* * *
сквозь пелену слёз мне пришлось рассказать ему всё, что случилось в тот злосчастный день со всеми подробностями. в ответ на это, мне предложили госпитализацию, но по моему лицу юрий андреевич, видимо, понял, что алишера я никуда отдавать, пока что, не собирался и не хотел даже об этом слышать. мои глаза забегали по кабинету, пытаясь за что-то зацепиться и, видимо, сдержать букет моих накопившихся эмоций. — артём артёмович, послушайте, я искренне верю, что вы сможете повлиять на моего пациента и являетесь для него близким человеком. вы и сами прекрасно понимаете, чем ему можно помочь, я ведь прав? — доктор, кстати, был не прав, я не понял в тот момент, что он имел ввиду: курс препаратов, который алишер просто прервал, чем сильно расстроил меня, или же врач говорил о лечении в специализированной больнице? из-за мыслей о психиатрической больнице у меня появлялась внутренняя паника. полтора года назад я бывал в одной из самых лучших таких лечебниц, навещая друга, и сказать о том, что там было хорошо — это просто нагло соврать. узнав о заболевании алишера, я всеми силами избегал ситуации, чтобы его не забрали, потому что лучше ему бы там точно не стало, я уверен. я даже помню свой ночной кошмар, когда мне приснилось, будто его силой забрали из дома и поместили в одной из больниц, мне было жутко смотреть ему в глаза после пробуждения. — как мне помочь ему снова начать принимать таблетки? — после длительного молчания, я решил попробовать всё-таки обойти неприятную для меня тему. — мне не совсем понятна степень образовавшейся проблемы, связанной с поведением пациента. лучше приводите его самого, если это возможно. — с этих слов я усмехнулся, надеясь, что это никак не задело врача. — юрий андреевич, он даже меня видеть не хочет, думаете, он с радостью приедет сюда? вы меня, конечно, простите, но он выходит пить только, когда я в душе или не дома, он ест только если просыпается раньше меня и никогда не отвечает мне на то, что я говорю ему, находясь за дверью. — рассказав обо всём на одном дыхании, я прикрыл лицо ладонями, стараясь успокоиться и не срываться больше на такие откровения перед врачом. но, может быть, это всё и нужно было рассказать именно тогда, ведь у меня всё-таки спросили о реальном состоянии алишера. — охх, я вижу всё действительно плохо. — с неким сочувствием врач посмотрел на меня, но тут же отвёл взгляд. — вам нужно каким-нибудь образом заставить его пить таблетки, понимаете, артём артёмович, это необходимая мера. хоть я и сам всё прекрасно понимал, придумать действенный план было тяжело, так как силы на исходе, любая мотивация исчезла, а все прежние старания обнсценены в один миг. искренне я старался не винить алишера за то, что он прекратил принимать таблетки, и, кажется, это получалось, ведь когда не видишь любимого человека более двух дней, зная, что он самостоятельно принял решение не пересекаться со мной, становится плевать на всё, лишь бы услышать его голос ещё раз.* * *
сегодняшнее утро далось мне особенно тяжело, хотя бы потому что алишер ничего не ел, и от него совсем не было никаких признаков существования. не то, чтобы они были ярко выражены ранее, но по крайней мере его действия были заметны, хоть он и пытался их скрывать. я был в аптеке, по рецепту купил все новые препараты, прописанные врачом алишеру, в надежде, что мне ещё удастся заставить его выйти из комнаты. ситуация принимала облик подростка с юношеским максимализмом и забастовкой и бедной матери, неспособной справиться с ребёнком. возможно, при других обстоятельствах это было бы смешно, но не сейчас, кажется, теперь я искренне сопереживаю всем таким мамочкам. на столе лежал пакет с нескромным колличеством упаковок различных таблеток, за окном, несмотря даже на тёплую весеннюю погоду, стал накрапывать дождик, а из-за туч, застелавших всё небо одним толстым слоем, стало темно с небольшим фиолетовым оттенком на стенах. я огляделся вокруг: белые стены, обвешанные забавными картинами моего авторства, полки наших с алишером любимых книг, небольшой беспорядок и приоткрытая дверь в студию, из которой виднелась специальная музыкальная аппаратура. мы так давно не записывались с алишером, ощущение, что вместе с его здоровьем, моим моральным состоянием и нашими отношениями, мы гробим ещё и наше общее любимое занятие — творчество. воспоминания взаимных тёплых улыбок, родного голоса из студийных наушников, ласковых поцелуев и откровенных засосов на шеях обоих. всё это привело меня в крайнее отчаяние, состояние, которое я ненавидел даже больше своего отца. пару ошарашенных шагов назад, и я оказался у двери, за которой находился мой возлюбленный, мой милый алишер. он так близко, он всего лишь за дверью, но я не могу ничего сделать, невозможным являются его прикосновения, слова о любви и смешные робкие комплименты по поводу моей причёски. я прижался к двери, пытаясь прислушаться и, может быть, задеть краем слуха хоть малейший вдох, хотя бы скрип пола от шагов, хоть что-нибудь. лицо моё сжалось в гримасе боли от понимания, что всё напрасно, я ничего не чувствую и не слышу. чёрт, больше всего на свете я ненавижу его болезнь, я ненавижу то, что ломает его жизнь с каждым днём всё сильнее и сильнее. я опустился на колени, всё также прижимаясь к двери, из моих глаз очередной раз потекли слёзы, не стоило даже напрягаться. раздался грохот — раскат грозы, пробивающий моё сердце тысячами игл, на душе стало невыносимо паршиво, ни стены, ни картины, ни дождь не имели больше никакого смысла, всё, о чём я мог думать это о том… что нельзя называть, думать о том, что я не смог бы произнести вслух. я боялся, что алишер уже никогда не сможет выйти ко мне, даже думать страшно о том, что эта стадия может носить суицидальный характер, я истерично отрицал это у себя в мыслях. пару раз я попытался дёрнуть ручку, находясь на грани срыва. я знал, что если алишер ещё может меня слышать, то ни в коем случае нельзя было вести себя столь депрессивно, больным никогда нельзя показывать, что их поступки сильно разочаровывают других. но я не смог сдержаться, я очень долго хранил в себе все свои эмоции, для меня этот груз стал тяжелее, чем я мог возложить на свои хрупкие плечи. с моего рта стали слетать характерные для плача звуки, которые я уже и не пытался заглушать, я откровенно говоря рыдал, царапая дверь отросшими ногтями. помимо этого произносить я мог лишь спутанные мыльные фразы, ничего, кажется, не означающие и путающиеся со всхлипами и вдохами. может быть, у меня началась настоящая истерика? я не знал точно, мне было уже плевать, мне было всё равно. спустя примерно час нарастающих по громкости рыданий, переходящий иногда на крики, я почувствовал пульсацию в голове, а позже и в груди. неприятное покалывание, вызывающее беспокойство из-за чересчур сильных «ударов», стало переходить в головокружение, и я тут же замолчал. знакомые ощущения, мне стоило лишь немного отодвинуться и поднять голову выше, как все предметы перед моими глазами стали расплываться в непонятные, то тёмные, то светлые блики. излишне сильное сердцебиение стало приносить значительный дискомфорт, и все конечности стали ныть. немного погодя я перестал мучаться, появилось ощущение полёта, будто я в каком-то неведомом пространстве лечу куда-то вниз. мне не пришло в голову, что я падаю в обморок из-за потери адекватной последовательности своих мыслей, а позже и потери их самих.