For I have lived that night/Ибо я пережила эту ночь

Бьерн, должно быть, рассказал маме, когда уставшая Гида смолкла и собиралась ко сну. Лагерта – холодный гнев, венцом которому ожидание. Ее глаза полны слез от горя и боли. Она – тихая ярость, превращающейся в безнадежную горечь. И когда эта самая горечь переполнит разбитое сердце – их семья содрогнется, вспыхнет. Гида беспомощно наблюдала, как печаль и гнев смешивались в жестах матери. Лагерта похожа на веревку, которая тянется и тянется, и вот-вот – разоврется. Гида понимала, что должна была хоть как-то утешить маму, облегчить ее боль и страдания, но отчего-то не могла. И вот она наблюдала за Сигги, пока та старалась изо всех сил со своими историями и песнями. Гида благодарна Сигги. Благодарна ее щедрому сердце. И пока она смотрела, то с ужасом кое-что поняла. Смертельный ступор, поднимающий уродливую голову, снова пытался заявить на нее права. И все же, все, о чем молилась Гида – о мире в сердце матери, но она знала, что мира не будет без войны, и правда, наконец, выйдет наружу. Видя, как напряжена мама, Гида уже могла сказать – война уже близко, стояла на пороге. День, когда все рухнуло, не мог быть более прекрасным. А еще полным печалей. Соленый бриз приносил нежную песню волн прямо на берег Каттегата. Казалось, что все собрались на берегу, чтобы поприветствовать возвращающиеся драккары. Шепот встревоженных женщин и бормотание нетерпеливых мужчин путались с оживленным криком чаек, круживших над их головами. Гида стояла рядом с матерью и братом. Они оба встревожены и нетерпеливы – устали ждать, но боялись новостей, которые приносили с собой драккары. Она оглядела толпу и увидела знакомые лица, искаженные самыми разнообразными эмоциями: Сигги пыталась взять себя в руки и оставаться сильной в своих молчаливых страданиях, Хельга, казалось, нервничала из-за безымянного страха, а в бледных глазах Ательстана печаль. Ожидание невыносимо. Гида закрыла глаза, и все вокруг нее замерло – на периферии сознание осталось лишь легкое дыхание, да мелкое мельтешение. Мысленно сбросив якорь и прогнав тьму, Гида открыла глаза – первый драккар достиг причала, толпа вокруг нее разразилась криками и проклятиями. Ее отец вернулся победителем из печальной битвы – измученный болью и истерзанный собственным выбором. Полуденное солнце прекрасного летнего дня одновременно ослепительно в небесном сиянии и жестоко в своей суровости – оно не обманывало, поэтому обнажало прегрешения Рагнара и страдания Лагерты. Никаких секретов, тайн. Правда всегда открывалась тяжело. Расплата, которой так боялась Гида, произошла в мгновение ока. Среди разъяренной толпы, обозленной смертью близких и предательством, которое пробирало до костей, взгляды ее матери и отца встречаются. Среди разочарованных криков боли и отчаяния взгляды ее родителей пересеклись. В разгар трагедии их собственной семьи судьба Каттегата вновь дала о себе знать. Сердце Гиды болезненно тяжело билось в груди, когда она смотрела на резню вокруг нее. Ее дорогой, храбрый и сильный дядя оказался предателем среди тех, кто, скорее всего, разорвал бы его в клочья, если бы не их обычаи и законы. Неподвижная и убитая горем Сигги, которую трясло от вины и страха. Ее брат с упрямым блеском в глазах, со сжатыми кулаками и всем своим существом, дрожащим от трепета. Хельга, со слезами на глазах, бросающаяся к бесчувственному телу Флоки. Ее родители застыли в смертельных объятиях откровения и горькой правды. Гида стояла посреди творящегося безумия и чувствовала, как ее сердце сжималось от надвигающегося чувства гибели. Трапеза напряженная, полная косых взглядов и резких движений. Некому поднять настроение, ведь Флоки лежал в лихорадке от ран, полученных им во время битвы. Ательстан сидел дальше, чем обычно, и позволял теням обнимать его. Тем не менее, Гида все еще видела, как его руки слегка дрожали. Сигги такая жесткая и неподвижная – она старалась оставаться сильной и собранной, но в то же время не встречалась ни с кем взглядом, словно пыталась раствориться в воздухе. Предательство Ролло давило на нее, Сигги в какой-то степени чувствовала себя ответственной за всю боль и смерть, принесенные родным и близким. Она заметно вздрогнула, когда ее отец упоминал об Арне. Весь пожар разгорелся в тот момент, когда Лагерта задала простой вопрос. Тот самый, который вызывал чувство ярости, предательства и разбитого сердца. Тот самый, из-за которого ее отец ушел в другую комнату, а мать последовала за ним с горькими словами на устах и едва сдерживаемыми слезами на глазах. После маленького пожара гнев Большого Зала оказался потушен. Никто не осмеливался заговорить, единственные звуки, которые эхом отражались от стен – стук ложек о тарелки. Сигги поспешно закончила трапезу и извинилась – скорее всего, чтобы пойти поискать Ролло. Бьерн что-то пробормотал в свою недоеденную тарелку супа и тоже поспешно скрылся. Ательстан тяжело вздохнул и сжал руку Гиды в ободряющем жесте – хотя сомнения там-таки были – и пошел за Бьерном. Видимо, чтобы не дать Бьерну совершить какую-нибудь глупость. Гида осталась в одиночестве. Она провозилась с остатками супа, казалось, целую вечность, а потом подошла к очагу. Ей не хотелось выходить наружу, чтобы увидеть чужие страдания. Ей нужно некоторое время, чтобы переварить все, что произошло сегодня: плен ее дяди и неминуемый суд. Болезненное состояние Флоки и риск того, что он может не пережить две недели. Боль ее родителей, которая и ее боль тоже, ведь родители – ее мир, ее убежище. Гида опустилась на пол рядом с очагом и смотрела на танцующее пламя, зовущее ее. Она искала утешения в их потрескивании и тепле в их сиянии. Она позволяла им поглотить себя, и когда она упала боком на холодный пол, бесчувственная и внезапно ослепшая – ее настигло первое видение.