Моя душа такая резкая
И чуть изранена толпой Твоя душа такая детская И вдохновленная мечтой И мы не ходим на свидания Да никогда и не пойдем Зато не будет расставания И слез под проливным дождем
Лилу45 «Моя душа»
Тайлер
«Глубоко в земле моя любовь лежит / И я должен плакать один». Эдгар Аллан По
Тьма заполняет собой всё пространство, стекает смолянисто по стволам деревьев, заполняет трещины в коре, липнет на покорёженные скрюченные ветки. Дорога внутри этой тьмы лишь перед самым носом чуть рассеивается, становится дымной и более эфемерной: белоснежный искусственный луч от фонаря пробивается через её густой хитиновый покров. Зарядка на мобильнике совсем скоро сдохнет, мигает предупреждающе красным, когда Тайлер в очередной раз неловко тыкает экран скользкими, липкими пальцами от пролитой колы с виски на вечеринке в лесу. Мобильник в его руках оживает, переливается тусклым светом, демонстрируя тёмную заставку с белыми, точно вырезанными лезвиями «Ha-Ha-Ha». Галпин и не помнит уже, в какой момент успел записаться в фанаты маньяка из «Готэма» с маской клоуна и кислотно-зелёными волосами. Кажется, это был период, когда он впервые разбил окно в учительской и получил свой первый почётный бесплатный билет на свидание с психотерапевтом. Эта улыбающаяся искусственная женщина с силиконовыми губами угостила его леденцами с тошнотворно-лимонным вкусом, а Тайлер всё никак не мог выбросить из своей кудрявой смышлёной головы восхитительную картину: как мяч пробивает стекло, выгрызая в нём кривую дыру, а на дорожку сыпятся осколки. Летят, как крошечные острые снежинки. С одним только отличием — вряд ли, попав в глаз, такая снежинка просто растает, а не раскроит роговицу до крови. Восхитительное мгновение рукотворного хаоса. Его триумф тогда длился ровно до тех пор, пока эта женщина не поправила свой белоснежный локон, учтиво улыбнулась и не раскрошила его сердце до руин мягким и заискивающим: — Скажи, малыш, ты сильно скучаешь по маме, да? Тогда-то в нём это внутреннее, дикое «ха-ха-ха» разодрало глотку до мяса. Тогда он перевернул вазочку с леденцами и, не помня себя, вылетел из кабинета, оглушительно хлопнув дверью. А потом появился в «Бэтмене» Джокер, и маленький Тайлер рассудил, что их смех вполне себе схож. Одинаково раскрывающий ребра, одинаково не поддающийся контролю. Точно у них там одно, пожирающее изнутри. Один вирус или зараза. Мобильник угрюмо демонстрирует «15%», перед тем, как вновь уйти во временную отключку. Галпин моргает, сбрасывая из своих мыслей странно нахлынувшие детские воспоминания. Кажется, это всё темнота. В ней душа точно оголяется перед мраком — сколько ни скрывай её под одеждой, ни прячь за масками. Тьме всё равно на любую недо-оборону. Мрак беспринципный и жестокий: вывернет тебя наизнанку, вытряхнет все детские страхи, стоит остаться с ним один на один. Как с молчаливым насмешливо-ехидным наблюдателем. — Чёрт, надо было остаться на тусе, — Тайлер ворчит во тьму или жалуется ей же, язык чуть неповоротлив от выпитого спиртного, в голове мысли слиплись друг с другом, посыпанные блёстками высокого градуса виски. Вроде должно быть хорошо, должно не драть изнутри и отпустить, но сколько ни вливай в себя искусственные заменители радости, счастье от них в итоге будет ватно-мягкое, но пресное. Упадёшь в него, зароешься устало лицом, вдохнешь терпкую хмельную сладость, а на втором вдохе ничего и не почувствуешь. В желудке будет жечь, а в мыслях — гулять сквозняками пустота. Правда, с ним это случается раньше: как внезапная молния, его пронзает чувство бессмысленности всего происходящего. Эти танцы у согревающего рыжего пламени костра, смеющиеся подростки, чокающиеся пластиковыми красными стаканчиками, чьи-то горячие пальцы, медленно спускающиеся ему под ремень джинс, липкие и влажные. Всё застывает, как в смехотворной карикатуре. Истончается, разлетается, как журнальные вырезки. Тайлер пытается делать видимость, что всё такой же подросток, что с ним всё в порядке. Но стоит провалиться на пару мгновений в эту мягкую, заманчивую иллюзию, притвориться тем задиристым, драчливым мальчишкой из собственного прошлого, как черепную коробку мозга начинает распирать изнутри, будто её вот-вот разорвёт. Рот заполняется свинцовой горечью, а пространство вокруг становится нечётким и эфемерным, тает на глазах. Натянуто весёлый смех застревает в горле тугим спазмом, рот кривится от распирающей череп боли. «Да, ха… Я знаю, что не имею права отвлекаться, ну извини…» — Тайлер выдыхает кривую, грустную улыбку, она рассекает его мягкие, приятные черты лица, задвигает в сторону очаровательные родинки, скопившиеся на скулах точно маленькие выжженные планеты. Тайлер облизывает обветренные губы, на них ещё остаются капли виски, сладость растворяется на кончике языка, позволяя хоть немного отвлечься от очевидного: его официально выписали. Больше никаких дурманящих разум успокоительных таблеток, никаких мягких синих пижам и одного и того же пейзажа за решётчатым окном. Галпин успел даже прикипеть немного к этой временной передышке, к этому месту, где можно было валяться в кровати и помечать карандашом в книгах волнующие цитаты. Жизнь точно замерла, никто не гнал его вперёд, не шептал на ухо, не разрывал сердце от боли и чувства вины. Оглушительная тишина, подаренная странными препаратами, на мгновение подарила надежду — ему всё приснилось. Всё, что случилось с ним за последние несколько лет, — сон больного разума. Но вот его подлечили, подлатали, значит, теперь можно выдохнуть, можно жить, как раньше. Но стоит два дня назад покинуть больничный старый корпус лечебницы, спуститься по его крошащимся под старыми кроссовками ступеньками, вдохнуть осенний густой воздух, забраться с косой ухмылкой в отцовскую служебную тачку, как всё возвращается с новой силой. Остаётся только болезненно скривиться, облокачиваясь о спинку потёртого сидения, запрокинуть голову, уставившись в покатую крышу, и поднять руки вверх. Показать беззащитные ладони в шрамах и новых ссадинах. Белый флаг. — Тайлер, ты наконец-то решил стать примерным сыном? — отец смотрит на него с усталой улыбкой через зеркало заднего вида, заводя мотор. — Ага, мозги мне там знатно вправили. Теперь ты счастлив? Тайлер вспоминает день своей выписки, осунувшееся серое лицо отца, его мятую рубашку и то, как удушливо в салоне пахло горьким никотином,так что не продохнуть. Галпин в тот день хотел бросить колкую шуточку на манер: «Думаешь, я стану таким же, как и она, а, пап?» — но боль так разрывала виски, что под конец поездки чувство тошноты кислотой подступило к самой глотке, и Тайлер едва успел выползти из салона, чувствуя, как его от дурноты выворачивает изнутри. В итоге, пока его терзают воспоминания о прошедшем месяце, Тайлер окончательно уходит от шумной компании и огромного костра на поляне. Через редкие деревья впереди проступает чёрная полоса трассы. Ни одного мерцающего светом фонаря, стоят себе вокруг дороги ржавыми столбами, а внутри лампочек — гуляет мрак. Вокруг разлита тишина, никаких звуков согревающего веселья, только шуршание гравия под стёршимися старыми кедами, хриплое дыхание и завывание ветра, цепляющегося за кроны деревьев в лесу. Только невыразимая тоска, чувство дурноты и холод, что пробирался под кожу, вгрызался в грудную клетку. Тайлер вздрагивает: небеса пронзает живым, диким электричеством вспышка молнии, а затем земля сотрясается от раската грома. Галпин усмехается кисло, в его жизненном распорядке непланово возникает возможность получить обморожение от промозглого ливня, что вот-вот настигнет его вдалеке от Джерико. Вот уж и правда вечеринка в честь его возвращения удаётся на славу. Хуже может быть только… Молния расползается вспышками по небу, образуя в нём глубокие трещины, разгоняя окружающий мрак. Тайлер едва не падает, запутавшись в ослабевших ногах, когда замечает недалеко впереди маленький тёмный силуэт, обнимающий себя за плечики, сидящий на чём-то у самой обочины дороги. Тайлер с удивлением вглядывается в темноту, будь то призрак или живой человек, не имеет значения. Зачем бояться мёртвых, когда живые в разы хуже? У Галпина своих кошмаров хватает и наяву. Темнота страшна только тогда, когда ты заперт с монстрами, живущими внутри неё, наедине. У него с виду обычная примерная семейка с порядочным отцом-шерифом и улыбающейся, сияющей в прошлом мамой-домохозяйкой. О, пожалуйста, никогда не открывайте эту белую дверь памяти, ведущую внутрь их милого пряничного домика и в его детские воспоминания. Лучше смотрите издалека на белоснежный фасад и эти улыбающиеся лица. Тайлер не суеверный, он кормит своих внутренних демонов по расписанию, иногда позволяя им вгрызаться не только в собственную плоть, но и в чужие боль и страх. В чужую жизнь. Поэтому его ничуть не пугает силуэт на дороге, будь он хоть призраком. Им движет стопроцентное любопытство и толика безуминки, что котёнком ворочается в груди, ища себе удобное место. С неба срываются первые крупные капли дождя, оглушительно разбиваясь о землю в вакууме тишины, разрастающейся между Галпиным и миниатюрной девушкой с белоснежной, точно покрытой снегом кожей. Девчонка сидит на огромной тёмной штуке, напоминающей гроб, её губы подрагивают от холода, а в глазах разливается чернильная холодная бездна. Тайлер выхватывает её нежный, тонкий силуэт ярким лучом фонаря, когда подходит ближе и чуть склоняется к ней. Тьма между ними точно шумит морскими волнами, ударяясь об острые камни. Тайлеру на мгновение становится жутко до эйфории, разливающейся в венах — девчонка и правда напоминает ожившую покойницу, которая решила прогуляться, но была не в силах расстаться со своим пристанищем — гробом, где, быть может, до этого тихо спала под землёй не одно десятилетие. Но колючие мурашки, рассыпавшиеся по коже битым стеклом волнения, быстро перестают приносить удовлетворение от новых ощущений. Ведь кроме её мрачно-трагичного образа его больше ничего не привлекает. Это так вышло, что пока он был на вынужденном лечении из развлечений у него были CD-диски с коллекцией классических фильмов ужасов, которые он смотрел исключительно по ночам, пробираясь в одну из запертых комнат для отдыха медсестёр. А так, если убрать его заинтересованность, навеянную готическими образами «Франкенштейна» или же «Дракулой», то нет в ней ничего, что бы могло зацепить его мрачную душу. Красивая миниатюрная фарфоровая куколка с угольно-чёрными косичками в строгом чёрном платье и махровом шерстяном свитере под горло. В старомодных туфельках на застёжках. Такие обычно живут в библиотеках, сливаются с тенями и предпочитают обществу людей записи в собственном дневнике выверенным, аккуратным почерком. Одним словом — серость и скука. Только что она такая правильная, такая маленькая забыла ночью на обочине на дороге? Может, в беду попала? Тайлер наблюдает, чуть склонив набок голову, за тем, как девчонка обхватывает себя тонкими бледными руками за плечики, сиротливо разместившись у самой обочины. Очевидно, ждёт здесь чуда (кажется, тут где-то был знак остановки) или же неприятностей. Транспорт тут в это время явление настолько редкое, что практически мифическое. Единственное, чего она может дождаться, так это какого-нибудь сумасшедшего, бродящего в ночи вдоль дороги или недалеко в лесу. Или же его — парня, что по ночам тусит в лесу у самодельного костра с палёным алкоголем, точно вернувшись в первобытный, дикарский мир, затевает опасные игры и подбивает девчонок искупаться нагими в ледяном озере в середине октября. Конечно же, только по их собственному желанию, навеянному: — Честеру нравятся смелые девчонки, хотите, он потом согреет вас своими объятиями, а? Тайлер Галпин — наблюдатель, призрак с кудряшками и маниакальной приветливой улыбкой. Улыбкой, ласково приглашающей в его персональный ад. А ещё совсем немного любитель играть на чужом страхе, на чужих эмоциях, как на клавишах пианино, создавая неповторимые для собственного слуха композиции. Тайлер будто так чувствует себя прежним, когда чужие глаза пожирают его лицо, когда у кого-то при виде него срывается дыхание, когда зрачки от ужаса расширяются. — Скажи-ка мне, привидение, ты здесь ждёшь маньяка, который с радостью грохнет тебя и распилит по частям? — Тайлер сладко улыбается, обворожительно, стопроцентный латентный псих из стопроцентных психов, которых можно встретить ночью на дороге. Жуткая стеклянная улыбка и тени, расползающиеся по его миловидному мальчишескому лицу от фонарика в сотовом, который он продолжает держать в чуть подрагивающей руке. Галпин играет, пожалуй, это весело наблюдать за тем, как на чужих лицах от твоих манипуляций трескается маска, а взгляд начинает испуганно метаться. Это помогает отпустить себя, отпустить то, что раздирает изнутри 24/7, не давая даже спокойно вздохнуть. Психика человека — тонкий инструмент, податливый пластилин. Как согнёшь, сомнёшь, то и будет. «Сынок, скажи ему, что я не сумасшедшая, скажи своему отцу… Я нормальная, нормальная…ВЫПУСТИ МЕНЯ!» — у матери всегда выходило первоклассное внушение, пожалуй, у Галпина был лучший учитель из всех возможных. Но, кажется, Тайлер проигрывает. Проигрывает в тот момент, когда вакуум между ними прорывает оглушительно начавшийся ливень, заполнивший своим шумом всё вокруг. Каждую щербинку в асфальте, каждую дыру в реальности, каждый сантиметр его оголённой кожи, там, где её не скрывает одежда. Проигрывает, когда девчонка, не то чтобы не кричит, но даже не шарахается от него в сторону. Только лениво, точно скучающе, поворачивает в направлении источника света — фонарика — голову и дёргает острым плечиком, обтянутым тонкой шерстью свитера. А затем вдруг поднимает голову и смотрит, не моргая, прямо ему в глаза, утаскивая на дно своей беспрекословной беззвездной тьмы, произнося отточенно и отстранённо: — Я бы лучше предпочла в такой поздний час встретить настоящего маньяка и убийцу, а не его жалкого подражателя, — её темно-кровавые губы размыкаются в миниатюрной улыбке, похожей на глубокий рваный порез. — По всей вероятности, Джерико станет городом моих разочарований. А потом, среди оглушительной стены из воды, обрушивающейся с неба, они оба слышат одно и то же: тонкий, пронзительный крик, напоминающий отчаянье ночи, которую раздирают на клочья острые лезвия капель непрошеного, внезапного ливня. Только то была совсем не ночь.