***
К концу октября Федя успевает выкинуть из головы курящих старшеклассников: у них там вся параллель одиннадцатых уже точно пробовала что потяжелее, так что заботиться об одном несчастном фанате сомнительного кино Фёдор не был намерен. Имя то забывалось, то вспоминалось, а вот странный разговор врезался до мелочей. Последнее, чего мог ожидать Фёдор от жизни, — это неожиданного столкновения с Андреем посреди улицы. Столкновения буквально: Федя только и успевает услышать странный шум вперемешку с топотом откуда-то из-за угла, как на него летит Андрей. Нелепо сталкиваются. Глаза у Андрея испуганные, огромные. — Боже! Я Вас умоляю, скажите, что я Ваш брат и что мы возвращались откуда-то, я не знаю, только алиби мне сделайте, я… Тут же становится очевидна причина такого испуга: с противоположной стороны панельки бежит пыхтящий мент, обтирая лоб от пота. Федя молча всучивает Андрею в руки один из пакетов (господи, они так столкнулись, что яйца не могли остаться целыми, ну за что Фёдору это несчастье), когда товарищ майор подходит поближе, сбавляя и так не особо шустрый бег. — Не видели тут бегающих пацанов? — спрашивает ментик. Федя пожимает плечами. — Есть пацан, но он не особо бегающий. — С Вами был? — Ага, мамкин помощник, — и для убедительности хлопает Андрея по плечу освободившейся рукой. — Тогда не наш. И разворачивается обратно. Федя спокойно ждёт, пока угроза скроется, и только после этого бросает на Андрея взгляд. — Ты мне яйца разбил, — сообщает осуждающе, на что Андрей вдруг прыскает, а вот Федя смешным это не считает. Или считает, но надо держать образ. — В больничку? — весело спрашивает Андрей, который буквально минуты три назад выглядел так, будто готов на тот свет отправляться. — Сдалась мне твоя больничка, — вздыхает Федя и пытается забрать свой пакет, но Андрей вдруг сопротивляется и чуть возвращает серьёзное лицо. — Вы мне очень помогли. Я могу помочь донести… И за яйца заплатить готов… Вы простите, а? Не то чтобы Федя всерьёз обижается: едва ли минутная неприятность от какого-то подростка могла его реально расстроить, но, если Андрей хотел загладить свою вину, которая вообще-то была, Федя не собирался перечить. Деньги он не может брать ни по совести, ни по школьным уставам, а вот с пакетами пускай возится теперь Андрей. Без мук совести Федя скидывает на него второй груз. — Так уж и быть, прощаю. Заплатишь честным трудом. А что это за новые друзья такие? — Да там… мы на заброшке табак крутили… — начинает Андрей свою невесёлую историю, пока Федя ведёт его по нужному пути. — Вы только давайте без наставлений, да? Так вот, там же обычно никто не следит: ну, заброшка же, а тут вдруг кто-то пожаловался… Ментяры приехали… Бежать пришлось. Федя улыбается: Андрей, наверное, физически не способен не влезать в сомнительные мероприятия. — Повезло тебе, что не попался на этот раз. Встречей с школьным психологом вряд ли бы отделался. — Спасибо ещё раз! — Спасибо в карман не положишь. — А Вы неплохой мужик, — вдруг замечает Андрей и бросает робкий взгляд. Подтягивает пакеты, от которых, наверное, уже болят руки, но не сдаётся: упорно тащится с ними по улочкам, не пытается попросить помочь. — Я думал, сдадите. — И многим ты это говоришь? — с улыбкой спрашивает Федя, хотя ему почему-то приятно от такого нелепейшего комплимента. Да это не комплимент даже. А всё равно приятно… — Вы первый. — Надеюсь, буду и последним. Вряд ли обжшник или физрук оценят такие комплименты. Андрей смеётся весело, звонко, и это заставляет Федю чувствовать себя чуточку лучше: вспоминается собственный год выпуска, уже май, когда было совсем-совсем тепло. Федя тогда впервые понял: скоро он получит диплом и никогда не увидит ни свою классную, ни злую химичку, ни придурков-одноклассников. Не хочется портить такой год Андрею выговорами, которые он точно с десяток получает от родителей, но всё-таки Федя, имея весь свой пережитый опыт, пытается предостеречь: — Ты осторожней будь, а? Это тебе сегодня так повезло, что ты в меня врезался, а если бы это кто-то другой был? — Я уже понял, — тихонько отвечает Андрей сожалеющим голосом. Федя даже почти верит. — Ты и в прошлый раз понял. Ну ладно, это твой выбор, я просто даю совет. — Спасибо, Фёдор Андреевич, правда. — Тормози давай. И пакеты мои верни. Пришли. Домой доберёшься? — А куда денусь. Я этот город как свои пять пальцев знаю. Федя кивает. До его подъезда вообще-то ещё идти какое-то время, но Андрею знать об этом необязательно.***
— И вот ты снова здесь, — хмыкает Федя. Андрей пожимает плечами. Явно чувствует себя уже куда свободнее, чем в первую их встречу, но вообще-то Фёдор искренне верил (или хотел верить), что первая станет и последней, по крайней мере, в таком контексте, но вот перед ним сидит не Андрей, а пацан-хулиган. Синяк на щеке, засос на шее… Федя хмурится. Трахающиеся подростки — норма, но Андрей, создающий вокруг себя образ человека, который в свободное время либо напивается в сопли, либо читает всё, что попадается под руку… Лучше вообще не думать об этом. — Не рады нашей встрече? — спрашивает Андрей. — Не рад новой кипе отчётов. Дерутся детишки, а голова потом болит у взрослых. И опять попался один ты. Как это происходит вообще? Нет, не отвечай, это был риторический вопрос. — Хотите сегодня обсудить Пелевина? — и как ни в чем не бывало. Федя вздыхает — снова. — Не делайте такое лицо… Вы же сами говорили, что это чистая формальность. — Драться… — хочет начать Федя, но его тут же прерывают. — Плохо, — заканчивает Андрей за Федю, — и курить. И пить. И родителей не слушаться. Это же так работает, да? Только хорошие и только плохие вещи. Федя смотрит на Андрея: потрепанный, уставший, с синяками под глазами и гематомой на левой щеке. Видно щетину. В полумраке и недосвете тесного кабинета он кажется даже взрослее, а может, таким его делают потемневшие глаза. Федя впервые так всматривается: ого, даже не карие, светлые какие-то, голубые или зелёные… Разных оттенков. Андрей, конечно, не может так пропустить мимо то, как Федя зависает ненадолго: — Искусство увидели? Вроде, такой осознанный, взрослый, уже имеет свою устоявшуюся точку зрения, которую обосновывает логикой, а всё равно дерзит, как пятнадцатилетка, и Федя честно не понимает: сказывается переходный возраст или это в принципе часть личности Андрея? Какой же он тогда принцессой станет в будущем, господи боже. — Стихи писать не пробовал? — спрашивает Федя. Почему-то приходит в голову какой-нибудь Есенин: симпатичный, молодой, талантливый, но пьяница и гуляка — прям про Андрея. Андрей вдруг теряется в лице. Краснеет, вроде. Щёки забавно идут неровными пятнами. — Послушай… Дело не в формальности, не в плохом или хорошем и даже не в стихах, — пытается начать Федя так, чтобы дать понять, что он не пытается читать нотации, а правда хочет сказать то, что думает, потому что ему… А что ему? Неужели его так уж волнует судьба какого-то выпускника? Бумажки бумажками: дети с разного рода отклонениями будут всегда — это факт. Так почему Федя так цепляется за этого несчастного Андрея? Правда, что ли, небезразлично стало? Но ведь одно дело, когда ты учитель, когда каждый день видишь все эти лица, знаешь имена и особенности, а совершенно другое… Федя такой дурак. — В прошлый раз ничего такого в твоё личное дело не пошло, никто и не просил туда ничего вписывать. В этот раз на педсовете были предложения такого рода, конечно, больше несерьёзно, но что будет ещё через условный месяц, когда тебя опять поймают на чем-нибудь? Андрей… Голос чуть срывается: Федю так и тянуло сказать нежное назойливое «Андрюш». — Тебе эти проблемы не нужны. Ты хороший парень, умный. Я тебе это говорю не в рамках какой-то психологической консультации, а от себя. Андрей неловко ёрзает по стулу, переминается туда-сюда, но не пытается сделать вид, что ничего не слышит, иногда даже кивает на определённые слова, хотя не совсем в тему, но Федя хотя бы видит вовлеченность. — Твоей маме в этот раз не стали ничего говорить только по моей просьбе, — признается Федя в том, что изначально хотел сохранить в тайне, — я взял на себя ответственность за тебя, пообещал, что ты так больше делать не будешь. — Зачем? — тихонько интересуется Андрей. Федя думает. Стоит ли пытаться врать? — Не знаю, — отвечает честно, — может, это было моей ошибкой, но тогда это станет хорошим опытом и причиной больше не брать на себя ответственность. И всё равно я хочу верить, что ты не подведёшь меня. — Вы делаете для меня слишком много, — невзначай замечает Андрей и, наверное, даже сам не понимает, что ухватился за неожиданно показавшееся слабое место Фёдора, прямо взялся за эту ахиллесову пяту, потому что Федя и сам не то чтобы в курсе, откуда эти альтруистические порывы, если куда проще было бы просто… Забить. И забыть. Это даже желательнее. — Это может плохо закончиться. Да уж. Федя качает головой: — Пожалуй. — Для Вас, — добавляет Андрей. Как будто это не так уж и очевидно. — Я понимаю. И это очень хорошо, что ты тоже понимаешь. — Какой-то совсем печальный разговор вышел. — Ты подрался на территории школы. Вряд ли бы у нас мог сложиться радостный диалог после этого. Кто это был хоть? — Я не палю своих. Даже Вам. Федя улыбается. Андрей пытается быть таким загадочным, умным, но он — весь на виду, ну точно с душой нараспашку, потому что легкомысленное «даже» вырывается неосознанно и правильно, очень к месту, сам Андрей не замечает, как много смысла вкладывает в собственные слова. Федя не то чтобы лучше: странные, но красноречивые поступки для Андрея могли выглядеть… неоднозначно. — Ладно уж, не настаиваю, — даже не пытается давить Фёдор, потому что, по большей части, ему всё равно на второго героя школы, — можешь идти. Андрей кивает, поднимается со стула и подхватывает затёртый полупустой портфель, но вдруг у самой двери оборачивается и глядит чуть испуганно. — Спасибо Вам, правда… Вы столько раз меня спасли. — Надеюсь, мне это окупится. Иди уже.***
— Что ты делаешь? — спокойно спрашивает Федя. Андрей резко оборачивается и задвигает ящик учительского стола в кабинете химии. Не то чтобы не было очевидно, что он делал, но Федя всё равно скрещивает руки на груди и смотрит не осуждающе — просто в ожидании нормального ответа, который и так знал заранее. Говоря откровенно, ему просто было очень интересно, как же будет выкручиваться Андрей. И будет ли? Если нет, то Федя просто должен признать свой полный провал: он ни в коем случае не может устанавливать с учениками настолько доверительные, а тем более, дружеские взаимоотношения. Даже если эти ученики — ебаные язвы и королевы драмы, которые любят много читать и говорить, то есть, полностью соответствуют всему тому, что любит Федя в людях. Да. Блядский провал. — Эм. Должен ли я что-то?.. — Вообще-то нет, — провал, — а я вот должен. Должен сказать, что ты пытался украсть журнал из кабинета химии. Андрей сглатывает и вдруг грустнеет, но почему-то даже не пытается сопротивляться: просто отходит от стола ближе к Феде и смотрит на него, как… Как провинившийся человек. — Должен, — снова повторяет Федя сокрушённо, и вот теперь Андрей поднимает куда более любопытный взгляд, будто ему интересно, что же будет дальше. Федя прикрывает дверь кабинета и устало усаживается за ближайшую парту, утыкаясь лицом в ладони, чтобы хоть чутка прийти в себя, потому что ещё секунда — и он бы точно ляпнул полную глупость. — Можешь идти, — говорит Федя. — Идти? — Да. И Андрей действительно подходит к двери, дёргает за ручку, и Федя уже ждёт, когда сможет в одиночестве продумать заявление об увольнении, когда понимает, что Андрей просто проверяет, нет ли кого-то за дверью. Уже десятый урок — то есть, ну, в школе остались только самые конченные, а ещё классные руководители девятых и одиннадцатых. Значит, и классная Андрея должна быть в здании. Федя мог бы прямо сейчас ей всё рассказать. Да уж. — Фёдор Андреевич, — тихонько зовёт Андрей, обходя ряд так, чтобы сесть за соседний стул. Они смотрят друг на друга. Уволиться. Найти другую работу. Не привязываться к кому-то, кто едва-едва достиг совершеннолетия. — Я же сказал, ты можешь… — Знаю. Но я не хочу. Ну замечательно. Он неосознанно совратил одиннадцатиклассника — по крайней мере, внезапно ставший томным голос Андрея мог говорить только об одном. Федя встаёт сам: он не может. Но Андрей быстро переползает на нагретый стул и хватает его за руку; Федя не может не выдернуть её. Он обязан. И всё равно. Не выдергивает. Почему-то радуется. А ещё понимает, что его подташнивает. — Андрей, не мог бы ты… — Школьный психолог ведь обязан выслушивать проблемы, да? — вдруг спрашивает Андрей, и Федя оборачивается в страхе, что у него что-то случилось. — Вот. У меня есть проблема. — Чего… — Нет. Ничего. Я влюбился. Пиздец. Нет. Федя выдергивает руку. — Это хорошо. Влюблённость — прекрасное чувство, может, оно заставит тебя совершать чуть меньше глупых поступков. Если нужен совет: пригласи её к себе. Вот и всё. Никаких проблем. — Никакой её нет. А то Федя, блять, не понял это по слабенькой ухмылке и блестящим глазам. — Я не понимаю… — Пони… маешь? Нет-нет-нет. Федя делает шаг назад — спиной. Очень плохо, всё очень плохо, ему прямо сейчас же нужно оказаться в кабинете директора с ручкой и белым листом, а потом ему надо съебать из этой школы и переехать в другой район, где он точно не столкнётся с Андреем, потому что, если столкнётся, — произойдёт взрыв. Ещё большая проблема. То, чего произойти не должно. Только, блять, не это. Федя никогда не чувствовал себя настолько ебанутым, чтобы влюбиться в старшеклассника, в смысле, влюбиться в старшеклассника при учёте, что ему самому уже двадцать четыре — и шесть лет не такая уж огромная разница, но только не в их случае, и каким бы умным ни был Андрей, какими бы красивыми ни были его глаза, Федя просто не может… — Можно? — спрашивает Андрей уже после того, как сделал. Ну конечно. — Я хочу называть тебя по имени. Со второй встречи хочу. — Отличный повод перестать нам общаться, — со смешком отвечает Фёдор. — Я так и подумал, что ты будешь против, в смысле, это правда аморально. — Супер, ты это понял, а теперь нам надо… — Но ты всё равно позволяешь мне… Тыкать. Федя? — Ты меня убиваешь, — признается Федя и сдаётся, хотя, блять, не должен. Снова подходит к Андрею. — Да кто кого ещё убивает. Ты и твои… Это даже не наставления! Да ты ненастоящий психолог! В жизни не поверю, что в школе бывают нормальные взрослые. — Да, ненастоящий, именно поэтому я собираюсь уволиться, ладно? Прости, что я случайно… Андрей подрывается со стула и вдруг обнимает; неловко, глупо как-то, потому что Федя ничего понять не успел, так что не успел и среагировать. — Не надо увольняться из-за меня. — Андрей… Федя не может удержаться от того, чтобы уложить руки на чужие лопатки, скрытые худаком, что ужасно, ужасно несправедливо, но по крайней мере так тоже приятно — приятно касаться Андрея, и, блять, это не то, что должно нравиться Фёдору Андреевичу, но, кажется, прямо сейчас он просто Федя. Прикрывает глаза, когда Андрей утыкается ему в шею. Можно даже представить, что они делают всё это при других обстоятельствах. — Так я тебе тоже нравлюсь? — мямлит Андрей прямо в кожу. — Что ж, — вздыхает Федя, — смотря что мы понимаем под словом нравишься. Может, у нас разные понятия этого и… — Я тебя целовать хочу. — О. О — это ожидаемо. О — это охуеть. — А я с тобой — обсуждать Пелевина. — Значит… — Андрей отстраняется. — И целоваться. Нельзя было это говорить. Но Федя сказал, да? Он взрослый и берет ответственность на себя, блять, он просто возьмёт эти ебучие чувства и сможет что-то придумать. — Я увольняюсь недели через две-три, пока ищут нового психолога, и нет, это не из-за тебя. А ты оканчиваешь школу через несколько месяцев. И вот только тогда можно о чем-то говорить. Да. Да, это лучший выход из ситуации: если у Андрея не остынут странные чувства за это время, то, по крайней мере, Федя будет уверен, что не совращал никого, а если остынут — оно и к лучшему. — Что, даже целоваться… — Нет. Обниматься — да. Иногда. Без… чего-то, знаешь… Просто объятия. — Хотя бы переписка? — спрашивает Андрей. — Это можно. Без голых фото и секстинга. Блять, только не это, пожалуйста. Андрей выглядит слишком радостным, когда отстраняется, и уже тогда Федя начинает что-то подозревать, но не успевает он опомниться, как получает неловкий клевок губами в щёку — ой. Краснеет. — Один раз. На удачу, — обещает Андрей, — мне пора! Поговорим завтра, ладно? Я приду после третьего урока. Федя в ахуе присаживается на стол, когда Андрей убегает. Что, блять, происходит в его жизни?***
я аттестат забрал
Федя выходит на балкон сразу после этого сообщения. Курит. Много думает. Ну. Приходи.а я уже иду
Ебаный Андрей. Приходит ровно спустя семь минут — так бежал по улицам, что весь запыхался, раскраснелся, но выглядел счастливым; настолько счастливым, будто только этого и ждал всю жизнь. — Федя! Аж дверью хлопает. В руках синяя корочка, которую Андрей сразу бросает на стеллаж под обувь, а сам стягивает кеды так быстро, насколько это вообще возможно, и Федя, наблюдая за этим, вздыхает. Не передумал. — Иди сюда, иди сюда-а, — ноет Андрей. Федя поддаётся — и целует, чуть прижимая к двери. А что ему ещё делать?