«Go ahead just try and stop me
I'll make sure you leave crawling»
02/2008
В зеркале отражается совсем другой человек. Длинные светлые волосы растрепаны и спадают на лицо, бросая тень на бледные глаза и едва заметные синяки под ними. Она рассеянно отмечает, что её отражению растрепанные волосы идут даже больше обычных аккуратных причесок. В приглушенном свете острые черты лица выделяются ещё сильнее, на припухших губах — ссадины и мелкие раны. Пальцами она касается своей щеки — и определенно чувствует прикосновение. Над её головой красным пятном маячит имя. Она так привыкла его видеть, что не обращает на него внимания. И всё-таки она не понимает, когда мисс Гласк из жесткой становится по-настоящему жестокой. В какой момент эта её половина — худшая половина — становится во главе угла? Уродливая, сломанная, сформированная совсем другим человеком. Она столько лет работает над тем, чтобы укротить её, посадить в клетку и лишь наблюдать со стороны, смеясь над тем, какой слабой и глупой она может быть. Она не понимает, когда клетка всё-таки распахивается и она выбирается наружу. Теперь она смотрит на неё с той стороны зеркала и улыбается — по-настоящему ярко, да и глаза её вовсе не бледные. Они — льдисто-серые — блестят и время от времени отливают красным. Эти глаза тоже кажутся ей проклятыми. Чужими. Добрую половину своей жизни Аманда Гласк выгрызает себе путь наверх: сначала у этих жутких чудовищ, — того, что едва не уничтожает её и того, что поселяется глубоко внутри неё самой — потом у общества, в котором оказывается, а затем и у собственного отца. Она ещё помнит, как он отказывается принимать свою дочь в качестве преемника. Она помнит ту ожесточенную гонку талантов и разумов, в какую она вступает, чтобы противопоставить себя тому, кого отец выбирает сам. И она побеждает. Аманда Гласк побеждает всех на своём пути, кроме самой себя. На её искалеченных губах в отражении играет ядовитая улыбка. Она уверена, что всё начинается в тот момент, когда она решает отыграться. В тот момент, когда замечает отвратительно похожего на Роудса Миками и говорит себе, что хочет его сломать. Именно тогда висящий на клетке замок щелкает в первый раз с шестнадцати лет. Их отношения напоминают качели: она раз за разом привязывает его к себе, чтобы потом ударить как можно больнее. Но он никогда не реагирует на удары. Почти никогда. И ей кажется, что в тот момент, когда он наконец-то отвечает ей ударом на удар, замок щелкает снова — взгляды их запертых глубоко внутри чудовищ встречаются. Тогда ей кажется, что она всегда может повернуть назад. В её жизни и без него достаточно чудовищ. Аманда касается пальцами яркого синяка чуть ниже правой ключицы и её отражение в зеркале вновь улыбается. Она наконец-то обращает внимание на тень, что неизменно маячит за её спиной уже несколько месяцев — с тех самых пор, как к ней попадает тетрадь. Она закрывает глаза. Становится ли тетрадь той отмычкой, что срывает последнюю пружину замка? Да. До своего знакомства с Рэм Аманда и не думает о том, чтобы вмешиваться в дело Киры. Ей нравится привлекать к себе внимание, она любит демонстрировать свою точку зрения — но до того момента ограничивается лишь короткими публичными выступлениями. Ощущение власти и безграничных возможностей, которое приходит к ней вместе с тетрадью, жажда новой информации и желание в очередной раз победить — вот что толкает её всё дальше и дальше в эту пропасть. В своем слепом стремлении она сталкивает туда не только себя, но и его. Чувствует ли он то же самое, когда смотрит в зеркало? Она не знает. Пытается ли бороться со своими внутренними демонами или принимает их и старается с ними ужиться? Она невольно вспоминает его тяжелый, но такой живой взгляд. Вниз по позвоночнику спускается неприятный холод. Аманда почти уверена, что ещё пару месяцев назад ни один из них не представляет, куда они сами себя заведут. — Говорят, владение тетрадью вытаскивает наружу все то худшее, что есть в людях, — она слышит шелестящий голос Рэм за своей спиной. — Поэтому справляются с этой ношей немногие. Сходят с ума, записывают в тетради своё имя или отказываются от них. Аманде хочется сказать себе, что она справляется, а вот в очередной раз лгать самой себе — не очень. Она привыкает обманывать себя каждый день и уже не может сказать, сколько лет живёт в этой лжи. Не может сказать, какая же она настоящая — та, что отбрасывает в сторону всякие эмоции и ставит лишь на победу или та, что упивается эмоциями так сильно, что не может себя контролировать. Аманда подозревает, что это две стороны одной медали. Не бывает односторонних медалей. Её отражение в зеркале бледнеет. — Мы с тобой действительно сработались, а? — на этот раз ей кажется, что улыбается она сама. Никто ей не отвечает — ни шинигами, ни собственное отражение. Аманда в который раз за вечер вглядывается в зеркальную гладь и пытается принять тот факт, что открытая клетка не закроется просто так. Пытается смириться с тем, что в зеркале отражается именно она.***
«My better me
Is not so mortified
Fucked up inside, but that ain't me
That's just my better me»
На потолке то и дело отражается отбрасываемый со стороны окна свет. Он наблюдает за ним уже добрых минут пятнадцать, не в силах ни заснуть, ни просто сомкнуть глаз. Чувствует, как внутри, подобно запертой в клетке птице, бьётся совесть. Он не может отделаться от мысли, что поступает до отвратительного неправильно — поступает точно так же, как все те, кого он ненавидит на протяжении всей жизни. Пойти на сделку с совестью ради короткого, сиюминутного желания — это преступление. Можно пытаться оправдать его чем угодно, но от этого оно не превратится во что-то другое. Он совершает преступление, когда заносит ручку над страницами тетради и вписывает туда имя человека, который никогда не бывает вне закона. Он совершает преступление, когда нарушает прямые приказы Аманды. Он совершает нечто худшее, чем преступление, когда поддаётся на её просьбы и давит на самое — и единственное — слабое её место. Он тяжело выдыхает и прикрывает глаза рукой. Он знает о ней всё — начиная от того, что она переживает в свои тринадцать лет и заканчивая тем, каким является когда-то её мучитель. Знает о том, насколько они похожи и знает о том, что визитной карточкой того всегда являются цифра четыре и художественным образом изуродованные тела. Взрослые лишены определенных конечностей или их частей, а их грудные клетки вскрыты так, что напоминают цветок; дети — всего лишь изуродованы художественной росписью в четырех местах. Когда он читает об этом в десятках новостных статей и криминальных сводок, то каждый раз вспоминает о жутком шраме на спине Аманды. Тем не менее, он позволяет себе считать до четырёх, когда она его об этом просит. Подчиняется ей, опьяненный своими желаниями и тем отвратительным чувством собственной власти, какое внушают ему тетрадь и те крупицы знаний, какие он обретает, занимая должность прокурора. Он знает, почему когда-то Аманда смотрит именно на него. Он догадывается, почему она вручает тетрадь именно ему. Знает, что ей хочется видеть его настоящим чудовищем — и иногда ему до ужаса хочется им быть. Память невольно подбрасывает ему воспоминания о выражении её глаз этой ночью, о её сбивчивом, но таком пронзительном шепоте. Ему становится не по себе от того, что он делает с ней — и с собой. Его тошнит. Он слышит шорох со стороны ванной и понимает, что не ему одному сегодня не спится. На душе становится еще противнее. Весь вчерашний день сливается для него в одно сплошное месиво из нетипичной кровожадности и трепета перед тем, что он сможет переступить через собственную одержимость. Сможет встать на ступеньку выше того, кого — или что — считает богом. Ступенька оказывается иллюзией. За той божественностью не скрывается ничего, кроме тетради и следующего по пятам шинигами. И он понимает, почему Аманда каждый раз просит его звать её только по имени. Понимает, почему её ментальное равновесие так легко пошатывается вслед за его собственным. Голова в ответ на эти мысли отзывается неприятной ноющей болью. Он гадает, чувствует ли она то же самое. В её глазах вчера — такое же жуткое безумие, как и в его собственных. Они оба подкармливают своих внутренних чудовищ, и это может стоить им жизней. От одного только воспоминания об этом к горлу снова подкатывает тошнота. Он прекрасно осознает всю абсурдность собственного поступка — его эгоизм может выдать все карты в руки детектива, и виноват в этом будет только он. Аманда — он уверен — на его месте может поступить иначе. Они с ней оказываются в очень похожих ситуациях: теряют мать по вине преступников и делают свои выводы, которые в итоге их и сводят. Проблема лишь в этом, что выводы эти разные. Он зацикливается и решает положить свою жизнь на уничтожение преступников задолго до появления Киры, а она — она решает создать лучшую версию себя, но никак не может отделаться от призраков прошлого. И он делает ей больно. Одним движением перечеркивает всё то, что она строит годами — так, словно и её старания тоже записывает в тетрадь. И ему так хочется забраться ещё глубже даже сейчас, хочется, чтобы она всё-таки произнесла вслух всё то, что он читает в её глазах каждый день. Ему кажется, что он этого не достоин. Он сам доводит её до этого отвратительного состояния, собственными руками ставит её в опасное положение и даже не задумывается об этом, когда пишет. В то мгновение он действительно чувствует себя особенным. Сейчас он кажется самому себе скорее тварью, нежели кем-то достойным. — У вас сегодня коллективный сеанс самоуничижения? — ленивый голос шинигами заставляет его вздрогнуть. — Вчера как-то повеселее было. Теру почти привыкает к этим комментариям и уже не обращает на них особого внимания. Этот бог смерти оказывается не меньшим эгоистом, чем он сам и не говорит ничего, что не интересно ему самому. Часто он гадает, насколько любопытна их жизнь таким существам и что они думают об их поступках, но не сегодня. Он поднимается с постели и бросает короткий взгляд на своё отражение в висящем на стене зеркале. Темные волосы растрепаны, под глазами залегли синяки, а на шее красуется несколько бледных красных пятен. Сегодня он гораздо больше походит на человека, чем вчера. Они с Амандой сталкиваются в дверях ванной комнаты. Она смотрит ему в глаза — и делает только хуже. Она принимает его даже таким. — Не спится, Теру? — улыбается, но её улыбка кажется какой-то странной. Он не может понять, что именно в ней меняется. — Нет, — он едва заметно качает головой и убирает с её лица одну из длинных прядей волос. — Прости, Аманда. Она не отвечает. Они так долго смотрят друг на друга, что он не выдерживает и просто притягивает её к себе. Зарывается пальцами в её волосы и вдыхает странный запах её парфюма, который слышится даже сейчас. Он молится о том, чтобы не услышать от нее ничего из того, что добьет его окончательно. Он — не тот человек, что достоин оказаться с ней рядом. Не тот, но отступить он уже не может. Его болезненная привязанность — та, которую он сам зовёт любовью — гораздо сильнее него самого. Он слаб до такой степени, что всё-таки идёт на преступление. — Если что-то пойдет не так, тебе придётся записать моё имя тоже, — говорит Аманда так спокойно, что её слова невольно отзываются противным холодом внутри. Он крепче сжимает пальцами её плечо. — Я знаю, что ты справишься. Ты замечательное чудовище, Теру. Он усмехается — нервно, мрачно и тяжело. Ему только предстоит смириться с тем, насколько чудовищным человеком он может быть.