Я тебя нашел

Государь Имладриса уже который день не находил себе места. После рассказа дозорного, сообщившего королю о странном бродяге, что скитается возле моря и поет скорбные песни, Элронд потерял покой. И, главное, сам не понимал — почему. Времена стояли относительно мирные, по дворцу бегали его чудесные сыновья, а красавица-жена ждала третьего ребенка. Но всё-таки что-то не давало государю покоя. Неужели тот странник? Почему он так бередил сердце Элеронде? На свете много бродяг, но тревожиться о каждом сил души не хватит. Элронда беспокоил не столько бродяга, сколько то, что на плаще его вестник заметил восьмиконечную звезду. Звезду, некогда сжегшую его дом и осветившую путь. Элронд колебался около недели. А потом не выдержал и все рассказал Келебриан. Та, словно что-то прозревая, посоветовала ему ехать к берегу, взяв с собой несколько верных. Он думал было отпираться — оставлять беременную жену и малолетних детей было страшновато даже в мирное время. Но на помощь пришел Линдир, готовый занять трон наместника, доколе короля не будет в Ривенделле. Распрощавшись с Келебриан и призвав на нее и чад все благословения Валар и Творца, Элронд облачился в простые одеяния и на рассвете покинул дворец с несколькими верными. *** Странник пришёл невесть откуда, держась берега, и не отходил от моря дальше, чем на четверть лиги, и то только во время штормов, когда беспощадные волны сносили все на своем пути. Он был облачен в грязные лохмотья, и только на плаще каким-то чудом сохранился родовой знак. Казалось, звезду Феанаро не тронули ни годы, ни палящие лучи Ариэн, ни соленая вода. Немного выцветшая, но ясно различимая на фоне темных одеяний. У бродяги не осталось ни скарба, ни оружия. Только потрескавшаяся деревянная лира, у которой недоставало струн. Сеть мелких царапин на корпусе странно напоминала следы ногтей. Бывший лорд исхудал, стал болезненно бледен. В волосах появились серебристые легкие прядки, словно он вдруг породнился с Ольвэ. Тихое безумие, плескавшееся во взгляде, возвело непреодолимую стену между прошлым и настоящим. Чаще всего охрипший менестрель пел на закате. Пел для чаек, прибрежных камней, темных волн, потому что эльдар и люди страшились подходить к безумному. Его песнь летела по побережью скорбным напоминанием о роке нолдор. Рыбаки, слышавшие Нолдолантэ, спешили повернуть прочь, ибо считали, что рыба в этом месте отравлена пением проклятого нолдо. Но, должно быть, однажды она достигла ушей Ульмо, который всегда отличался любовью к квенди. *** Элронд велел остановиться в половине лиги от берега и разбить лагерь. Он не знал своего пути – просто шел к морю, по наитию, молясь Ульмо, чтобы он вывел его к таинственному страннику. В лесном лагере верные государя развели костер и даже подстрелили на обед несколько диких птиц. Но Элронду кусок в горло не лез — еле запихнул в себя кусок хлеба с сыром. Хотелось сейчас же сорваться с места. Бежать, искать, немедленно! Не теряя ни единой секунды! Государь промаялся до вечера, так и не сумев отдохнуть. — Не ходите за мной, но прибудьте не мешкая, если я призову вас. — С этими словами Элронд умчался к побережью. «Помоги мне, Ульмо, выведи меня к нему, как прежде ты вывел моего деда к волшебному Гондолину.» *** То был десятый вечер без еды. Если пресную воду можно было легко найти в лесных ручьях, то добывать пропитание, когда разум и хроа окончательно лишились сил, стало совсем трудно. Приближалась суровая зима, миновало время плодов, а без оружия невозможно поймать даже белку. Для ослабевшего от многолетних мытарств скитальца такой долгий голод был очень тяжёл. Но Кано уже не беспокоился, переживет ли он очередную зиму. Сил на тревоги не осталось. Здравый смысл заглушало безумие. Оно набегало волнами. Иногда бродяга сознавал, что он не в себе. Не может же такое количество фэар отринуть зов Мандоса и являться к нему каждую ночь. Тьелко, Карнистр, отец — лишь бредовые видения, плод больного разума, — пытался убедить себя Кано. Иногда в голове царила звенящая пустота, и даже чувство голода забывалось. Тогда он пел самые печальные и душераздирающие песни. Видел самые яркие встречи и самые страшные потери. Тогда он тщился найти сильмарилль в морских волнах. Тогда же были попытки шагнуть в воду, как Эльвинг, и обрести крылья. Обычно такого рода безумие заканчивалось тем, что, нахлебавшись солёной воды, скиталец лежал на берегу. Он выплывал сам, Эру знает как, но сам, ибо в глубине души боялся смерти. Наверное, его выносил Ульмо. Приходя в чувство, Макалауре в бессильном отчаянии проклинал своего спасителя. Если он остался один, совершенно один, последний, то почему же Мандос не зовет его? Почему хроа не угасает, не отпускает измученную фэа в чертоги, если его жизнь превратилась в жуткое и одинокое существование? Эльдар ведь вольны уходить на покой, если чаша их страданий полна… Неужели этой боли недостаточно? Должно быть, слишком мала расплата для братоубийцы, чтобы ему, виновнику чужих смертей и слез, так легко от нее уйти. В тот вечер лира была позабыта на берегу, как и промокший плащ. Макалаурэ стоял по пояс в холодной воде, завороженно глядя, как последний луч уходящей Ариэн гаснет на западе. На западе. Эру Всемилостивый, на западе… *** Солнце затухало на алом западном небе. Элронд даже немного засмотрелся — больно красив был закат. Когда он достиг песчаной отмели, то привязал коня в дерева и пошел пешком, завернувшись в теплый плащ. Холодало. Сумерки спускались на Средиземье, в то время как в Валиноре, напротив, наверное, наступал рассвет. «С добрым утром, матушка» — Элронд заметил чаек, кружащих над водой. Сердце его сжалось. «Надеюсь, что ты хорошо отдохнула минувшей ночью. Твой сын вот наоборот, который день глаз сомкнуть не может, все его тянет куда-то… Это в отца, наверное.» Будь немного теплее, Элронд снял бы сапоги и пробежался бы босиком. Пока никто не видит владыку Имладриса, ему очень хотелось вспомнить детство. Детство. Слишком противоречивое, но все равно — счастливое. Северное, лесное, горное, полное музыкой арфы и колыбельными, мозолей от меча и пера. Сам того не осознавая, Элронд стал тихонько напевать колыбельную, которую некогда пел им с братом ada и которая, словно рана, запеклась на сердце. *** Он в тот день не пел. Ни сил, ни голоса у Кано не осталось. Менестрель охрип на холоде и смертельно устал. Море его не принимает. Мандос его не зовет. Бессмертие, ужасное и одинокое, привязанное к Арде бессмертие, пытка без прощения… Макалаурэ просил смерти так много, что уже сбился со счета своих молитв. Просил у моря, у видений, у Эру. И каждый раз сам себя останавливал, не прощая себе преступлений. Дважды напитавший чужой кровью морские воды — в Альквалондэ и в Сирионских гаванях, — неужели он мог надеяться, что море его примет? ― Послушай, ― Макалаурэ обращался к нему, словно к живому существу, словно к Ульмо, ― ты всегда слушаешь. Тихо и хрипло звучал его голос, а пальцы сжимали осколок. ― Забери меня, пожалуйста. На запад ли, на дно… Я недостоин, знаю, но забери, пожалуйста. А хочешь, хроа мое выкинь на берег снова, только помоги фэа отделиться от него. Помоги. Хочу домой, — брел среди спокойных и низких волн Маглор, вслух разговаривая с пустотой. ― Хочешь — мою кровь возьми. Да, моя будет лишь каплей в чаше пролитой мною, но… Самое тяжелое и отчаянное безумие подкрадывалось, подступало шаг за шагом к измученному сознанию, и нолдо заулыбался, запрокинув голову. Звезды видно. Эарендил тоже где-то там. Канафинвэ забрался на один из плоских чёрных камней, что высились в море в нескольких шагах от берега. Глубина — кому по колено, кому по пояс, а камни большие. Часто на них садились чайки. Часто прыгал с них безумный, в надежде на уход в чертоги, к семье. В этот раз он не будет прыгать. У него есть острый осколок. Если воды не принимают его хроа, то пусть оно останется на камне, пусть вытекает кровь, и уже тогда неминуемо наступит избавление. Тогда Мандос должен его принять. *** Элронд брёл, глядя на темнеющие воды, и пел колыбельную. Ласковую и нежную, словно шелест волн, словно мамина рука. И шел бы он так долго, пока окончательно не продрог, если бы не увидел на горизонте тонкий пошатывающийся силуэт. Элеронде остановился и замолчал, вглядываясь. Вдруг воздух покинул легкие. Владыка пошатнулся, заметив на плаще фигуры неумолимо яркую звезду с восемью концами. Когда Элронд вновь обрел способность дышать, он на нетвердых ногах пошел к воде, замирая от ужаса и надежды. *** Менестрель пел совсем тихо. Волны могли бы с легкостью заглушить его голос, но они присмирели, словно ожидая чего-то необычного. Он неотрывно глядел на запад, со спокойным отчаянием, без надежды. С безумным равнодушием, не обращая внимание на боль и кровь. Темно-красное медленно, но непрерывно текло с запястий на пальцы, с пальцев — на камень. Сил у Макалаурэ не осталось. Свет померк — звезды сияли слишком далеко и высоко. Ничего не было, кроме холода, одиночества и боли. Не важно, как скоро, важно, что, теперь уже точно его фэа окажется в чертогах, и он не застанет очередной рассвет на берегу. А пока он споёт в последний раз Нолдолантэ, и его слезы окажутся солонее морской воды. ― М-милорд! ― дрожащим голосом закричал Элронд, бросаясь в воду. Он не рассуждал ни секунды. ― Канафинвэ! Лорд Маглор! Сапоги наполнились водой, но это было последнее, о чем думал владыка Имладриса. ― Ada! Отец! Маглор не обернулся. Он голоден, болен и теряет кровь. Голоса и образы в бреду — дело привычное, ему ли не знать об этом? Снова ему чудиться чей-то зов, а потому нет смысла оборачиваться. Однако губы скитальца тронула слабая улыбка. Этот зов похож на голос Элеронде. Какое приятное видение… С ним и умирать легче, если можно было найти хоть толику счастья в его доле. ― Аda! Я здесь! Спустись ко мне! Макалаурэ! Элеронде позвал материнским именем. Не слышит. Почему он не слышит? Почему не оборачивается? Неужели не помнит? Он почти подплыл к отцу, несколько раз спотыкаясь и оказываясь по подбородок в ледяной воде. Что-то алое капало на черный камень с обоженных рук Кано. Лишь несколько секунд спустя Элронд понял, что это кровь. ― Отец! — в ужасе прошептал он. Макалаурэ улыбался, вымученно и криво. Какая-то твердая уверенность в том, что сегодня все мучения закончатся появилось в его фэа, хотя проклятый бродяга и представить не мог, насколько неожиданным окажется спасение. — Ada... Какой настоящий голос. Впрочем, подобное бывало и раньше, сотни раз. Должно быть, теперь он окончательно и бесповоротно сошел с ума, раз Элеронде ему видится так столь четко и таким взрослым... Канафинвэ замолчал. К чему его песнь, его Нолдолантэ, если заснуть можно под голос, пришедший к нему, конечно же, в бреду? Но какая разница? Главное, что он сможет слышать сына до самой последней секунды. Только тогда скиталец, бывший когда-то его благородным отцом, прямо посмотрел на Элронда. Серые глаза были мутны, взгляд — абсолютно пуст. Образ приёмного сына вдруг поплыл, размылся, расплескался. Перед глазами запестрело, а потом стало темнеть. — Hantale, — Кано шепотом благодарил сына, за то, что пришел. Это хорошая смерть, которой он, проклятый, разумеется, не достоин. Элронд легко подхватил обмякшее тело отца и, держа его лицо над водой, поспешил к берегу. ― Кано! Отец, не уходи! Слышишь, не теперь! Я тебя только нашел! Уложив Макалаурэ на песок, он отхватил ножом край рубахи и этим отрезом замотал распоротые запястья. Как Элронду казалось — замотал плохо, потому что пальцы его дрожали. Прислушался. Поднес к носу лезвие, которое тут же немного помутнело. Кано дышал, но дыхание его было едва различимым. Менестрель был бел в синеву, страшно худ, словно много лет провел в рудниках Ангамандо. Элронд не выдержал — прижал отца к себе и поцеловал в лоб, в волосы, как когда-то Маглор в детстве целовал его. Владыка Имладриса приказал себе успокоиться. С плачем пополам песни исцеления не сочинишь. Несколько рваных вдохов и выдохов. Короткое осанвэ: «Эрмингиля и Лотриэна сюда, с укрепляющим и плащами. Бинты возьмите, здесь раненый». Элронд коротко воззвал к Эсте и запел, чисто и высоко. Как учил его в детстве отец. Слишком истощенный, Макалаурэ не пришёл в себя, когда потекла целительская песня. Но она сумела удержать его жизнь, восстанавливала дыхание, замедляла отток крови. Вскоре — а Элеронде показалось, что ждать пришлось целую вечность — прибыли верные. Кано уложили на плащи и осторожно подняли на коня, на руки государя. Не медля ни минуты, они поскакали в Ривенделл. Макалаурэ не пришёл в себя в ту ночь. Он даже не бредил — лежал в тяжелом забытьи, словно мертвый. Элеронде не отходил от отца, то напевая песни, то, совсем утомившись, просто держал его за руку и звал по всем именам, которые знал и которые в детстве придумал сам. Только под утро Келебриан заставила его прилечь. Уставший супруг уходить отказался и лег в целительской палате на соседнем ложе. Макалаурэ пришёл в чувство днем. Вернее, он попросту очнулся, открыл глаза и оглядел, не приподнимая головы, палату. Кано смотрел словно незрячий. Смотрел и не видел, оставаясь в своем безумии. Вдруг пришло страшное осознание — он живой. Мандос не принял его. Опять. Канафинвэ понял, что не ушёл в чертоги, и этого было достаточно. Осилить большее его разум был пока не способен. Даже задаться вопросом, почему и как остановилась кровь. По щекам беззвучно потекли слезы. Элронд дремал на соседнем ложе, утомившись за ночь. Песни забирают силы, и ничего с этим не поделаешь. В окно бил теплый и жидкий солнечный свет. Рядом с Кано на тумбочке стояли настойки, вода, кубок укрепляющего и бинты. Всему виной было безумие, и никак иначе, ведь только поэтому Макалаурэ не замечал чудесного места, в котором он очутился. Фэа захлестнуло чёрное отчаяние. Он жив. Снова. Один. Кажется, не на берегу, но это не важно. В бреду он бывал и в Химринге, и в своих владениях, и в Дориате, и в Альквалондэ, и в Сирионе. Кано попробовал пошевелить рукой — запястья пронзила боль. Значит, он что-то повредил. Даже от легкой боли сознание поплыло. Несколько мгновений Маглор лежал, не приходя в себя, с мокрым от слез лицом. Элронд услышал тихие рыдания отца. Вздрогнул, сел на кровати и улыбнулся, ласково и тепло: ― Ada, — сын осторожно взял руку отца в свои ладони. — Это я, Элеронде. Ты в безопасности. Я, твой сын, Элронд, тебя нашел и забрал домой, понимаешь? Первое время, оставшись в одиночестве на берегу, Макалаурэ заговаривал с каждым видением, отвечал на каждый вопрос, на каждый зов, пытался дотронуться до знакомых ему эльдар… И всегда это оказывался морок. Бред больного разума. Сон. Кажется, его руку кто-то взял в свои ладони. Кажется, ему улыбались. Кажется. Это все ему кажется. А потому, какая разница, ответит он или нет. — Если хочешь пить или есть, кивни, хорошо? И, прошу, не молчи о боли. Макалаурэ не поднимал взгляда. Не слушал. Не понимал. Чувство вины камнем тяготело на сердце. Не молчать? Но ведь боль — это его единственный способ искупления? Зачем же ее прекращать? Элронд положил руку на пылающий лоб Канафинвэ и тихонько запел. Он пытался если не прогнать кошмары, то хотя бы помочь отцу отличить морок от реальности. Макалаурэ посмотрел на сына, как на сон. На чудесный, желанный сон. Попробовал улыбнуться. Пускай. Он попытался в последний раз, и Намо не внял. Значит, он обречен на видения. Значит, навсегда. Хорошо, если они будут такие светлые и добрые, а не Альквалондэ. Элронд пел ещё некоторое время, а потом замолчал, поглаживая Кано по тыльной стороне ладони. — Нужно попить и покушать, отец, но ты слишком долго голодал, — трудно было скрыть боль в голосе, — поэтому придется пока попить разбавленного молока с медом, оно подкрепит тебя. Он осторожно приподнял голову Кано и приставил к обветренным губам чашу. Запах молока и меда был чем-то настолько забытым и старым, что стал новым. Обычно ему мерещился только запах крови и гари. Неужели видения теперь будут добрыми, чтобы потом, исчезнув, принести большую боль? Не важно, не важно, не стоит думать об этом. Какая, о Эру, разница, что будет потом, если сейчас хорошо? Кано удалось сделать несколько глотков, и на его лице отобразилось нескрываемое удивление. Вкусно. Очень. Более подходящее слово он вспомнит как-нибудь позже. — Хорошо, ты молодец, ты очень большой молодец, — Элронд говорил с ним, словно с ребенком, — ещё глоток, совсем маленький. Государя вдруг пронзило воспоминание, как его, много лет назад, после неудачного заплыва в холодном горном озере, отпаивал молоком отец, а он, маленький Элеронде, канючил от температуры и жаловался, что в молоке пенка… Макалаурэ послушно выпил ещё. По телу разлилось приятное тепло. Как же вкусно, спокойно и хорошо. Впервые за… Он не помнил, сколько столетий миновало. Разве это важно? За эти несколько мгновений уюта и тепла он будет благодарен Эру от всей фэа, даже если потом ещё столько же лет ему придётся скитаться по берегу. Главное, сейчас Ирмо к нему милостив. И если эта чудесная жизнь ему кажется из-за горячки, то горячка — это очень хорошо. Элронд погладил Кано по голове: — Ты так очень быстро придёшь в себя, я в этом уверен. У тебя даже щеки порозовели. Если хочешь, я принесу зеркало, посмотришь. Тебе тепло? Макалаурэ не реагировал. Ему было слишком хорошо. Вдруг неосторожными словами он прогонит случайно видение? Лучше просто наслаждаться происходящим. Теплом, отступлению голода, родным голосом. А Элеронде был настойчив. Очень настойчив и заботлив. И менестрелю становилось страшно от мысли, что и этот сон закончится. Но он же не закончится, если просто заговорить с сыном, как и раньше, с другими видениями? — Hantale, — взгляд больного был отсутствующим, безумным, но слово благодарности он произнес вполне осмысленно. Кано «вдумчиво» посмотрел на Элронда, словно пытаясь запомнить его образ до мелочей. Лишь бы позврослевший сынок не исчез сейчас. Прошу, только не сейчас. Ещё немного спокойствия и тепла… Тихонько скрипнула дверь, и палата наполнилась лёгким благоуханием лесных цветов. Вошла Келебриан с подносом, удивительно легко для своего положения — живот уже был довольно большим. — Ты не ел ничего с тех пор, как приехал. Нужно покушать, милый, — поставив поднос на тумбу, она не без некоторого напряжения поднесла к кровати стул и опустилась на него, ласково глядя на Кано. — Я жена Элеронде, Келебриан, — она осторожно взяла Макалаурэ за руку, — дочь Артанис. Новое видение. «Жена Элеронде, Келебриан, дочь Артанис». Откуда он может знать эту эльдиэ? А, она так представилась. Видимо, играет воображение, и он сочиняет своему сыну хорошую жизнь: тёплый дом, жену, которая ждёт ребёнка. Причем жена, выходит, его двоюродная племянница. Хороший сон, ведь раньше к нему приходили только тени прошлого. — Он не узнает даже меня, — неживым голосом сообщил Элронд и подошёл к окну. Плечи его тряслись. — Не все сразу, meldo, — разумно заметила жена, поглаживая обоженную руку, — он, должно быть, страдал слишком сильно, чтобы прийти в себя так быстро. Главное, что лорд Канафинве жив. — Какой прок в жизни, если ее осеняет тень безумия, — выдавил Элронд, глядя в пустоту окна. — Прошло слишком мало времени. Благодаря тебе, я уверена, его фэа и хроа исцеляться от ран, и снова станут цельными и прекрасными. Элеронде повернулся и странно поглядел на Келебриан: — Ты в это веришь? — Я верю в тебя. И в твою любовь. А пока поешь, иначе тебе самому понадобится помощь лекарей. Макалауре незаметно погрузился в сон, улыбаясь теплу и покою. И пускай все ещё держалась горячка, он чувствовал себя хорошо. Впервые за долгие, долгие годы. Хорошо, не смотря на слабость и температуру. Он заснул, а не провалился в тяжелую дремоту. Этого уже было вполне достаточно для счастья. Элронд быстро запихал в себя еду, толком не пережевав ее, залпом выпил вино и снова присел у отца. Положил руку на лоб, тихонько запел. Келебриан поцеловала мужа и ушла, чтобы не мешать. Элеронде пел исцеление и покой от ночных кошмаров — молитвы к Эсте мешались с прошениями к Ниэнне и Ирмо. Кроме того, может, сам того не желая, он вплел в песню мотивы отцовских колыбельных. Сон Кано был на удивление спокойным. Он уже давно не следил за временем, поэтому при побуждении не задался вопросом, какой сейчас день. Было тепло, хотя, кажется, листва недавно желтела и опадала на землю, расстилаясь золотистым ковром. Почему-то Макалаурэ не чувствовал изнуряющей усталости и проспал без кошмаров. Почему-то на душе было немного легче, словно кто-то — не он же сам! — помолился о нём, и был услышан. Сам Кано давно отринул молитвы о чем-либо, кроме смерти. Ни о чем другом он не почитал себя достойным просить. Больной попытался удержать уходящее сновидение: заснеженный Амон Эреб, тепло камина и песни маленьким близнецам. Глазенки детей слипаются, колыбельная плывет под потолком, дрова тихонько потрескивают в огне. Когда-то, даже после третьей резни, его души касалась радость. Сон медленно улетучился, и Кано открыл глаза. Элронд бы сидел у ложа отца ещё дольше, только Линдир, взвинченный до предела из-за запасания продовольствия на зиму, не выдержал и позвал государя решать неотложные проблемы. Некоторое время с Кано посидела Келебриан, потом, утомившись, ушла и она. В палате повисла тишина, но ненадолго — заскрипела дверь, и в комнату проснулись сначала два одинаковых носа, а потом и остальные части тел близнецов Элладана и Элрохира. Братья были до боли похожи на отца. На его приемных сыновей. Кано внимательно оглядел палату и близнецов. Где он? Все еще в Амон Эреб? Только, кажется, там целительская выглядела немного иначе. Но, может, он просто не помнит? Он попробовал поднять руку, но сумел лишь пошевелить пальцами, да и те слушались плохо. Однако это движение дало Кано понять, что он жив. Почему же так болезненны движения, если это сон? Начался трудный мыслительный процесс. — Он глаза открыл! — Тише ты, папа сказал, что его нельзя беспокоить! — А кто сказал, что я беспокою? — Он на нас смотрит. — Ну, подойди, поздоровайся. — Сам подойди, я боюсь. — Трус. — Сам ты трус! Вот подойду. Один из мальчиков подошёл к кровати Кано и бойко отрапортовал: — Привет, я Элрохир, а это мой брат Элладан, папа сказал, что вы наш дедушка, но не тот, который в небе, а ещё он сказал, что вас нельзя беспокоить, но мы не чтоб вас беспокоить пришли, мы пришли знакомиться. Детские голоса выдернули Кано из потока мыслей, так и не дав определить, сон, видения и явь все происходящее с ним. Близнецы были до боли похожи на его детей. Те тоже боялись сначала, а первое знакомство… Очень мягко говоря — не задалось. — Айа, — Макалаурэ понял, что совершенно запутался, и решил отложить размышления до лучших времен. Элрохир раскланялся Кано и шикнул брату: — Беги, зови папу. Он велел позвать, если дедушка очнется. Элладан послушно шмыгнул за дверь, а Элохир уселся рядом на ложе: — Вас ведь лорд Маглор зовут, да? Макалаурэ кивнул. Что-то здесь не так. Что-то определенно выходило за рамки привычной реальности. Думалось тяжело, с трудом, но мысль упорно не желала уходить. Что-то было совсем не так, как раньше. Слишком уж разнился этот чудесный сон с его прошлыми видениями. До больного разума Макалаурэ медленно, но верно доходило: для бреда его сын и эти милые дети слишком осязаемые. — Мне вас лордом звать, Кано или просто дедушкой? — искренне и просто спросил Элрохир. — Как хочешь… А давно он не разговаривал с видениями. Это, оказывается, не всегда больно и печально. Мысль снова потекла не в том направлении. — Наверное, дедушка Кано, хорошо? А то лордов у нас итак слишком много. — Хорошо, — Макалаурэ улыбнулся. Ситуация становилась совсем гротескной. У него — внуки? Как странно! Даже немного смешно. Неужели у него, бездетного, все-таки есть внуки? Неужели кто-то из его семьи жив? — А вам сколько лет? Мне скоро пятнадцать будет, я уже большой почти, — Элрохир беззаботно болтал ногами. — Много, — сколько ему лет, Макалаурэ не знал. Время стало бессмысленным в бессмертии и одиночестве. — А когда у тебя день зачатия? День зачатия… Макалаурэ задумался. А правда, когда? Это, конечно, ему уже совсем не важно, но почему-то это любопытно ребенку, даже если этот ребёнок — лишь часть сна. Когда? Кажется, весной. Он молчал, кажется, слишком долго. Мыслительный процесс осложнялся температурой. Но наконец Маглор неуверенно назвал число, год и эпоху. Назвал, и тут же понял — верно, не ошибся. Это была первая дата, которую ему удалось вспомнить за много лет. — Хорошо. Как придёт весна, отпразднуем, я как раз успею сделать тебе подарок. Папа говорил, что ты поешь и играешь на музыкальных инструментах, а у меня получалось делать дудочки. Не очень красивые, но я стараюсь. — Спасибо, — Кано улыбался. Как приятно, что какой-то добрый мальчик предлагает ему подарок. «Я совсем сошел с ума. Оно и к лучшему» — Элрохир, я же говорил вам не беспокоить дедушку, ему нужен отдых, — на пороге появился владыка Ривенделла с сыном. —Ada, как ты спал? — Элронд мягко взял отца за руки. Его маленький сынок так вырос, и стал очень мужественным и красивым эльда. Настоящий лорд. Как причудливо смешалась в нем кровь синдар, нолдор, ваниар, эдайн и майи. — Хорошо, это… — Кано хотел сказать «добрый сон», но вдруг его покалеченных рук осторожно коснулись чужие руки. Теплые. Настоящие. Разве во сне возможно чувствовать прикосновения? Нет, он видел битвы, плыл на захваченных кораблях, был ранен в видениях много раз, но никогда это не ощущалось столь явственно, как обычное прикосновение живого существа. И теперь, когда благодаря песням разум прояснился, Кано это наконец-то понял. Он резко замолчал, изумленный своим открытием. Это невозможно. Невозможно. Собрав все силы, Макалаурэ сел, оглядываясь вокруг словно впервые. Он не у моря. Он где-то в другом месте, но это не сон. Аванирэ, закрывающее больной разум, спало. Видения никогда не отвечали на мысленный зов. Кано закрыл глаза. Открыл. Поймал ниточку осанвэ Элронда. «Это сон?» Сын поспешил уложить Маглора обратно. Тепло улыбнулся, чуть сжал ладонь. «Нет. Не сон. Все настоящее.» Сердце заколотилось о ребра. «Не может быть. Не может. Как?..» «Тихо, тихо, умоляю, не волнуйся», — по осанвэ ответил Элронд, — «все хорошо, все очень хорошо, я тебя наконец нашел. Я долго думал, что ты сгинул, как Майтимо. А потом мне донесли о страннике с звездой Феанора на плаще. Так я и нашел тебя. Теперь все будет хорошо, слышишь, ты обязательно поправишься. Ты у меня дома, в безопасности.» От волнения жар усилился. Сознание Макалауре не справлялось с таким открытием. Дыхание сбилось. Медленно, но верно его разум освобождался. «Элеронде…» — другие слова на ум не шли. Канафинвэ знал, что обречен скитаться по берегу, пока Мандос наконец не смилуется над ним. Разве могло быть по-другому? Выходит, что могло. Выходит, над ним все-таки смиловался, но не Намо. Не Намо. А Кто-то другой. — Тихо, отец, прошу, дыши ровно, — Элронд запел про себя что-то успокаивающее и ещё крепче сжал ладони Кано, — Я здесь, с тобой, а ты со мной, понимаешь? Все закончилось. Веришь, ada? Только теперь вчерашний день перестал казаться сном и бредом. Он лежит в палатах, в доме своего подросшего сына. Его нашли у моря. Ему не дали умереть. Он больше не один. — Верю, — чтобы признать, что он уже не проснется на берегу, Кано понадобилась вся храбрость, что еще таилась в его душе. — Не понимаю, каким чудом… Но верю. Элронд осторожно привлек отца к себе и обнял, крепко, но не больно. Посветлевшие глаза Макалаурэ блестели от слез. — Я так рад, что нашел тебя, ada. Не выдержав трогательной сцены, Элрохир зарыдал и бросился на отца и дедушку с объятьями. К ним присоединился и Элладан — обхватил Кано за коленки, точно котенок, и расплакался. Маглор почувствовал, как в груди разливается давно забытое тепло. Ему казалось, что еще минута объятий — и он точно умрет от счастья. Если же очередным чудом он переживет нежность родных, и его сердце не разорвется от тепла, которое они ему подарили, то Кано мог быть уверенным в своем скорейшем выздоровлении. Ведь главными лекарствами — любовью и заботой — он теперь был обеспечен в избытке.