Угрюмый Child-Harold

— Вы как угрюмый Child-Harold, что с вами… творится в последнее время? Аль вам настолько неприятны наши встречи, что вы терпеть меня, да и общество, перестали? Что же сплетни доносят до меня пристыженные слуги? Что за вздор?! — бессвязно лепечет встревоженный Ференц, прожигая своим взглядом дыру в чужом теле. Он медленно огибает комнату, отворачиваясь к окну, и, тяжело вздыхая, продолжает ожидать ответа. — Вам ли не знать, мсье Лист, — на что Ференц резко разворачивается, бегая глазами по всему помещению. Злость в нем закипает, как бы он не хотел ее сокрыть, и небыстро начинает подступать к горлу в качестве глупого кома, что невозможно сглотнуть. — Вы… Я же просил вас, мне нелестны всякие концерты, выступления в салонах, где толпы накуренных дам, под стать кавалерам, виснут у них на плечах в самых развязных видах, пока ты пытаешься открыть свою душу через музыку. Я… болен. С каждым днем мне все сложнее, Ференц, поймите же! — Фредерик вскакивает со стула, отходя в противоположную часть комнаты, и словно в каком-то приступе трясет кистями, наблюдая за реакцией друга. — Слухи? Правда, может? Откройте глаза наконец! — Но вы же… — Здесь никаких но быть не может, Ференц! — едва на срываясь на крик, он стискивает кулаки и заводит за спину в попытке успокоиться, неожиданно заходясь кашлем. — Я же… говорил вам это, я просил вас перестать, я не мог видеть этих людей, мне тошно, противно глядеть в их непонимающие пустые глаза, отражающие такие же пустые мысли в пустых головах. И вот вы пришли вновь тащить меня куда-то, вынуждая вновь болтать с незнакомцами и слушать их сплетни, прошедшие уже по всему Парижу, как некоторые из них? Чего Богу лишь угодно, только освободите меня от этого, — он склоняет голову вбок, пристально рассматривая Листа, чьи глаза, кажется, готовы были лопнуть прямо в глазницах. — Ах так… — спокойным, слишком спокойным тоном говорит он, отходя спиной к подоконнику и, опершись на него ладонями, изгибает спину в попытках выглянуть за стекло на улицу. — Я… Вы… — слов слишком много, но в тоже время их не хватает, даже чтобы высказать все мысли на языке. — Отчего же вы соглашались все эти месяцы?! — Да вас тревожить не хотелось, вы бы не отстали! — вновь переходит на крик поляк, ударяя кулаком по стоящему рядом шкафу, из-за чего венгр неожиданно дергается, вжимаясь в подоконник. — Я бы?!.. Да что вы себе позволяете, я всегда ставил ваши желания превыше своих, но, как оказалось, вы были другого мнения! — Это вы что позволяете, никогда такого не припомню! Хоть когда-то я был рад тому, что вы тащите меня через полгорода к… отвратительным людям?! Вздор! — Фредерик вновь ударяет по шкафу так, что стоящие на нем книги падают на пол с громким глухим стуком. Сам отскакивая чуть в сторону, он продолжает гневно глядеть на другую часть комнаты, где, скривив губы, стоит венгр. — Конечно! «Блестящий вальс»! Ансамбль в восемь рук для двух клавиров с братьями Герц? Соврите, что вы не причастны, ну же. А как же дорогой вам Хиллер?! Мадам Петцольд, у-у, вижу, как вы спите и во снах ненавидите! Морис Шлезингер, тот томный мужчина, о котором вы прекрасно отзывались давеча? Аббат Барден, Франш, тот же Гжимала, чье общество я терпеть не могу, но вам же он по душе, или я опять не прав? — Прекратите, не смейте упоминать Войцеха в своих низких речах! То, что я общаюсь не только с вами и могу терпеть других людей, что в разы вас лучше, не означает, что я был рад давать концерты по вашему наставлению! — Фредерик подносит руку к груди, разжимая пальцы, и грозный взгляд переходит в более спокойный. — Ференц, вы… — Нет уж, постойте. Не были вы против. Вы взрослый мужчина, что вправе за себя постоять, да и я не чудовище, чтобы вам в чем-либо отказывать, пусть даже в отвержении самого меня! — венгр отходит от подоконника, приближаясь к чужому клавиру и легко проводя по нему пальцами. Мысли в голове горят красным цветом, и как это остановить, никому не известно. И они принимают одно решение. Верное? Перейти в наступление. — Прекратите… Строить из себя неженку! Вы отвратительны мне, ваше общество… Ранее внушало мне уверенность, вы были мне так интересны, «о, гений!». Мне даже казалось, что это чувство взаимно, я… Знакомил вас с друзьями, и что? И вот чем вы мне отплатили! Оскорбляете их, безвинных людей, из-за своей боязни общества! «Великий Фредерик Шопен охладел к жизни, великий Фредерик Шопен желает умереть, ах, нужно его утешить, вы ли поможете»? — Фредерик, вытаращив глаза, словно ребенок, испугавшись раскрытой родителями тайны, смотрит на Листа, что лишь смеется в ответ. — Вы несносны, как вы можете… Впрочем, неважно. Если вы позволите, я уйду, хотя, если и нет, я, по вашему же методу, в любом случае покину это мерзкое помещение! — Прекратите это! — Фредерик расставляет руки в стороны, преграждая своим телом дорогу другу. — Прекратите, как ребенок, скидывать всю вину на меня! Вы… Вы — несносны! Знаете, что я слышал на днях? Вчера я долгое время общался со Скарийским. Он много спрашивал о вас; о, он от вас без ума, дорогой Ференц. Все говорят мне о вас, словно я ваш отец, что должен быть рад всем успехам и следить за всеми передвижениями. В общем… Краткий пересказ слов этого венгра был разве что: «пою себе дифирамбы, аки дилеры делают со своими товарами грязной ночью». Я встал, чтобы уйти, к тому же, к нам подошла какая-то дама — в черных брюках и длинном фраке — прекрасный момент уйти. Но тот остановил, оскорбив меня, мол, не слушаю о друге, одно самомнение затмевает мне глаза, как туман. Я промолчал, на что он, подняв публику, вновь обратился ко мне. Как были мне противны эти лица, это женщина усмехалась надо мной, как делали еще десятки. Гордо выйдя из заведения, я… Горел желанием пойти к вам, да только безумная мысль, что вы один из них, меня остановила. — Я — один из них?! — вскипел Лист, слегка поразмыслив над рассказом. — Знаете, я никогда не был против вас, даже сейчас. На этом и закончим наше общение. Прощайте! — он быстро двинулся в сторону двери, закрывая глаза на молебные крики позади. — Да прекратите вы… От меня отвернулись все: Титус, Жорж, общество, что провозглашало меня великим композитором столькие годы… Отчего вы ушли в тень, лишь я ворвался во Францию? Вы? Вы… последний. Прошу, Ференц, я не хотел, простите же меня, дурака! — он дернул Ференца за рубашку, отчего тот развернулся, уставившись сверху вниз грозными глазами, в которых видна была лишь обида. — Мне… Нужно идти, — шепчет Ференц, отворачиваясь и вырываясь из легкой хватки. Фредерик вновь заходится кровавым кашлем, от которого самому ему становится противно так, как нельзя выразить. В ушах начинает стучать, и, оглядевшись по сторонам спустя лишь пару мгновений, Ференца в комнате он не находит. 1848 год. Фредерик, сквозь силы, дает свой последний концерт в Лондоне, на котором, смутно отвлекшись от инструмента, видит в толпе знакомое лицо, что тенью исчезает в небытие. Нет, это не может быть Лист… Черная фигура ушла из жизни навсегда.