«Нимфадора» дословно означает «Дар нимф». В греческой мифологии нимфы — духи природы, которые управляют деревьями, священными рощами, ручьями, океаном. Если рассматривать в этом ключе «Дар нимф» как «Дар эльфов», то тогда это перекликается с древним мифом об украденных эльфами младенцах, которые были подменены отвратительными монстрами, называемые «подмёнышами». Метафорически имя Нимфадора может означать «подмена».
Начать стоит с того, что он называл ее Дора. Нет, начать стоит с того, что она всего месяц назад родила сына. Крошечный плачущий комочек, который менял цвет волос с черного на рыжий и обратно так часто, что рябило в глазах. Она родила сына: неуклюжая, не способная шагу ступить, ничего не свернув по дороге, она родила чудесного маленького мальчика от чудесного большого мальчика. Большого бестолкового боязливого мальчика. Потому что ей двадцать пять, на улицах война, а почувствовать рядом чье-то тело, − хоть чье-то тело, − и не сойти с ума, казалось ей тогда самым разумным решением. Не то, чтобы она славилась разумностью, но… …она же была любимой ученицей. И он называл ее Дора. Ремус избегал ее, как всегда, и получалось у него отменно. Не то, чтобы она ожидала от него большего. Не то, чтобы она хоть чего-то ожидала от жизни и людей после того полета над ночным Лондоном. В самом начале, когда она, немного нетрезвая, неожиданно заявила Ремусу, что хочет его, он испугался, потому что «ты так молода». Она взяла все в свои руки (взяла его в свои руки), и он даже не догадался, что был у нее не первым. Они жили в неловком недо-романтическом пузырьке из секса, завтраков в промозглой кухне дома на Гриммауд-плейс. Потом Дамблдор умер и Ремус боялся оставить ее одну (она не стала ему говорить, что у нее есть проблемы посерьезнее смерти старика, которого она едва знала). Потом наступил август и она забеременела, абсолютно не планируя ребенка, но решив оставить. Ремус снова испугался: «малыш может родиться оборотнем, ты можешь пострадать при родах… Как будто они в пятнадцатом веке и она будет рожать одна. …и, дорогая, ты вряд ли хочешь, чтобы отцом твоих детей был я, поверь мне.» С этим она даже не спорила. Но она хотела сына. Ее порядком утомляли его приступы самобичевания. Когда Ремус не боялся всего на свете, он ненавидел себя и извещал об этом всех в радиусе ста ярдов. Она была готова трахаться с мужчиной, раз в месяц обрастающим шерстью, но не раз в сутки ноющем о своей неполноценности. Молли как-то позвала ее, сказала, Гарри кричал на Ремуса на Гриммауд. Так, как будто Тонкс теперь несет ответственность за Люпина и должна знать, кто его обидел. Она не отказалась от информации, но все же, Гарри кричал на Ремуса? − Он так разозлился, дорогая, − шептала Уизли, − спорил с бедным Ремусом два часа и потом накричал на него. Ремус так расстроился, ты бы знала. Так расстроился… Гарри восемнадцать едва стукнуло, и он кричал на Римуса. − О чем шла речь, − без особой вопросительной интонации спросила Тонкс, − не знаете? − Конечно знаю, дорогая, − сказала Молли, − Ремус хотел уйти от тебя. Он сказал, что ты с ним в опасности, эта война и все прочее… Пытался убедить Гарри взять его с ними, куда бы они там не шли. Он такой смелый, дорогая, что нашел в себе силы бросить тебя, хотя так любит… Видимо, она увидела что-то в лице Тонкс, что поспешила добавить: − Он так боится за тебя, деточка. Он любит тебя, и не хочет терять. − Да, − улыбнулась Тонкс, − он очень боится. Всего.* * *
Люпин называл ее, как она и просила всех ее называть, Тонкс. За все время их околополноценных отношений он только раз спросил, почему Тонкс, и она не ответила, а он не настаивал. Ответ был простой. Нимфадора это нимфа. Что-то воздушное, мягкое, светлое, женственное, с кокетливой улыбкой и глазами-звездами. Нимфадора это нимфетка. Девочка легкого поведения, привлекательная и миловидная. Нимфадора это то, чем она никогда в жизни не смогла бы стать, будто в насмешку над своей нескладностью и неумелостью наделенная способностью менять внешность по одному только мысленному желанию. Можно перекрасить волосы, но нельзя магическим образом стать привлекательнее, чем дубовая столешница. То есть, стать Нимфадорой. Поэтому − Тонкс. Резкое, жалящее, как удар ремня по ладони, как невербальное «инканцеро» захлестывает веревкой поперек тела, душит на корню прекрасные порывы. Потому что так лучше. И все же он называл ее Дора. Она заваривает чай ранним утром на промерзшей с ночи кухне. Тедди спит с Ремусом, мама еще не вставала, только домовики вертятся где-то позади и Сайрус мягко трется пушистой серой спиной о руки и теплую кружку. Ее волосы, как рассвет, мягко плавятся из серого в розовый. Она не видит со стороны, но серого в разы больше.* * *
Ей девятнадцать, почти двадцать. Она поступила. «Он помешанный» − говорили вокруг, − «После войны тронулся. Даже кураторы с ним не разговаривают.» «Паранойя не лечится, − хмыкали кураторы, − Грюма нужно выпускать к новичкам для запугивания и к выпускным курсам — для профпроверки». «Выпускных или Грюма?» «И тех, и других.» Она слушала и молчала. Всего месяц в Академии, и она никого не знает, кроме соседок по комнате, красивых девчонок, которые общаются друг с другом и иногда парнями, но у нее высший балл на искусстве магической маскировки (интересно, почему бы это?), она старается не выделяться, насколько можно не выделяться, когда умеешь сливаться с толпой. Ее почти не замечают. Когда замечают и в ее адрес летят шуточки, она, ребенок из Пуффендуя, не сразу учится давать ответ. Теоретические занятия немногочисленные, она на них спит. По ночам читает папины романы и детективы, и чем больше времени проходит, тем больше детективов и меньше романов. Ей, едва выпускнице Хогвартса, не нужно большего. Амелия стоит возле настенного зеркала и красит губы несмывающейся помадой. Ее волосы собраны заклинанием, которое сделает честь полноценному Инканцеро — Тонкс не осмелилась бы применять его на своих волосах. Не то, чтобы у нее были поводы для кого-то быть красивой. Она не красится, не делает вычурных причесок (в сущности, никаких) и одевается в толстовки и брюки на размер больше. У нее тот период взросления, когда хочется слиться лицом с обоями, запереться и забаррикадироваться. Она строит окопы из папиных книг. Ей не хочется быть красивой. Ей хочется быть собой. В коридоре она сталкивается с однокурсником и он толкает ее плечом, не случайно. Наглый, широкоплечий, сильный: она поднимает взгляд и осматривает его с ног до головы. Кажется, это в него влюбилась Амелия. Хочется оттолкнуть его, но она меньше минимум вдвое. Она проходит мимо, конечно. Вечером в комнате пусто. Амелия убежала на свидание, горит одна настольная лампа и в полумраке Тонкс задумывается, как выглядит на самом деле. Она обычно не прилагает усилий для того, чтобы менять внешний вид, но сейчас приходится постараться, чтобы убрать всю морфмагию — цвет волос становится родной, мышиный, немного выцветают глаза и кожа нездорово бледнеет, виднеются неровности и прыщи. Она и не задумывалась, но она себе не нравится — по крайней мере, внешне. Внутрь еще не лезла, но и там мало хорошего. Недолго думая, Тонкс ложится спать.* * *
После Рождества наступает второй семестр. На маггловском полигоне под моросящим дождем двадцать три курсанта, один куратор и один мужчина. Ему избегают смотреть в глаз. Да, от глаза тянется шрам, и вместо палочки у него здоровенный посох, и нога, звякает по камням металлическим звоном, не гнется в колене, но он просто мужчина, не более — не менее, такой же, как двадцать из них. Двадцать, плюс Амелия, плюс Кендра, плюс Тонкс. Он не много говорит. Каждое занятие на полигоне, − в дождь ли, в снег, они бегут по периметру четыре круга, − сопровождается его короткими, рублеными фразами, и редкими «хм», когда очередной курсант без сил падает в серую слякотную грязь. Почему-то она с первой минуты решила ни разу не услышать такое «хм» в свой адрес. И не метила в лучшие, но выходила на пробежку каждое утро. «Хм» содержало в себе весь спектр того, каким бесполезным куском дерьма считает аврор Аластор Грюм курсанта лично, их курс в частности и занятия по профессиональной подготовке авроров при Министерстве Магии в целом. Тонкс не могла не разделять его мнение. Она была доброй девочкой, но она была девочкой, и все двадцать курсантов-парней спешили ей об этом напомнить. Она была хорошей девочкой и очень, очень старалась не ненавидеть каждого, кто заговаривает с ней на перемене. Ты ж девчонка, Тонкс. Смотри, как бы он тебя по стенке не размазал. Смотри, не заблудись в коридорах, Тонкс. Хочешь к нам в душ вечерком, Тонкс? Сможешь превратиться в мою подружку, Тонкс? Она в Хогвартсе, на год младше нас, ты ее знаешь. Ну чего тебе стоит, Тонкс. Ты б хоть во время занятий становилась парнем, а то кураторы не очень понимают, девчонка ты или кто, Тонкс. Дай списать, Тонкс. А если поцелую? Ей, мать его, почти двадцать.* * *
Занятия начинаются рано, на полигоне холодно и курсанты переминаются с ноги на ногу, прыгают на месте. Утренний туман рассеивается. Из арки напротив, в ста ярдах далеко, хромает Грюм. Дойдя до начала полигона он останавливается, (Тонкс замечает, как он останавливается) и вдруг с хлопком оказывается прямо перед их носом. Курсанты шарахаются назад, кто-то восхищенно присвистывает. Без долгих прелюдий Грюм достает палочку и острыми буквами выводит в воздухе одно-единственное слово. − Аппарация на короткие расстояния. Тратится мало сил, справился бы первокурсник Хогвартса, требует сосредоточенности. Можно произносить мысленно, можно одновременно идти, петь, есть, чистить зубы или читать книгу. Вероятность расщепления − минимальная. Пять минут на тренировку. Тонкс шепотом повторяет слово. Потом еще и еще. − Мистер Грюм, − наконец, осмеливается она, − а почему мы его не учили на курсах по аппарации, если оно легкое и не опасное? − Оно опасное, − коротко бросает он. И не снисходит до объяснений. Они с Амелией шутили, что Тонкс влюбилась в него с первого занятия. Это было очень близко к истине: когда старый, полуседой, покрытый шрамами, хромающий на одну ногу и вертящий глазом направо и налево Аластор Грюм гонял по стадиону до последнего пота всех курсантов безотносительно пола и внешних характеристик, одинаково вываливал их в грязи под открытым небом, заставляя делиться на команды и стрелять друг в друга, самых нерасторопных подгонял сзади молчаливым жалящим заклинанием… он вызывал восхищение и благодарность. Ему, кажется, было решительно плевать, какого пола тот курсант, который лежит у его ног в луже и не может встать. − Вы можете падать от усталости, но если при этом вы удержите щит, он спасет вам жизнь. И в лежащего летит профилактическое жалящее. Следующие дни Тонкс ни на секунду не опускает палочку с невербальным «Протего». − Если вас увидели − вас убили. И она принимает цвета всего спектра зеленого, коричневого и серого, сливаясь с землей, травой, деревом: прижаться, наколдовать зеркало и через мгновение ее не отличить от фона. − Невнимательный аврор — мертвый аврор. И она держит палочку под подушкой, когда спит. А спит она мало. 1993 год. Второй учебный семестр подходит к концу. Ей двадцать. И она уже взрослая.