//
— У тебя есть хоть капелька совести? — интересуется Лариса, устало растирая виски. Уэнсдей — худшая/лучшая головная боль, которую ей когда-либо доводилось иметь. — Вы всегда верите шерифу и никогда — мне. Непредусмотрительно, если учесть его цель затащить меня за решётку, — Уэнсдей сидит в кресле напротив крайне расслабленно. Визиты к Ларисе стали для неё столь же обыденными, сколько прежде были ежедневные попытки лишить брата жизни. — Сегодня мне посчастливилось стать свидетелем твоей драки с сыном мэра. Очередной. Неужели ты думаешь, что сможешь чего-то этим добиться? — Лариса смотрит в глаза Уэнсдей, ощущая необходимость прикоснуться. Ларисе всегда легче передать своё состояние через тепло ладоней. Уэнсдей не одна из тех, с кем будет легко. — По крайней мере, я не бездействую. Пассивность — худший из возможных путей, которые можно использовать для достижения цели, — Уэнсдей почти горделиво запрокидывает голову, и это придаёт её высокомерному взгляду ещё большую силу. — Ты удачно коснулась словосочетания «крайние меры». Неужели обязательно всегда прибегать к ним? — Лариса находится на грани подписания документа, назначающего дополнительные сеансы терапии; Лариса понимает, что это больше нужно ей. — В противном случае будет скучно, — пожимает плечами Уэнсдей, поднимаясь с кресла, — Я могу идти? — Ах, да. Как же я могла забыть, что ты любишь от души повеселиться, — саркастично тянет Лариса, вызывая внутри Уэнсдей непонятное чувство, — Да, Аддамс. Можешь быть свободна. Лариса ещё не догадывается, насколько осторожно стоит обращаться со словами, если дело касается Уэнсдей Аддамс.//
— Аддамс! — эту фамилию Невермор за последнюю неделю слышал чаще, чем приблизительно круглые сутки. Приятный голос Ларисы, пропитанный нотками раздражения, эхом растекался под высокими потолками; Уэнсдей превращала это почти в традицию. — Чем могу быть бесполезна? — залезая с ногами в удобное кресло, спрашивает Уэнсдей, чуть болтая ногой, свисающей с подлокотника. Лариса на это уже не злится. — Мне сейчас не до шуток. Какого чёрта от шерифа поступают жалобы, связанные с похищением домашних животных у горожан? — Лариса сокращает дистанцию, вставая и обходя стол, занимает позицию спереди, едва опираясь на него бёдрами. — С чего вы взяли, что я причастна? Может, это тот странный магазинчик в центре отчаялся ввиду отсутствия новых экспонатов, — Уэнсдей легко встряхивает головой, скидывая с лица чёлку; Уэнсдей до ужаса нравится устанавливать зрительный контакт с Ларисой. Ларисе, кажется, нравится Уэнсдей. Уэнсдей же никогда и ничего не кажется, потому что если кажется — надо креститься, а она, вообще-то, атеистка. — От учеников стали поступать жалобы на скулëж из твоей комнаты, — Лариса сосредоточенно выискивает хоть какое-то мимическое изменение, но даже если когда-нибудь Уэнсдей решит выдать всё, что у неё в голове, посредством эмоций, это произойдёт не в её смену. И, скорее всего, не в этой жизни. — Всё нормально, это Энид, — равнодушно пожимает плечами Уэнсдей, привычно скидывая вину на кого-то ближнего. Лариса закатывает глаза, но признаëтся себе, что ещё чуть-чуть — и усмешку точно не вышло бы сдержать с помощью данной уловки. — Раньше никто не жаловался на неё за... Подобное поведение, — Лариса дотошна, но у Уэнсдей в голове явно находится справочник с ответами на любой возможный вопрос, потому что ей никогда не нужно долго думать перед очередной язвительно-ироничной репликой. Лариса этим искренне восхищена. — Энид была плохой девочкой, и я посадила её на цепь. Не переживайте, я кормлю её дважды почти не отравленной едой, — Лариса роняет голову на руки, закрывает ладонями лицо. Темнота не помогает собрать мысли в кучу. Уэнсдей не помогает дышать полной грудью. Уэнсдей вообще вряд ли с чем-то может помочь, кроме получения сердечного приступа. — Аддамс, исчезни, пока я не посадила тебя на цепь. Просто сделай вид, что этого разговора не было. И оставь собак в покое, — тихо добавляет Лариса, душа приступ собственничества, возникший из ниоткуда. Да, лучше пусть Уэнсдей делает чучела из чужих питомцев, чем занимается сомнительным воспитательным процессом Энид. С Уэнсдей было бы интересно провести подобный эксперимент, несмотря на то, что Лариса больше склонна к применению традиционных методов наказания, ограничивающихся сдвигом комендантского часа.//
— Аддамс, где тебя носило? — сидя на темной кровати в пустой комнате (после того, как вскрылась история про скулëж, Энид на время предпочла более толерантную соседку), спрашивает Лариса, — Ты хочешь, чтобы я осталась жить с тобой и лично имела возможность следить, что ты чистишь зубки и ложишься в кровать в половину десятого? — Уэнсдей бесцеремонно падает на кровать, вытягивая ноги; да, она была небольшого роста, но пространство всё ещё имело ограниченный размер, и директриса, неожиданно ощутив ненамеренные чужие прикосновения, резко отпрянула. Даже несмотря на то, что кожа Уэнсдей оказалась удивительно мягкой и почти приятно прохладной. Даже несмотря на то, что Лариса хотела этих прикосновений. — Если Вы желаете со мной съехаться, не обязательно придумывать причины. Мне, в принципе, без разницы, с какой блондинкой делить комнату. Но у меня есть имя, Лариса, — Уэнсдей давит ладонями на матрас и своим тоном — на Ларису; Лариса беззвучно шевелит губами, словно у неё вдруг закончились слова. Так, как звучит имя с губ Уэнсдей, оно не звучало ещё никогда; от этой практически невинной шалости у Ларисы ноги становятся ватными, и она радуется, искренне радуется, что не стоит. Падать Уэнсдей в ноги было бы крайне неловко. — По имени тебя будут звать друзья, — пытается восстановить субординацию Лариса, отодвигаясь на самый край кровати, — Тебя хотел видеть шериф. Он был растроен, когда не нашёл тебя тут. — Вы же тоже мой друг, — возражает Уэнсдей, и Лариса думает о том, что скоро ей просто нечем будет думать; от игр Уэнсдей на проверку личных границ, от её американских горок и качелей от «мертвенно холодно» к «еле тепло»(что для Уэнсдей равняется «горячо»), мозги Ларисы скоро сами размажутся по какой-то из стен этого мрачного помещения, — Меня не особо волнует желание шерифа. И Вам не советую беспокоиться, этот мужчина может гораздо меньше того, чем способен угрожать. Так что, переезжаете? Лариса понимает, что умозаключение Уэнсдей правдиво, оставляет без ответа вопрос о смене места жительства и покидает комнату, не прощаясь. Называть Аддамс по имени сразу было бы слишком просто, а отсутствие привычного «До свидания» должно было натолкнуть Уэнсдей на праведные мысли. Или на совсем грешные и умалишëнные.//
Особенно ощущается отрезанность от окружающей среды, когда в Академии резко выключается свет, а единственный электрик на весь город отказывается ехать в Невермор, потому что, видите ли, полнолуние, и остаться совсем без электриков Джерико не желает. Лариса ходит по коридорам, успокаивая подростков, уже страждущих без интернета, хотя сама не знает, как уснёт без привычной классики. Уэнсдей, пользуясь возможностью, исследует школу на предмет опасности и случайно становится почти свидетелем разговора Торнхилл и Ларисы. Точнее, они почти становятся свидетелями того, что Уэнсдей после комендантского часа шарахается по тёмным коридорам. — У тебя есть магнитофон, Мэрилин? — понижая голос до еле слышимого, спрашивает Лариса. Мэрилин чуть качает головой, сожалеюще улыбаясь. — Мой вышел из строя буквально накануне. Венерина мухоловка любезно поделилась червячком с проигрывателем, — обе тихо усмехаются, делая шаг в сторону укромного тайника Уэнсдей. Не придумав ничего лучше, Уэнсдей быстро залезает в подсобное помещение, прежде отперев его одной из невидимок, — Всё ещё не можешь уснуть без классики? — Это вошло в привычку, — говорит Лариса, осматриваясь, — Всë-таки, телефоны ужасно быстро садятся. Из-за темноты меня не покидает ощущение того, что за нами кто-то следит, — делится Лариса с долей опаски, и Уэнсдей думает, что чуйка у неё развита на удивление хорошо. А ещё смеётся про себя: так привычно, что взрослые люди, строящие из себя недостижимые крепости, чем-то сломлены, и имеют ужасно сильные страхи. Уэнсдей думает о том несказанном «До свидания», достаёт из кармана рисованный план здания школы, выискивает вполне вероятное местоположение комнаты Ларисы, и дело остаётся за малым — сыграть под её окном такую ужасающую мелодию, чтобы всю ночь Ларисе не удалось сомкнуть глаз. Ну, и убедить Вещь дотащить эту чертовскую громадину до той позиции на крыше, с которой будет лучше всего слышно. И, безусловно, это не извинения, потому что Уэнсдей всегда перешагивает чёрту безнаказанно. Или почти.//
Лариса остаётся в кабинете на ночь, потому что не может переносить давящую тишину стен комнаты, которая когда-то была рассчитана на двоих. На полу даже остался след от витиеватых ножек дубовой кровати. Лариса привыкла весь груз тащить на своих плечах, никогда не жаловаться и до победного убеждать себя в том, что старые шрамы не ноют, предостерегая о грядущем дожде. Лариса боится подпускать людей, но при этом всей душой ненавидит одиночество. Прежде чем с кем-либо сблизиться, Ларисе однозначно стоило бы разобраться со своими проблемами. Особенно если этим кем-либо случайно будет мрачный подросток с нестабильной нервной системой, лучшими знаниями в суицидальной сфере и умением грамотно прятать трупы. Лариса настолько забывается, что после пятого бокала вина ей начинает чудиться томительное звучание виолончели. Кто-то играет пляску смерти, и Лариса старается не погружаться в воспоминания; Лариса тянет кресло поближе к застеклëнному балкону, видит силуэт на фоне полной луны и кое-как разглядывает туго сплетённые косы. Вообще, изначально казалось, что их четыре, но, применив логическое мышление, Лариса сумела сократить их количество до двух. Уэнсдей не смогла вытащить виолончель под нужные окна, потому что помощник в виде Вещи неожиданно исчез вместе с Энид. Их резкое сближение начинало раздражать. Уэнсдей не отчаялась — просто решила играть со своей крыши, но настолько громко, чтобы слышали все. Так это и выглядит менее подозрительно, словно Уэнсдей, которой нет дела примерно ни до кого, решила вдруг развлечь себя и тех, кто остался без возможности развлечься. Лариса, решившая, что терять уже нечего, выносит стул на балкон. Она пыталась выволочь кресло, но её попытки закончились бранными словами и отдавленными пальцами. Эта ночь была длинной для всех, потому что кто-то ждал возвращения электричества, а кто-то стремился остаться незамеченным. Да, стремление Ларисы привело к провалу; пока она не разбила два бокала с вином и не соскребла с плитки ножками стула большую часть эмали, Уэнсдей успела предположить, что её план удался и привёл к апокалипсису. Особенно эта теория ощущалась с утра, когда на тёмном дубовом столе неизвестным образом появилась записка, пахнущая корицей и ванилью, с умилительной просьбой зайти.//
« Уэнсдей, твоя игра вчера покорила меня. Если будет несложно, зайди ко мне в кабинет после ужина.
Искренне твоя,
Мисс Уимс »
Уэнсдей ненавидит хорошие манеры англичан и привычку в каждой чëртовой записке оставлять подпись «С любовью» или прочие милые вещи. Уэнсдей казалось, что Лариса ненавидит её, и в таком случае правильнее было бы закончить просьбу, явно являющуюся приказом, чем-то в роде «С наихудшими пожеланиями» или «На заднем дворе есть место для твоей могилы. Воспользуюсь им в случае твоего отказа». Но нет. Лариса выдержана, Лариса не позволяет себе подобных высказываний, потому что это моветон для директрисы и любого хоть сколько-нибудь воспитанного человека. Лариса вообще вряд ли существует в реальности, как и эта школа; всё происходящее — не больше игры больного разума Уэнсдей, которая отчего-то ждёт ужина с таким остервенением, что готова научиться перематывать время. Лариса заставляет Уэнсдей что-то чувствовать, и это отвратительно. Проблема в том, что Уэнсдей нравятся гадкие вещи и явления.//
— Здравствуй, — говорит мисс Уимс с лёгкой улыбкой. Уэнсдей не понимает возникающее в её желудке чувство, и от этого просто хочется вытащить его наружу. — Здравствуйте, — Уэнсдей усаживается в кресло, закидывая ногу на ногу. Ларисе больше нравится, как на ней сидят платья. Эта мешковатая форма лишь прячет все достоинства фигуры Уэнсдей, — С какой целью хотели меня видеть? Бойкот снят и Вы всë-таки подумали о переезде? — Уэнсдей, я просто хотела попросить тебя сыграть ещё. Мне очень понравилось твоё исполнение, — Лариса видит ухмылку на чужих губах, и понимает, что проиграла в своей же игре. Впервые называя Уэнсдей по имени, Лариса действительно чувствует поражение. — С чего вдруг мне играть для Вас? Не помню, чтобы нанималась в личный оркестр, — Уэнсдей коротко жмёт плечами, отвечая так больше из вредности, нежели от искреннего нежелания, — К тому же, виолончели здесь нет. — И всë-таки, Аддамс, ты чертовски похожа на Мортишу, — произносит табуированную фразу Лариса, перебирая документы, — Она тоже всегда отказывала, что бы я ни просила. — Я нисколько не похожа на мать, — шипит Уэнсдей, принимая защитную позицию. — В таком случае, ты готова говорить мне только «да»? — лукаво интересуется Уимс, чуть улыбаясь. В кабинете вешается многозначительная тишина. Да, именно вешается, потому что от стоящего в воздухе напряжения иным способом не избавиться.