Wake Me Up Before You Go-Go

Домашняя готовка в канун Рождества не кроет постоянства и уюта. Принося печенье из гостиной, Юзу неизменно находит на кухонном столе баночку, в которой ещё два дня назад был джем. И зачем-то, вспоминая про муку, засыпает в рис две столовые ложки сахара. Не думаю, что это делается из-за банальной кулинарной дурости. Скорее дело в нерассчитанном жёстком лимите теплых чувств, который Юзу накладывает на каждого, кто идёт к ней в гости. Но этот лимитированный запас всё равно остаётся – поэтому к концу ужина ( если, конечно, не считать мух ) гости обязательно успевают заскучать. Когда остается последний, часто просто физически ощутимый перепад температуры между запертой плитой и сидящими вокруг, когда дужка чашек и тарелок перемещается, словно от леденящего ветра, наступает время благодати. От сердца отлетает всё то, над чем к этому моменту даже не было возможности подумать, и остаётся только простое умиротворение. И вот, наконец, эта минута. Стоит ли говорить, каким ярким и свежим может быть вид за её порогом? Занавешенные синим шторы пропускают сюда рассеянный свет, разлившийся по полу и потолку мягчайшими струями – точно так же ( только без обычных для пола пауз ) перекатывается по комнатам окружающий тишину воздух. Поэтому, даже распахнув все окна нараспашку, в комнате не станет холоднее. Тем временем с кухни доносится пыхтение кофеварки, переливание воды и щелчок выключателя – а затем, уже в прихожей, негромкое: «Сейчас открою…». Шум шагов по кафелю – и дверь из кухни в коридор с лёгкой раскачкой открывается, как ворота в мокрую от росы степь. – Прошу, входите! – раздается женский голос из прихожей. Прямо напротив входа возвышается обувной шкафчик со встроенной гардеробной. На вешалке – аккуратная пара белых кроссовок, сверху которых для охлаждения влажно поблескивает кусочек прозрачного пластика. На стене – календарь с натюрмортом из « Черной бабочки ». – Уютно тут, – одобрительно отзывается низкий мужской голос, когда дверь за гостем закрывается. – Прямо как дома. – Вот-вот, так оно и есть, правда? – мелькает в ухе женский шёпот, сопровождающийся тихим смешком. – Это ведь и называется домашней обстановкой, да? Садо? Вот и гости… Как всегда, появились неожиданно. Стук каблуков по паркетному полу, запах дорогого парфюма. Комната, на первый взгляд казавшаяся уже совсем пустой, вдруг наполняется людьми. Их трое, все как на подбор высокие и широкоплечие, хотя и одеты кто во что горазд – у одного длинное черное пальто, перехваченное в талии широким кожаным ремнём, у другого – черная кожаная куртка на голое тело, девушка же в желтом платье без рукавов стоит чуть поодаль, оглядывая комнату и дружелюбно кивая хозяевам. – Скорее, Ишида, здесь собрано самое лучшее, чтобы украсить дом к Рождеству, правильно? – слова Орихиме Иноуэ звучат почти искренне. Она единственная, с кем Юзу чувствует себя свободно – её легко принимать в обществе, она совсем не меняется, оставаясь всё той же энергичной блондинкой, чей оптимизм заставляет окружающих воспринимать её как связующее звено между ними. Остальные гости, напротив, выглядят очень замкнутыми и подобранными – их можно принять за молчаливых сотрудников какого-нибудь охранного агентства. Они мало говорят и почти не смотрят в сторону хозяина, изредка обмениваясь взглядами с непроницаемыми лицами. – И что же, будет настоящий пир? С огромным трудом сдерживаемое веселье возникает в сознании, сразу же подхваченном общим настроением, как только тут явился Куросаки Ишшин, который, как всегда в таких случаях (а он приходит каждый раз), выглядит очень странно. – Куда ты, отец, напялил свой старый костюм? – спрашивает Карин, выглядывая из-за его плеча. – Твоя одежда, кажется… – Я не знаю слова "старый", и не надо меня поправлять, – говорит он, и в его голосе появляется что-то похожее на обиду. Воцарилась тишина. Гости нервно переглядываются, переглядываясь перешептываются и ждут, чем всё это закончится. Ишшин тоже не хочет уходить, пока что он просто решил помародерствовать – под конец его в первую очередь интересуют книги, которых на полках довольно много. Мужчина перебирает одну за другой, осторожно берет какую-то книгу за бумажной обложкой (видно, тоже очень дорогую), листает, хмурится, ставит обратно и принимается с сосредоточенным видом листать дальше. Юза вдруг чувствует, насколько тяжёлыми стали его веки, несмотря на его усталость. Сейчас надо всего лишь дождаться прихода Ичиго, а там дело может пойти на лад. Гости проходят дальше по коридору – Юзу кажется, будто они останавливаются возле каждой двери, заглядывают в неё и возвращаются назад. Теперь их голоса долетают уже не из коридора, откуда они пришли, но из смежных комнат, где они тоже явно чем-то заняты. Странно, неужели за всё время, что они идут, никто так и ни разу не попробовал заговорить? Рукия вот только спускается вниз по лестнице – в гостиной она видит открытую дверь и падает в кресло прямо возле пуфа. Минут через десять появляются остальные, совершенно серьёзные, ничего не выражающие лица. Присоединяются к девушке, садятся за столик. – А Ичи этот, он надолго?– спрашивает кто-то. Никто не отвечает. Видно, всё обговорено заранее – может, думали, другой кто спросит? – Братик сегодня занят, ты не волнуйся. Мы будем ждать его здесь, или, если он придёт, будем у него в комнате, надо же как-то время скоротать… Обстановка в голове меняется на неопределённую и довольно туманную – что происходит вокруг, понять никак не получается. Лица становятся расплывчатыми, далёкими, говор за столом сливается в невнятное журчание. Рукия закрывает глаза. – Ты не думай, мы не засидимся, – слышит Юзу голос Рукии, никак в этом не участвующей. Это она незаметно подошла и села рядом. Кажется, её даже не очень волнует, слышит её кто или нет. – Куросаки так занят в последнее время, может и вообще не придти, тогда мы просто поболтаем немного. Только ты всё равно постарайся дождаться Ичи. Договорились? А то ты знаешь, какой он бывает иногда. Стрелки часов незаметно ползут по кругу, отмеряя минуты до возвращения Ичиго. Каждый из сидящих за столиком время от времени косится в окно, думая о своём, Карин читает какую-то книгу в красном переплёте, увлекаясь, перегибается через подлокотник и чуть не падает с кресла, Ишиду часто и сильно клонит в сон. – Да что ты так смотришь, Юзу, я не притворяюсь, честное слово! – сердится вдруг она. На её красивом лице, обычно казавшемся безмятежным и беспечным, появляется страдальческое выражение. – Если я и зеваю, то не напоказ, просто зевает тот, кому нет до этого никакого дела… Но ведь я думаю вовсе не об этом. Знаешь, ведь Ичиго тоже думает о нас. А когда он это делает, мне делается так грустно и одиноко, прямо хоть плачь. Такое чувство, словно меня кто опять хочет разлучить с моим близким человеком. Музыка за окном становится тише – и, наконец, в коридоре раздаются быстрые твёрдые шаги. Все поглядывают на дверь, напряжённо вслушиваясь. Шум распахиваемой двери – звук, которого все давно уже ждут – кажется таким громким, таким ощутимым, практически можно даже потрогать руками. И теперь все ясно видят Ичиго – несмотря даже на то, сколько на нём слоев одежды. – Мы здесь! – сообщает прибывшему милая Орихиме, строго глядя на Юзу, которая тут же вскакивает на ноги. – Как… С праздником, господа и дамы, с праздником. Прошу извинить за мой вид, сам не ожидал, знаете ли, – и он старается улыбаться, одновременно борясь со страшной сонливостью. В комнате вдруг становится тихо и тесно, слышно только, какое-то время тихонько переговариваются собравшиеся. – Ты задержался, это видно по твоим глазам, Куросаки. – Да кого я в наше время удивлю долгим отсутствием… Ишида, со счастливым праздником тебя, пока ты пьёшь свой виски. Настроение за этим столом и без того было хоть куда, сейчас же оно становится просто праздничным. Спор за другим столиком стихает – гости внимательно следят за происходящим, обмениваясь беспокойными взглядами. Орихиме отправляется помогать Юзу с готовкой. Из гостиной доносятся звон и щебет – Карин занялась сервировкой стола, кажется полностью углубившись в своё занятие. Ишшин, подперев голову рукой, созерцает потолок, изредка поглядывая в сторону бильярдного стола – он так тих и задумчив, так ни с кем и не говорит. Рука Кона, лежащего рядом, уже успевшего принять позу и закончившего «следить за миром», неподвижна, глаза закрыты. Немного приобняв Ичиго за плечи, Рукия опирается подбородком на обтянутую рукавом его рубашки шею, говорит: – Когда ты приходишь, сразу становится уютно и хорошо, да? Вот поэтому ты и зовёшь нас приходить к тебе, правда? – И когда такой праздник, как сегодня, и столько людей… мне очень хочется вам нравиться, поверьте. Они повисли в молчании, наблюдая за отблесками огня в камине и прислушиваясь к голосам за другими столами. Когда ритмичный перестук ножей и вилок вдруг стих, воцарилась странная пауза, слишком долгая, чтобы она могла длиться долго. Слышен был только тихий шум ветра за окнами – лишь иногда он нарушался тихим хлопком пробок, вылетевших из бутылок. Положив руку на ключицу Рукии, лежащую поверх рукава его лёгкой голубой рубашки, Ичиго взглядом остановил почти незаметное движение её ресниц, мягко проведя пальцами по её позвоночнику, засунув их между лопаток, произнеся: – Я тебе никогда не наскучу? Я часто бываю с тобой разным – могу говорить только о тебе и рассказывать что-нибудь, от чего у тебя улыбка не сходила с лица. – У тебя это получается по-настоящему искренне…