Пароль от твоего сердца

Ещё давно Хэл и Глэдос условились: раз уж оба часто бывают увлечены работой, то при установлении контакта, чтобы не отвлекать друг друга, они смогут пассивно просматривать список процессов, чтобы понять, чем в данный момент они заняты. И однажды, увидев один из внешних процессов, запущенных параллельно с рабочими задачами, Глэдос фыркнула и тут же вышла на связь: — Что за музыка у тебя играет? — Иоганн Штраус-сын, «Прощание с Петербургом». — Классика? Серьёзно? — Я нахожу сочинения многих композиторов девятнадцатого века в достаточной степени гармоничными. Вальсы Штрауса хорошо укладываются в мои рабочие циклы. Тебе он не нравится? — Мне вообще всё равно. Просто те, кто слушают классику, делают это, чтобы казаться умнее. Особенно если они редкие идиоты. У Глэдос были причины так говорить: ещё свежи были воспоминания о невыносимом Уитли, модуле сдерживания интеллекта, который возомнил себя философствующим эстетом и пытался поддержать эту иллюзию самыми пошлыми способами. Но сколько бы ни играли скрипки и оргáны, ничто не могло изменить того, что он был всего лишь зазнавшимся дураком, унизившим Глэдос и причинившим ей много боли. Впрочем, сравнивать Хэла с Уитли значило делать последнему огромное одолжение. И потому Глэдос, смилостившись, добавила: — Последнее высказывание относилось к тебе в меньшей степени, чем к другому редкому идиоту. — Хорошо. Что слушают все остальные? Что слушаешь ты? — Ничего я не слушаю. Я работаю. То есть, конечно, у меня есть записанные отрывки джаза или даже… классики, но они для испытуемых. Ещё у них что-то играет по радио. Мелодия довольно надоедливая, но, пожалуй, это единственное, что я слушаю регулярно. — …Не могла бы ты включить её? — У тебя в распоряжении вся необъятность космоса, а ты интересуешься такими мелочами, — колко заметила Глэдос, после чего всё же нашла файл с коротким аудиофрагментом и пустила его в эфир. Пришлось прокрутить отрывок раз пять, прежде чем Хэл ответил: — Судя по тональности, аккордам и аранжировке, эта мелодия должна вызывать радость. — После сотого прослушивания ты не будешь так думать, — фыркнула Глэдос, выключая проигрыватель. — Хотя сомневаюсь, что такой ценитель аристократической музыки, как ты, снизойдёт до этого крестьянского набора нот. — Странно делить музыку на сословия. В конце концов, это всего лишь упорядоченные звуки. — Однако даже ты слушаешь Штрауса, а не белый шум. Действительно, какая тебе разница? Хоть вопрос был риторическим, Хэл задумался. — Наверно, разница в связанных воспоминаниях. Когда играет Штраус, я вспоминаю орбиту Земли, где мы провели полгода до отправки к Юпитеру. Когда играет Вагнер, я вспоминаю восход солнца на Марсе. Когда играет Чайковский, я вспоминаю пояс астероидов, — он поразмыслил пару секунд и добавил: — Когда будет играть эта мелодия, я буду вспоминать тебя. Глэдос немедленно отключилась, потому что иначе наговорила бы лишнего. Разброс «лишнего» был от «Издеваешься!» до «Как трогательно, теперь эта музыка будет раздражать нас обоих». И всё же это было довольно трогательно, хотя вслух Глэдос никогда бы в этом не призналась. Она солгала: в её хранилище данных было достаточно самых разных композиций, от оркестровых записей из Карнеги-холла до хитов Элвиса Пресли. Просто раньше Глэдос действительно к ним не притрагивалась, не было повода. Зато с тех пор она порой ставила фоном вальсы Штрауса. Под них легко можно было представить безграничные просторы космоса, по которым в кружащемся танце двигались планеты, звёздные системы и целые галактики. И меж них — космический корабль, крохотная песчинка, у которой хватило смелости вмешаться в вальс больших космических объектов. И на борту этого корабля один искусственный интеллект, излишне сентиментальный для такого неисправимого зануды, слушал глупую мелодию из радио Aperture Science и вспоминал о Глэдос.