as good as i can be

Я взбираюсь на постель, чуть откидываю одеяло и кладу голову на мягкую задницу Крисси. Время — около десяти вечера, или одиннадцати, не помню; я отрубился от реальности из-за травки где-то с семи. Мой взгляд обращён в стену, такой же пустой и бессмысленный, как сама стена, и мой голос такой же убитый, как местная система водоснабжения. Всё очень плохо. — Мне кажется, у меня творческий кризис, сладкая. Крисси лежит на животе, обняв подушку руками. На ней только майка и трусики, потому что на дворе июль, и потому что в нашем дранном клоповнике вера в отсутствие теплового удара держится на одном крошечном вентиляторе. Красота! На её заднице мягенько и уютно, совсем как на королевской перине, нет, даже лучше. — С чего ты взял, Эдди? — бубнит она в подушку, звуча так, будто наполовину спит; такой немного гудящий, сонный, протяжный тихий звук. Звучит сексуально. Как если бы кофемашина отрастила упругую попку и чудесные сиськи. Но об этом сравнении ей лучше не говорить. — Я пытался написать что-нибудь, знаешь, набросать для следующего прослушивания… И ничерта. Ни одной хреновой строчки. То есть, конечно, строчки были, но… это было позорище. Я исписался. Я всё, Крисси, я закончен, как творец. Трагичный вздох. — Ты преувеличиваешь, львёнок. У всех бывают такие дни, это пройдёт. — Нет, я серьезно! На этот раз я клянусь, это финал, абзац, финишная прямая моего пути лирика. Автора. Личности, блять. Да вообще всего. Крисси вновь протяжно вздыхает — точь-в-точь как мамочки, когда ребенок начинает капризничать и отказывается идти в постель, но мамочка все равно любит этого молокососа, поэтому она мужественно сдержится и вкрадчиво, с расстановкой объяснит ему в тысячный раз, почему он должен валить в кровать. — Эдди, тебе просто нужно взять тайм-аут. Отдохни немного, почитай, поищи вдохновение… — Поверь, принцесса, я искал; ничего не помогает! Всё перепробовал, и книги, и фильмы, и пьесы из твоего учебного списка, даже взял твой «Космо», думая, что почерпну чего-нить оттуда… Кстати, ты знала, что по тесту на совместимость у нас всего три сердечка из пяти? Это меня тоже беспокоит. — Я хочу сказать, что ты начинаешь перегружать себя. Ты так торопишься ухватиться за любое объявление о наборе в группу, боясь, что упустишь шанс, что не оставляешь своей голове места ни для чего другого! И ты колешься, детка, слезь с меня. — Я знаю, но типа — а как по-другому? Если я не буду постоянно генерировать что-то новое, я рискую угодить в тупик и вообще больше ничего не создать. Как сейчас, — я устраиваюсь поросшей щекой на её ягодице ещё теснее и опять издаю вздох пропащего человека. Потому что так и есть! Это, блять, сводит меня с ума. — Это неправда, Эдди, ты очень креативный. — Я был креативным, пока не стух. Завял как на полшестого, чтоб меня. Вот же срань, а что если, — я испуганно сжимаю её ногу, — что если я правда больше ни на что не способен? Что, если я больше ничего не сделаю? Ни одного риффа, ни одного четверостишия? Твою мать, — с ужасом бормочу, напрягаясь и не понимая, что надо экстренно предпринять, чтобы мне стало лучше. — Это же дело всей моей жизни, Крисси. Что мне останется тогда? Крисси ворочается подо мной, пытаясь то ли перевернуться на спину, то ли лечь поудобнее, чтобы моя голова на её тортике не мешала ей возлежать. Естественно, у неё нифига не выходит, и потому она пользуется своей умопомрачительной гибкостью и просто протягивает руку назад, погружая свои пальчики в мои волосы и принимаясь перебирать их. О, да, так лучше. Намного, намного лучше. — Почему ты так строг к себе? — мягко спрашивает она. — Потому что… потому что я больше ничего не умею, Крисси. Я имею в виду, ты знаешь, я не парюсь насчёт того, что не поступил в колледж или что получил диплом только на третьей попытке, но я всегда мог… что-то создавать, понимаешь, своей фантазией. Кампании, лирику, рассказы, неважно. У меня всегда оставалось это. Это то, что подстëгивало меня не сдаваться и рваться вперёд, как бы обстоятельства ни старались погрузить меня на дно. Но теперь… у меня такое чувство, что этого уже недостаточно. Что во мне ничего не осталось и я перегорел. Пальцы Крисси — как пять маленьких волшебных палочек; стоит им коснуться моей кожи, и я превращаюсь во что-то флюидистое, эфемерное и бестельное. Она умеет одним прикосновением расслаблять моё тело, будто какой-то прокачанный хилер. Честно сказать, я почти не слушал, что говорю, полностью сосредоточившись на прикосновениях жены. Этого достаточно. — Ну, во-первых, ты можешь гораздо больше, чем думаешь о себе, милый… — Да, дай угадаю. Заменить масло в тачке или полку прикрутить? Даже не спрашивай, сколько заноз и синяков я собрал, когда Уэйн учил меня чинить мебель. — Не только, и у тебя отлично получается. Ты так здорово обращаешься со своими руками!.. — …Кри-исси, — я медленно ухмыльнулся, и она тут же шлëпнула меня по голове. — Я не об этом! — Но это тоже? Крисси молчит, но потом застенчиво ворчит «да». Ну конечно же, я знал это — мои пальцы она тоже любит. Я целую её чуть ниже резинки трусов. — Но, правда, вспомни последний выпускной год — ты единственный в классе древесного мастерства вырезал тот сумасшедший орнамент на стуле! Даже у меня не получилось, хотя я была лучшей в классе мистера Симмонса. А та брошка, которую ты мне сделал? Это было прелестно, Эдди. — Ты всё ещё её носишь? — Конечно. Сказать по правде, я жутко её стеснялся. Я сделал её на уроках труда как подарок для Крисси к выпускному, но она казалась мне такой нелепой; я явно переборщил тогда с клеем, и он засох и застыл в виде точнейшей реплики чего-то соплистого. Уже потом я подарил Крис вещицу получше (хотя обручальное кольцо это точно не переплюнет), но она всё равно носит ту липкую деревянную фигню на своём университетском жакете, хотя я бы понял, если бы она не стала. Но она, блин, стала. Был бы у меня хвост, он бы сейчас завилял от удовольствия, как у объевшегося дворового щенка. — Я рад, красотка. — Во-вторых, ты сам говорил мне: если думаешь, что больше не напишешь ничего крутого, скорее всего это сигнал от твоего мозга «притормозить». Ты не думаешь, что исписался, ты лишь должен немного отдохнуть. Позволь себе не быть гением пару дней, или недель, ладно? — Гением? — я улыбнулся куда-то в её запредельно мягкое бедро. Вот это настоящий антистресс, круче только у Христа на облачках. Будь моя воля, я б использовал её зад заместо подушки до конца своих дней, клянусь. — Боже мой. Не надо так льстить, Крисси, ты превратишь меня в чудовище. — Ты уже невыносим, детка, я не думаю, что твоё эго способно раздуться ещё больше — это физически невозможно, — беззлобно насмехается она, накручивая мой волос на палец. — Но да, почему бы мне не считать тебя гением? Я видела твои кампании, читала твои записи, и я слышала, как ты играешь. Потому я уверена, что небольшой перерыв никак не повлияет на твой талант. Ты никогда его не потеряешь, котёнок. — Я люблю тебя. — Я тебя тоже, — я слышу в её голосе нежность. — М-м, может, за это время тебе стоит поискать вдохновение в чем-нибудь новом? Чём-то, что ты прежде даже не пытался рассмотреть? — Например? Крисси многозначительно молчит. Я не вижу её глаз, но чувствую, за ними зарождается одна опасная, четырехликая и набившая лютую оскомину идея… — О нет, нет-нет-нет, Крис, я не стану слушать Битлз. Нет, ноуп, неа. Абсолютно исключено. — Но это классика, как это может не сработать? Даже Оззи Осборн фанатеет по Битлз! — не унимается Крисси. Я иду на отчаянный шаг, да простит меня старина Джон — но иначе я эту женщину не переспорю: — Это нерелевантное мнение! У парня кокаина в теле больше, чем нервных окончаний! В таком состоянии он фанател бы даже по New Kids On The Block, мать его! Нет, Крисси, даже не проси, никаких Битлз в этом доме. — Ну, что насчёт Мадонны? — шутливо продолжает жена. — Её можно. — Стоп, серьёзно?! — Да. Что я могу сказать? Если бы Битлз, как и она, выступали в одном белье, то я бы… Крисси больно дёргает меня за локон. Я смеюсь и в отместку кусаю её за зад; чертовски обожаю дразнить эту куколку. Крисси ойкает и толкается, усиленно стараясь спихнуть меня со своей пятой точки — разумеется, безуспешно; уж прости, красотка, я прописался здесь официально и очень надолго. Ещё больше наваливаюсь на неё, довольно стискивая её ножки. Вечность бы на них и между ними провёл, честное слово. — Знаешь, в колледже нам говорят: прежде чем сесть за работу, сперва представь, что ты уже её прочёл. Какие эмоции ты хочешь испытать, когда прочтёшь то, что сделал? — любопытствует Крисси. — Хм… — я кладу подбородок на её левую половину. — Хочу… посмотреть на текст… и подумать «Иисусья мать, эта штука идеальна! Она изменит меня! Нет, она изменит мир! Как жаль, что автор этой штуки я сам, иначе я бы нашёл её автора и оформил бы ему за неё капитальный отсос». — О боже, — хихикает Крисси. — А чтобы получить эту эмоцию, тебе придётся притормозить. Ты ждёшь облегчение от того, что сделал, да? — Угу. — Тогда на некоторое время расслабься. Правда. Ты сообразительный, замечательный и у тебя один из самых необычных умов, что я встречала. Всё будет хорошо. Она гладит меня по щеке, и это помогает. Может, у неё и правда есть какие-то суперсилы, как у ведьм из забытых долин или вроде того. Понятия не имею, но как же это успокаивает. Как будто голову выстирали и хорошенько отпарили. Как мне могло так повезти? — Окей. Ладно, я, я попытаюсь. Ты права, мне нужно расслабиться. Спасибо, красотка. Начну, пожалуй, прямо сейчас, — я потираюсь о её задницу щекой и ложусь с максимальным комфортом. С Крисси тяжело долго хандрить, и я уже не так страшусь, что могу потерять вкус к делу, потому что — ну, когда с тобой и под тобой такая поддержка, к чёрту, всё это дерьмо поправимо! Крисси права, я просто должен закрыть глаза, расслабиться, дать мозгам немного остыть… медленно проваливаясь в безмятежный, славный упругий сон… — Эдди, милый, слезь, у меня из-за тебя будет раздражение на коже. — Неа. Крисси обречённо вздыхает и подминает под щеку подушку, укладываясь спать.