голову по привычке — не трудно. Когда приходится волей-неволей следовать за всеми не к главному входу во дворец (отличный по виду от родного), а по направлению к солнцу — ладно. Небо голубое-голубое. Пахнет раскалённым воздухом и немного морем. Пусть отсюда до моря далеко, рядом обязана быть большая река, да? Города основывают там, где есть зверь, благодатная почва. Но то, без чего невозможно никак, — вода. — Повелитель поставил цель: показать лучшее, что есть в городе. Я, Идэй, искренне надеюсь, что Есевон приятно удивляет вас. Невзирая на то, что вам необходимо отдохнуть перед встречей с повелителем, позвольте взять на себя смелость поинтересоваться… Город прекрасен? Четвероюродный брат-повелитель госпожи, вероятнее всего, намеренно не встретил гостей сам. Сону вырос при гареме — среди изворотливых змей, исходящих слюной шакалов и лживых соловьёв. Порой слуги были похуже шлюх — за грош серебра плодили сплетни, предавали и тайком служили другим. У Его Величества имелось свыше двух десятков наложниц, а у любимых — свои служанки. И превеликой глупостью стало бы утверждать, что грязь плодили исключительно женщины, ибо приближённых к повелителю мужчин было достаточно. «Упасите Боги от этого наказания — нет ничего сложнее, чем управлять страной и в подданных своих не разочаровываться, как и не спускать им всё с рук. Справедливо, что многих находящихся у власти одолевает безумие». Мужчина в белых с позолотой одеждах льнёт к краю площади и руку, усыпанную золотыми браслетами, кладёт на нагретый солнцем мрамор ограждения. Будто призывает всех подойти ближе и оценить вид. Сону держится чуть позади, не забывая, что даже между роднёй есть разница: сын короля и его далёкий племянник. А глядеть есть на что — внизу дома, прочие здания, но есть что-то, что не выделяться не может. Поражающая и отсюда своим размахом постройка. — Что это? — спрашивает Умин. Сону коротко зыркает на аиятского престарелого десницу, прибывшего с ними и нелегко перенёсшего дорогу. Вероятно, это было последнее путешествие У Чию. Задумчиво почёсывая иссушенными пальцами подбородок, десница У молвит: — Полагаю, место для развлечений. От того, каким тоном десница произносит последние слова, пробегают мурашки по коже. Сону не то чтобы из пугливых, однако ему становится не по себе. Чтобы что-то впечатлило первого и главного учителя Умина? Чтобы десница хмурил полупрозрачные седые брови и горько хмыкнул, чем вызвал довольный смех человека в белом? «За белым порой скрывается куда больше черноты, мой дорогой Сону», — не его ли речи? Не в тот ли день, когда семилетний Сону по велению судьбы (и из-за слёзных просьб маленького господина) попал на урок к многоуважаемому деснице? Господин У занимал эту должность с периода правления дедушки Умина, и уже потому вызывал глубокое уважение. Глупый не продержится столько, не будет пользоваться всепоглощающим доверием повелителя. Иногда Сону задумывался: «Что бы вы делали без нас — подчиняющихся? Корона не значит ничего, пока мы ей не поклоняемся. Так же и со Святыми — нет таковых, покуда нет тех, кто в них верит». — Десница У осведомлён, — белый господин взмахивает широким рукавом. Улыбка у него до ушей, а аккуратно подстриженная чёрная борода поблескивает, как промасленная. — Воистину, слава протирается за сотни миль!.. Сону научился читать людей — если не безупречно, то близко. И ему совершенно не по нраву реакция старика У. Но Умин по-прежнему желает знать наверняка, о чём идёт речь, пусть отчаянно старается не подавать вида. Всяко разумнее не быть осведомлённым и не показывать стыда, чем понапрасну важничать, не имея ни малейшего представления о чём-то. Какое облегчение, что будущий повелитель родной для Кима страны не идиот, не пьяница или балагур. Что голос его звучит ровно, с толикой любопытства: — Неужели это творение — Арена, где устаиваются бои насмерть? Я слышал, что оно — любимое место всех без исключения, — с сомнением проговаривает Умин, подразумевая, что детям туда дороги нет. Показательная поучительная казнь — одно. Другое — когда от мала до велика испытывают наслаждение от пролития крови. От чужих мук. — Не просто любимое, — Идэй важно направляет указательный к небесам. — Тут возвышаются герои и умирают слабаки… Завтра Арена впустит зрителей. Не желаете ли посмотреть, как рождается история? Наш царь не пропускает ни одного представления. Цари, императоры или короли — не имеет значения название, потому что. Поначалу Сону не совсем понимает, что имеет в виду под рождением истории Идэй, а после становится поздно. Виной всему недосып, и Ким корит себя за несобранность. Ошибки господ слугам велено исправлять, однако кто исправит ошибку слуги? Ошибётся слуга — подставит под удар члена династии, а жизнь господина важнее стократно. Болезный тёзка Умина важнее Сону-слуги — это истина. На Арене рабы, пойманные за какое-либо преступление или обыкновенный люд ради денег, свободы и почёта (кому что важнее; кому что нужно) сражались с жуткими зверьми и между собой на потеху публике. Сону помнил, что госпожа называла площадку для кровавых представлений иначе — не Ареной. Помнил ведь, но бессовестно забыл или не желал воскрешать в памяти из-за бодрствования около суток. Для Сону спать не в своей кровати было сложно, зато Умин ни разу не возмутился. Однако что толку? Жители наслаждались тем, что могли наблюдать за страданиями и триумфом, забывая про своё существование с другими неприятностями; богатые делали ставки. Поговаривали, что отличившихся и выживших рабов сразу отбирали в армию Есевона, давали им неплохое жалованье. И то было отличной уловкой: куда было подаваться тому, чей дом остался (и остался ли?) где-то, а рядом давали необходимое? — Да, пожалуйста, — с улыбкой соглашается Умин. Согласие его доверху наполнено лживым нетерпением. Наследника трона обучали военному мастерству, вдалбливали с малых лет правду о врагах и друзьях, об убийстве и помиловании. Но нигде в его государстве не устраивалось подобное. Предателей казнили, а не стравливали для жадной публики. Идэй вытирает платком пот со лба, и Сону испытывает секундную зависть — у самого по спине противно течёт из-за одежды, предназначенной отнюдь не для этих краёв. Только ни слуга, ни господин не смеют жаловаться, пребывая в Есевоне по важнейшим вопросам. Но то завтра или послезавтра, а пока… — Отрадно впервые увидеть сына повелителя Аията, — доносится позади глубоким, насмешливо-опасным голосом. И на него оборачиваются все. Незнакомец высокий, светлоликий и светловолосый по сравнению с остальными мужчинами. Для Сону странно видеть кого-то в одеяниях неясной принадлежности — нечто среднее между одеждами господ и теми, кто всегда при себе держит меч и готов нападать, а не обороняться. Мурашки вновь устремляются к копчику — слабый, но страх присутствует. Альмандиновый, гагатовый цвета — что это значит? — Прошу любить и жаловать, — радостно представляет мужчину Идэй, словно прибытие будущего повелителя Аията — ничто по сравнению с появлением этого человека. — Пак Чонсон — ответственный и организатор сего великолепия! Тот, благодаря кому завтра ваши глаза засияют!