Семь вечеров в декабре

В квартире холодно. Все окна закрыты, батареи горячие — Арсений кладет ладонь на ту, что на кухне, и пару секунд держит, пока кожу не начинает печь — действительно, горячие. Но воздух все равно холодный, как и пол, так что даже в толстовке и теплых носках тело полностью не согревается и кончик носа всегда остается слегка подмерзшим. Арсений наливает в чайник воды до нижней отметки — хватит на одну чашку — и подходит к окну. Он привык, что обычно ноябрь в городе растягивается почти до Нового года — температура не опускается ниже нуля, а снег выпадает мокрым дождем и сразу же тает, оставляя лужи. Но в этом году зима начинается сразу вместе с декабрем, и вот уже несколько дней город вязнет в почти январской метели. Чайник закипает, отключаясь, и Арсений отвлекается от снега за окном и кидает в кружку пакетик зеленого чая. На самом деле он бы лучше выпил кофе, но уже почти одиннадцать вечера и, хоть завтра ему никуда не нужно идти, лежать без сна до четырех утра из-за чашки кофе не хочется. Потому что лежать без сна это телефон, соцсети, бессмысленные видео, оставляющие яркие пятна перед глазами, и книга, на которой никак не получается сосредоточиться из-за того что руки сами тянутся к телефону, перелистывают фотографии в галерее, заходят в мессенджеры и зачем-то проверяют онлайн — был недавно. Ну да, по-другому там написано и не бывает. Арс и сейчас заглядывает в телефон, читает последнее сообщение — три дня назад, от него самого. В сообщении фотография из Пулково — он только вышел из аэропорта, и в Москве, когда улетал, было ветрено и немного дождливо, а в Питере снег плотной стеной, из-за чего на снимке не видно даже машин, только отблески фар — и подпись: у меня тут зима. Антон сообщение прочитал, но не ответил. Но Антон занят часто и много, и Арсения оставленные без ответа сообщения не задевают. Он не уверен, есть ли у него вообще какое-то право чувствовать себя задетым: они никогда ничего друг другу не обещали. Просто иногда Антон в Питере на концерте Команд, и если Арсений тоже в Питере — Антон приходит и чаще всего остается до утра. Не пишет, не спрашивает можно ли зайти, просто сразу звонит в домофон или стучит в дверь. Пару раз он приходил, а Арсения не было дома: кино, корпоратив в другом городе, просто куда-то уехал, потому что дела. Но и тогда Антон тоже не писал и ничего не спрашивал, а Арс потом из сказанного мимоходом — я кстати тут в Питере был — понимал, что Антон заходил, а его не было. И ему бы тогда спросить — почему не позвонил? Сказать — я же мог в магазин за углом уйти и через пару минут вернуться. Но каждый раз они были не одни и он будто в шутку спрашивал только — а что не зашел? На что Антон плечами пожимал, будто отвечая — а чего заходить, я же на концерт и обратно. Пара таких ответов, и Арсений дал ему ключи. Антон ключи взял, но до сих пор, когда приходит, просто стучит в дверь. Арсений греет руки о быстро остывающий чай и думает, как так получается, что Антон может приходить к нему когда хочет, рассыпаясь на голову первым снегом, и Антона он всегда ждет, всегда впускает, никогда ничего не спрашивает — да он и не стал бы объяснять. А ему самому даже если бы захотелось в случайную ночь в Москве к Антону прийти, пришлось бы писать, уточняя — а можно ли? дома? не занят? один? я приду? И Арсению прийти хочется очень часто, но никогда не выходит сначала написать, поэтому он к Антону не приходит. Приходит только Антон: в прихожую шумно заваливается, летом скидывает рюкзак и стягивает кроссовки, наступая на пятки, зимой оставляет влажные следы на коврике, курткой шуршит, бросает ее на пол поверх мокрой обуви, в ванной руки намыливает, пока Арсений стоит за спиной и через зеркало заглядывает в глаза, улыбается, а потом следом за Антоном идет на кухню, где тот сразу же усаживается за стол и ждет пока ему сделают чай и спросят хочет ли он есть. Антон есть всегда хочет, а у Арсения в холодильнике обычно только апельсин со сморщенной кожицей, подернувшийся твердой корочкой кусок сыра и банка зеленого горошка, который отдельно от оливье никто никогда не ест. Арсений в Питере наездами — нет смысла что-то в холодильнике собирать и хранить: овощи гниют, колбаса портится, сыр плесневеет и только горошек ждет своего дня вот уже пару лет. Но Антон начинает приходить с концертов голодный, и Арсений постепенно привыкает возвращаясь домой одним из первых дел заказывать продукты — чтобы были, даже если через несколько дней обратно в Москву. Хлеб, сыр и масло, яйца, хлопья и молоко, йогурты, которые все на вкус как фрукты из набора лего, зато хранятся долго, а Антону нравятся и такие, кофе для себя и чай, черный и зеленый, потому что какой Антон захочет чай вообще ни от чего не зависит, так что проще, чтобы было два. Антон приходит — и гулкая тишина квартиры теряет гулкость, наполняется звуками. Куртка шуршит, телефон у него постоянно вибрирует, присылает какие-то сообщения, конфорки на плите щелкают, зажигается газ, сковородка стучит — Антон голодный, а у Арсения все ингредиенты для омлета, даже сыр и помидоры. Антон что-то рассказывает, обо всем подряд спрашивает, с порога смеется, вилкой по тарелке стучит, разламывая омлет, веревочку от чайного пакетика на ручку чашки наматывает, так что потом, если Арсений сразу забывает помыть, веревочка деревенеет, к ручке прилипает и нужно отдирать ее ногтем. Антон у Арсения в квартире всего несколько вечеров каждый месяц без какой-либо периодичности, то есть совсем не часто, недостаточно, чтобы привыкнуть, но сейчас на холодной кухне без него слишком тихо. Арсений смотрит за окно — в доме через дорогу у кого-то уже светится гирлянда: лампочки мигают хаотично, почти сливаются со снегом, который ветром разносится во все стороны и закручивается в спирали. Ему вдруг тоже хочется гирлянду, но такую, чтобы не мигала и лампочки не разноцветные, а теплые, желтые, чтобы можно было на кухне только ее включать вместо лампы. Он заходит в приложение доставки продуктов, чтобы проверить, есть ли у них гирлянды, как в дверь стучат. У Антона на этой неделе нет концертов в Питере — Арсений посмотрел его расписание еще пару дней назад. Поздно вечером может прийти соседка, пожилая женщина, которая живет этажом выше и иногда просит помочь включить свет на лестничной площадке. Дом старый, от перепадов напряжения часто выбивает пробки, и он уже не раз и не два по ее просьбе с фонариком копался в щитке на лестнице. Арсений не глядя в глазок открывает дверь — но на лестнице свет горит, а за дверью не соседка, а присыпанный снегом Антон, который в квартиру протискивается, куртку снимает, присаживается и развязывает шнурки на высоких ботинках, оставляя на полу слипшиеся льдинки. — Ты чего, Шаст, — говорит Арсений.— У тебя же нет концертов на этой неделе. Антон не отвечает, только тихо чертыхается, пытаясь замерзшими пальцами развязать запутавшиеся шнурки. — А сам чего. — Антон наконец справляется с ботинками и тут же наступает носком в подтаявший снег. — Не было да появилось. Завтра в Ленсовета. — А что так поздно решил приехать? — Захотелось, — Антон ему улыбается. — Не ждал? — Тебя сложно предсказать, — улыбается в ответ Арсений. — Как снег на голову, — охает Антон, меняя голос, и трясет головой, обдавая отскакивающего Арсения растаявшим снегом. — Погода у вас пиздец, — сообщает он как ни в чем ни бывало и идет в ванную. Арсений закидывает его мокрую куртку на дверь комнаты, чтобы просушилась, и идет следом. — Три дня уже такое. — Он смотрит как Антон намыливает руки и шипит от слишком горячей воды. — Замерз? — Ага. Сделай чай? — Есть будешь? — спрашивает Арсений уже из кухни. Антон не отвечает, и Арсений вздыхает, включает чайник и открывает холодильник: оттуда на него смотрит ровный строй йогуртов, молоко в картонной коробке и так и не распакованный сыр. Антона он действительно не ждал, но по привычке продукты все равно купил. — А есть что из еды? — спрашивает Антон, заходя на кухню и занимая его стул. Арсений хмыкает и выуживает из холодильника банку горошка. — Все еще ждет тебя. — Он показывает банку Антону. — С хлебом будешь? — Как ты достал с этим горохом, — морщится Антон и смеется: — Мы же вроде договаривались, что его нужно хранить до особого случая? — Да, но не определились какой случай считать особенным, — рассеянно бормочет Арсений, заменяя горох на сыр и масло и закрывая холодильник. — Новый год? — Нет, — Антон мотает головой и одним глотком допивает холодный чай из чашки на столе. — Он каждый год, что особенного. — Ну а что тогда должно произойти, чтобы ты этот горох у меня уже съел, Шаст? — Арсений шуршит пакетом от хлеба и достает деревянную доску. — Три вещи. — Антон откидывается на стуле и начинает загибать пальцы: — Сережина свадьба, — Арсений намазывает на хлеб масло и закатывает глаза, — Димин развод…. — И что-то про Стаса видимо? — Про него не интересно, — отмахивается Антон. Арсений хмыкает и начинает нарезать сыр. — Ну и что третье тогда? — Ты сбил меня и теперь я не знаю. Чьи-то похороны. — Чьи угодно? — уточняет Арсений, укладывая на хлеб ровные кусочки сыра. — Ну нет, твои или мои пускай. — Прекрасно. — Он ставит перед Антоном тарелку с бутербродами и чашку с чаем. — А если ты умрешь первым, как ты его съешь? — В этом и план. — Антон придвигает к себе тарелку. Арсений доливает кипяток в свою чашку и садится напротив, наблюдая, как Антон с аппетитом откусывает по половине бутерброда за раз. — Арс, ты лучший, — говорит Антон с набитым ртом. — Как у тебя вообще получается сделать сыр на хлебе таким вкусным. — Ты просто всегда приходишь голодный, — улыбается ему Арсений и раскручивает веревочку от чайного пакетика, которую Антон уже успел обернуть вокруг ручки. Антон доедает все бутерброды, допивает чай и расслабленно облокачивается на спинку стула, потягиваясь. — Лучше? — Осталось только покурить, — довольно кивает Антон. Он приоткрывает окно, впуская в кухню холодный ветер, и притягивает к себе пепельницу. Арсений, поеживаясь и обнимая себя за плечи, встает рядом. — Смотри, — протягивает Антон руку за окно, и Арсений смотрит на зажатую в пальцах сигарету, которую засыпает снегом, — там у кого-то гирлянда на все окно. — Ага, я видел. — Уже декабрь что ли? — Ну привет, Шаст, — улыбается Арсений. — Уже дней пять как. — И Новый год, получается, тоже скоро, — произносит Антон задумчиво. — Ну да. — Лето вообще как-то мимо прошло. Я не заметил даже, что уже осень кончилась. — Снег тебе не намекнул? — Да не знаю. — Антона немного потрясывает от холода и он прижимает к себе одну руку. — Постоянно едешь куда-то, всем что-то нужно. Я вообще не успеваю замечать, что там на фоне происходит. Недавно же прошлый отмечали. — Отдохнуть не пытался? — Арсений смотрит на него украдкой, отмечая складки в уголках губ и синие круги под глазами. — Вот я отдохну, и ты умрешь первым, — шутит Антон и тушит сигарету, наконец-то закрывая окно. — Кому такое надо? — Никому такое не надо, — соглашается Арсений и добавляет невпопад, когда Антон садится рядом с ним на подоконник и вытягивает ноги: — Может тоже гирлянду куплю. — С ней хорошо будет. — Антон зевает и трет глаза. — Ты когда обратно? — Завтра после концерта. Там потом Контакты еще. — Пойдем спать тогда может? Антон еще раз зевает, соглашаясь, и уходит в душ. Арсений убирает в раковину тарелку и чашки, поправляет занавеску, выключает свет. Выходит, но у двери почему-то оглядывается — в темноте кухни бледно светятся часы на микроволновке и кажется, что снег за окном, подсвеченный оранжевым фонарем, идет совсем близко, будто просыпается на пол. Арсений прислушивается к шуму воды в ванной, смотрит на две чашки в раковине, дотрагивается тыльной стороной ладони до теплого кончика носа — согрелся — и пытается ухватить ускользающее чувство перемены, понять, почему пока Антон не пришел на кухне было холодно, немного пусто, свет казался слишком ярким — а сейчас будто бы ощущение надвигающегося праздника на кончике носа, словно он ребенок и завтра утром проснется, а под елкой ждут подарки — но визуально перемена не улавливается, оставаясь всего лишь ощущением, и, немного постояв на темной кухне, уходит в спальню. Пока Антон в душе, он методично готовится ко сну: расправляет постель, стягивая покрывало и откладывая его на кресло, взбивает две подушки, ставит телефон на зарядку, раздевается и забирается под холодное одеяло. Следит за Антоном в темной комнате, который раздетый долго вытирает мокрые волосы полотенцем, а потом тоже забирается под одеяло, притягивая к себе Арсения как-то резко, одним движением, — и у него плечи все еще влажные и очень теплые, из-за чего он напоминает дерево в тропическом лесу. Арсений прижимается к нему всем телом, руки подмышками протягивает, скрещивая на спине, и закрывает глаза, отдаваясь приятному чувству, которое бывает, когда после долгой и утомительной поездки возвращаешься домой. — Замерз? — спрашивает Антон, поглаживая его по спине. Арсений Антону не отвечает, только за ухо носом утыкается, чуть отгибая мочку: от Антона пахнет мылом, которое лежит в мыльнице в ванной, распаренной кожей и чем-то еще очень знакомым — Арсений не может себе этот запах объяснить, он никак не называется и в нем нет парфюмерных нот. Просто Антон, если прижаться близко-близко, так пахнет всегда: что-то от ветра на перроне Московского вокзала, что-то от сигарет, что-то от влажного горячего запаха воды, которую выливают на раскаленные камни в бане, — но, наверное, просто Антоном, как и Арсений наверняка пахнет самим собой. Арсению нравится, что Антон редко пользуется парфюмом, потому что тогда от него пахнет вот этим родным, гастрольным запахом — чуть слабее на шее у кадыка, ярче над ключицей и совсем сильно за ухом. Арсений именно за ухо носом и утыкается — и в этом запахе все: начало декабря, снег за окном, поезд, в котором Антон ехал в Питер, несколько выкуренных сигарет. В этом запахе веревочка от чайного пакетика прилипшая к чашке, брошенные в прихожей мокрые ботинки, мягкие ладони на лопатках, которые гладят, но то и дело соскальзывают вниз к резинке пижамных штанов. — Я скучал, — говорит Антон немного отстраняясь. — Я тоже, — вздыхает Арсений, прикасаясь к его губам. Антон крепко сжимает его лопатки, так, что даже немеют плечи, целует долго, дышит горячо, с губ опускается к шее и возвращается обратно. Арсений податливо отвечает, жмется, старается прикоснуться плотнее, как и Антон разгоняясь от пары прикосновений без долгого разогрева. Антон теплый на ощупь, почти горячий, как печка, — и Арсений в его жаре греется, тихо постанывая в поцелуй, когда он все-таки оттягивает резинку штанов и крепко сжимает в кулаке член. Арсений к прикосновению тянется, подается, ему как обычно не хватает терпения — и он, ворочаясь, снимает одежду и кладет руку поверх кулака Антона, приостанавливая. Антон понимает всегда, если не слышит — читает по губам, не видно губ — ловит во взгляде, в движении, в неразборчивом шепоте. Антон понимает и сейчас — придвигается еще ближе, сжимая в кулаке уже два плотно прижатых члена, а потом руку убирает, позволяя Арсению двигать ладонью самому, и только иногда инстинктивно толкается навстречу. — Там, под моей подушкой, — сбивчиво шепчет ему в губы Арсений, и Антон ничего не отвечает, сразу же рукой тянется, достает смазку, а потом, не переставая целовать, осторожно, мягко оглаживая, Арсения растягивает. Арсений от всех этих прикосновений разнеженно плавится. У него потом в памяти каждая такая ночь остается не четким воспоминанием, а тактильным ощущением, когда вспоминается не сам секс, а слова вроде близко, очень тепло, плотно. И если в холоде кухни, с чаем в руках, он еще может пытаться рассуждать о том, почему Антон на самом деле приходит, что чувствует и не пора ли им об этом поговорить, то во влажном жаре постели все это каждый раз теряет фокус и отступает на дальний план. Антон приходит — а остальное не так и важно. Антон рвано выдыхает, останавливает его руку и шепчет: — Перевернись. Арсений ложится на живот, сжимает член в кулаке, немного выгибается навстречу теплому и тяжелому Антону, который ложится сверху, вжимает его в матрас, целует в шею, приподнимая волосы, трется членом между бедер, имитируя движения и заставляя прогибаться сильнее. — Антон, — не выдерживает Арсений, жарко выдыхая в подушку и не договаривая. — Дай мне минуту, — просит Антон, наклоняясь к его уху. — Я так увлекся, что меня надолго не хватит. Арс поворачивает голову и утягивает его в поцелуй, стараясь не ластиться слишком сильно, но тело, придавленное возбуждением, не слушается — спина все равно выгибается, член подергивается, с губ срывается тихий стон — и Антон рычит ему что-то жаркое и несвязное прямо в губы, что-то про — блять, Арс, ну ты же пиздец, как мне с тобой вообще… — и, чуть сжимая пальцами шею, все-таки входит. Арсения тут же накрывают все эти ощущения, которые останутся даже когда Антон уедет — близко, жарко, узко, глубоко. Он прогибается еще сильнее, стремясь плотнее прильнуть, лопатками ощущает жар кожи, улавливает каждое слово, которое Антон ему в затылок бормочет, и сжимает пальцами простынь от каждого срывающегося стона. — Как ты так всегда реагируешь? — тихо спрашивает Антон уже после душа. — На что? — Арсений слышит в вопросе улыбку и тоже улыбается. — На меня, наверное, я не знаю. — А как я реагирую? — Очень отзывчиво. Каждый раз. Арсений мог бы ответить честно — вывалить все, что каждый раз чувствует, когда открывает Антону дверь или заваривает ему чай. Рассказать, что любое прикосновение сначала успокаивает, как сто капель валерьянки в стакане воды, а потом то же самое прикосновение заставляет сердце зашкаливать, разгоняя по венам кровь, и пальцы на ногах поджиматься. Он мог бы рассказать, что тело реагирует само, что он еще подумать не успевает, а тело Антона уже чувствует, голос слышит и без промедлений включается, отвечает. Арсений никогда Антону этого не говорит, ему так много откровенного знать нельзя, потому что Арсению страшно. Страшно, что Антон вдруг осознает, что его не просто так ждут, впускают и подставляются под поцелуи, поймет, что это давно уже не влечение, не влюбленность и даже не страсть. Арсения и самого немного пугает настигающее иногда понимание всей глубины того, что он рядом с Антоном чувствует, и поэтому он отвечает первое и шутливое, где-то близкое к правде и одновременно от нее очень далекое, что приходит в голову: — Я не уверен, — шепчет он, — но возможно ты мне просто нравишься. — У меня до сих пор каждый раз как будто стереотип ломается, — шепчет в ответ Антон. — Ты же обычно весь такой, знаешь, Арсений, — он тихо смеется. — Хочешь меня выебать, да я сам тебя выебу. А потом ты вдруг такой как сейчас. Чуткий, пиздец, на все вообще. У меня крыша каждый раз едет за две секунды. — Я могу и выебать если надо, Шаст, — лениво отзывается разморенный сексом и неостановимо проваливающийся в сон Арсений. — Давай без угроз, — смеется Антон. — Давай спи уже. — Сплю, — отзывается Антон, рисуя пальцами узоры на его плече. Ветер за окном успокаивается и ближе к утру, когда дворники начинают расчищать тротуары для первых прохожих и громко скребут лопатами по обледенелому асфальту, метель становится обычным снегом.