Reflections of beauty

      «Виктория Марселина Торнберри», — я повторяла своё новое имя, замерев над раскрытым канадским паспортом. Вот и диплом академии искусств Монреаля. Вот и водительское удостоверение. Медицинская страховка сроком на год. — Где я? — Ванкувер, — ангел, крылья его мне были видны, стоял надо мной, пока я перебирала документы. — А где она? — Этого я сказать не могу.       Я почувствовала нервный тик, дёргающий мою щеку. Не знала, что делать. Я чувствовала себя зажатой сломанной пружиной, чьё напряжение теперь никогда не выльется в распрямление. Боль моя взывала ко гневу и вместе с тем сковала меня в такие тиски, что я не способна ни на одно движение. Я слабо сказала: — Шепфа — несправедливый ублюдок.       Ангел едва поморщился и ответил: — Вовсе нет. Вы оба происходите из Непризнанных, а тем приходилось рассчитывать лишь на Небытие за подобные нарушения. Он милосерден. Он наградил вас за победу в войне и наказал за преступление — так выглядит справедливость.       Я отрицательно качала головой. Ангел добавил: — Ссыльные никогда не остаются одни в первый год. Я буду курировать тебя, помогу с работой… Так как ты уже жила на земле и твои родственники ещё живы, я остерегаю тебя от любой публичности. — Я покончу с собой. — Тогда Небытие ждёт тебя.       Прикрыла глаза. Это невозможно… Меня не беспокоит, что Шепфа лишил меня крыльев и бессмертия — но он лишил меня её. — Где Ребекка? — Далеко от тебя. Препятствий для поиска чинить не буду, но и помочь ничем не могу.       Оглянулась, разглядывая скромную студию. Тесная квартирка. Встала, покачиваясь. Вышла. Пустой коридор. Широкий подъезд со стеклянными дверями во двор и на улицу. На улице зима. От дыхания моего шли клубки. Потёрла скулы, но слёз не оказалось. Что делать? Постояла немного. Мимо прошёл мужчина, даже не удивился, что я в одной футболке и джинсах. Шепфа правильно положил, что ссыльных в новое время лучше поселять в мегаполисах — одним человеком больше, другим меньше, кому до того есть дело? Озябла. Вернулась в квартиру.       Ангел Сариил действительно курировал меня. Через неделю мы оформили право собственности на эту квартирку, после я устроилась стажёром в маленькое издательство с перспективой перехода в штат иллюстраторов. Три месяца прошли, как во сне. — Часто ли кого-то ссылают? — Нечасто.       Мне не с кем говорить, кроме него, хотя новые коллеги поначалу пытались вовлечь меня в разнообразные беседы и общий досуг — это же творческие личности, они всегда что-то делают вместе. Я обрела имидж нелюдимой. Плевать. Но и с ним я стала видеться реже. Через полгода он заявил, что, хотя я буду ещё несколько месяцев получать поддерживающее жалование, я уже не нуждаюсь в нём, что я устроена.       Всё это время я искала маму. Надеялась, что она есть в соцсетях и зарегистрирована под своим настоящим именем. Писала «Rebecca Walker», нажимала поиск — и находила тысячи страниц. Когда в профилях выставлялись фотографии и я видела, что это не она, это ещё было легко, но мне не давали покоя страницы без фото, и я начала писать им всем. Несколько моих страниц заблокировали из-за подозрений в спаме. Заводила новые. Всё без толку. Как я найду её в этом огромном мире?       Я вводила её имя просто в поисковой системе и снова и снова видела заголовки про американскую писательницу, но никогда — про мою Бекки. Оглядывалась на каждую блондинку в белом, даже низкого роста, даже полноватых — словом, не похожих на неё по фигуре. Я бродила по паркам в надежде наткнуться на неё случайно. Каждые выходные, совмещённые с работой на дому, ездила в крупные города англоязычного региона, предполагая, что её поселили также, как и меня. Купила базу номеров на чёрном маркете и звонила каждой Ребекке и говорила в трубку: «Привет, Ребекка, это я, твоя Виктория». Недоумения. Некоторые номера уже принадлежали другим людям. Кто-то просто сбрасывал и что-то внутри меня обрывалось от мысли, что это она и была, что она просто не хочет, чтобы я нашла её. К несчастью, я не могла плакать, утратила эту способность.       Я работала. Меня взяли в штат. Безуспешные поиски обессилили меня. Написала в несколько газет с просьбой публикации короткой заметки: «Виктория Марселина ищет свою потерянную возлюбленную Ребекку, пожалуйста, отзовитесь на электронную почту…», и парочка маленьких местечковых изданий согласились, и я даже получила два письма. Одна женщина написала, что не помнит моё второе имя, что она Ребекка и тоже ищет Викторию — но я знала, что это не она, потому что во втором моём имени крылся для подлинной Ребекки сокровенный смысл, и я ничего ей не ответила. Другая же прислала своё фото, девушка моего возраста, рыжая, в конопушках. От одиночества и отчаяния решила списаться с ней. Она жила под Эдмонтоном. Мы сходили в кафе и через месяц общения она призналась, что бесповоротно влюблена в меня. На тот момент я искала маму уже три года, каждый чёртов вечер после работы выла, не умея плакать, и потому, наверное, и согласилась принять эту влюблённость.       Я переехала к Кейт (я называла её средним её именем, ибо первым называть не могла), сменила место работы. Мы завели собаку. Она была счастлива. Через полтора года мы расстались из-за моей холодности, она тогда сказала, что не чувствует себя любимой со мной. Я немного привязалась к ней и потому тяжело переживала разрыв. Но на новой работе мне удалось устроить себе маленький круг общения.       Через три месяца новых поисков — я тогда проплатила пиар своей выставки «Виктория ищет Ребекку» с моими картинами, выставленными в открытой галерее Торонто и среди посетительниц так и не встретила маму — я сошлась с Дакотой Блэк, замечательной красавицей с жилкой коренных американцев. Мне было двадцать шесть, ей — девятнадцать. Наверное, я немного подпортила ей жизнь. Всё время получалось, что я сходилась с девушками страстно любящими меня, потому что человек холодный не смог бы ни в какой мере ко мне приблизиться — они делали миллионы шагов ко мне, я делала последний и единственный, и мы начинали отношения. Слишком молодая, нервная, неопытная, она пыталась привлечь моё внимание истериками, и когда я порвала с ней — загремела в больницу. Я переживала, конечно, но никогда не вернулась к ней. Я её не любила.       Я никого не любила. Ни Кейт, ни Дакоту, ни Джоанну, ни Линду. Я привязывалась к ним. Каждый раз зарекалась не вступать в новые отношения, но моё вечное одиночество опять толкало в чужие объятия, приносящие лишь разочарование и мне и моим несчастным партнёршам.       Как-то раз я взяла мини-отпуск и провела его в Аннаполисе, штат Мэриленд, опять же надеясь найти маму в каком-нибудь тенистом парке. Со мной познакомился пожилой мужчина, сказал, что я похожа на его дочь, и, не знаю, почему, но я подумала, вдруг он действительно мой отец? Мы общались пару дней, а потом он попытался изнасиловать меня. Было мерзко и грязно, и я на время прекратила бродить по паркам. Снова искала её в соцсетях. Зачем же мир так огромен? Зачем столько людей, если я не могу найти её?       Мне стукнуло тридцать два и я была в отношениях с Эйприл, когда я поняла, что обязана родить ребёнка. Я не могу позволить, чтобы наш род угас. Эйприл этого не одобрила, она была активисткой всего, чего только можно было — феминистка, веганка, эко-активистка, активистка ЛГБТ-сообщества. Она полагала, что детей необходимо брать из детдома, она не понимала, почему мне нужен именно биологический ребёнок, и мы расстались. Я потом как-то встретила её с мальчиком, явно больным синдромом Дауна и слишком старшим, чтобы она родила его за время нашего расставания — я сама была на четвёртом месяце беременности. Она извинилась, что была очень резка, я легко приняла эти извинения и сказала, что она человек дела, что это действительно похвально.       Я до последнего надеялась, что это будет сын. Было бы абсолютно неправильно, учитывая мою связь с матерью, чтобы я родила дочь, но это случилось. Аманда появилась на свет абсолютно здоровой, даже сами роды прошли легко — мне не понадобилось никакого хирургического вмешательства, все скрининги радовали моих врачей и удивляли меня саму. Мне казалось, что если я сама родилась с таким трудом, то и материнство дастся мне также тяжело. Даже зачать получилось с первого раза, редкий для ЭКО случай. Меня встретила Маргарет, тогдашняя моя партнёрша, с цветами. — Пожалуйста, будь моей женой, — сказала она и подарила золотое кольцо. Это было уже третье предложение от неё и пятое в общем. — Ты знаешь, что я не верю в брак.       Я верила. Но я не могла ни с кем расписаться. Я ждала свою Ребекку. Я искала её, искала… Я помню, что напилась в центре Лондона и бегала и кричала её имя, и мне тогда даже выписали штраф.       Вдруг она уже мертва?       Моя Аманда росла удивительно здоровой девочкой, у неё даже не было ни одной пищевой аллергии. К моей радости, детская блондинистость сошла с неё к годам трём, но глаза эти, серые и прозрачные, никогда не изменят своего цвета. Мы разошлись с Маргарет, когда малышке исполнилось четыре, но та продолжала видеться с дочкой.       Материнство разделило меня с Ребеккой больше, чем вся эта череда любовниц, чем забвение, чем смерть, чем наказание Шепфа. Я смотрела на Аманду и абсолютно не понимала свою мать, однажды сказавшую: «Иди ко мне», однажды разделившую со мной постель. Немыслимо. И всё же я продолжала поиски. Я когда-то создала профиль на известном сайте художников, где выставляла одни её портреты — лет десять назад испугалась, что могу забыть её лицо, и стала изображать её снова и снова. В конце концов, так мы и нашли друг друга.       «Это Ребекка». Мне нужно было забрать дочь из школы, я как раз находилась в пути, когда увидела это сообщение. Не могла поверить. Я думала, что сейчас заплачу, но не смогла. Я вся тряслась. Ответила ей только через час, уже из дома. Спросила, где она. Мама задала мне встречный вопрос, не ответив на мой, я сразу написала, что нахожусь в Квебеке. Потом пришло сообщение: «Шато-Фронтенак, шесть вечера, 26 октября». Её профиль создан только что, нет никаких фотографий, и у меня волосы зашевелились на затылке от мысли, что это какой-то розыгрыш. Я ответила: «Хорошо, забронирую столик на своё имя в Champlain». Больше никакой реакции.       Оставалось ещё две недели. Смогла забронировать столик. Я не находила себе места. Моя девушка, Эллен, стала расспрашивать меня, что случилось, видя мою нервозность, я ей сказала, что мне написал родной человек, с которым я не виделась почти двадцать лет, и мы договорились посидеть в ресторане. Мама наверняка всего лишь набрала в гугле «Квебек» и прочла про эту знаменитую на всю Канаду достопримечательность. Я больше не писала ей. Из-за пробок приехала на пять минут позже оговоренного. Страшно билось сердце. Она уже сидела за столом. Я хотела убежать.       Она… Года мало повлияли на неё. Неудивительно, учитывая ту неподвижность черт. Отрастила волосы и сложила их в высокую причёску. Новые морщинки. Ни белого, ни золотого — синее платье. Нюдовый макияж. Я села напротив. Мы смотрели друг на друга. — Здравствуй, моя Виктория, — сказала она, и я услышала в этом говорке какую-то обританенность, чуждость. Мне показалось после этих слов, что она очень сильно постарела: этот голос утратил звонкую молодость… — Мама, — сказала я.       К нам подошёл официант с сильным французским акцентом — она, как оказалось, уже всё выбрала. Гратен дофинуа, Negroni Sbagliato. Спасибо. Мне то же самое. Оставьте один экземпляр меню. — Куда они закинули тебя? — спросила я. — Глазго. — Я была там два раза. — Я потом переехала в Ливерпуль. — Чем ты занималась? — Прошла переквалификацию на юриста и открыла свою практику, а ты? — Сейчас иллюстрирую артбуки для игровой студии, а вообще по большей части занимаюсь фрилансом. Как ты жила без меня? — Сносно. — Ты встречалась с кем-нибудь? В смысле… Отношения… — Один неудачный брак. — С мужчиной? — Конечно. — Дети? — Два выкидыша.       Я замолчала, постукивая пальцем по столешнице. Разглядывала её руки, больше, чем лицо, выдающие её возраст, со вздутыми венами. Мама старела иссыханием. Не самый лучший вариант, на самом деле. Я знала, что меня ждёт то же самое, хотя после родов я сильно раздалась в бёдрах. — У меня есть дочь. Аманда. У неё наши глаза. — Ты замужем? — Нет… Конечно, нет. Я всегда любила женщин. Я всегда любила тебя.       Нам подали напитки. Она сидела на диванчике, я на обитом стуле. Оглянулась в поисках табличек, но их не было, и я несмело достала электронку. — Ты куришь, — сказала она. — Слишком поздно, чтобы ты ругала меня за это. — Я не собиралась.       Но я видела, что собиралась. Почему-то закружилась голова от одной затяжки, хотя у меня внушительный стаж. Мама отпила из бокала. Я спросила: — Как ты нашла меня? — Это сделал мой пасынок. Он увлекается искусством… Увидел твои работы, показал, сказал, что на них всех как будто изображена я. — Ты искала меня? — Искала. Безуспешно.       Тоже стала пить. Сомневаюсь, что она искала меня так же отчаянно, как я — её. Подали блюда. Перестук вилок. Глотки. Я взглянула на неё и почувствовала ту самую любовь, ту самую горечь, ту самую боль. — Я люблю тебя, — сказала я искренне.       Мама аккуратно промокнула губы салфеткой, потом посмотрела на меня и ответила: — Я тебя тоже.       Я пересела к ней на диванчик. Сердце колотилось. Взяла её руку в свою — от прикосновения кожи и кожи ощутила возбуждение. Поняла, что хочу её здесь и сейчас. Что я истосковалась по её телу. За эти годы я ни разу не испытала оргазма, я даже врала кому-то, что асексуальна (Линда), а с кем-то притворялась, что кончила (Дакота? Да, она пытала меня своей страстью, пока я, наконец, не начала притворяться). Ни одна женщина мира не могла принести мне удовольствия такого, какое я испытывала сейчас, просто держа её за руку. Сжимала и разжимала ноги от этого острого желания. Поцеловала костяшки её пальцев. Она неровно задышала и спросила: — Сколько тебе сейчас? — Тридцать девять, а тебе? — Сорок семь по паспорту. — Я люблю тебя, — вновь сказала я, не сумев сдержаться. Сколько раз я должна сказать это, чтобы наверстать отнятые года? — Я люблю тебя, люблю… Я хочу тебя. — Пожалуйста, не нужно этого… — Я хочу тебя… — я взяла в рот её мизинец. Какое-то помутнение. Стала облизывать запястье, где вены, потом, где костяшка. Я видела, как она прикрыла глаза от моей ласки.       Я вспомнила, что дома меня ждёт Эллен, но поняла, что скажу ей, что всё кончено. Кто Эллен и кто Ребекка? Хорошая, добрая Эллен… Всё кончено. — У меня есть мужчина, — мама потёрлась щекой о мою щеку. — Это не имеет значения.       Никто не имел значения, кроме нас. Я стала целовать её шею, она громко дышала ртом. Опустила руку ей на бедро, стала поглаживать. — Нет, Виктория… Нет. — Пожалуйста… Пожалуйста, я хочу твои пальцы в себе.       Мама слабо откинулась на спинку дивана. Я просунула руку между её коленок и ощутила горячую влагу. Наше страстное влечение не утихло с годами. Столик с длинной скатертью скрывал мои движения. Она глухо простонала: — Ты далеко живешь? — Мы не сможем пойти ко мне… Здесь везде очень дорого. Где ты остановилась? — Гостиница на Сент-Фуа.       Мама сказала, что оплатит счёт, и она встала, решила пройти сразу к стойке, чтобы быстрее оплатить. Когда она шла, я увидела варикозные вены на её ногах — конечно, она ведь всегда носила эти чёртовы каблуки. Мы поехали на моём седане. — Чего ты хочешь, чтобы мы делали дальше? — спросила она, садясь на переднее пассажирское.       Она не про секс в гостинице спрашивала, конечно же. — Ты разойдёшься с мужчиной, я… — не хотелось упоминать Эллен. — Мы поженимся. Вряд ли наше родство задокументировано. Какая у тебя фамилия? — Была Норт. По бывшему мужу Гринлейк. — Теперь будешь Торнберри. Я могу переехать к тебе с Амандой, вряд ли твоя практика потерпит переезд, а я смогу работать удалённо или устроиться куда-нибудь в другое место, у меня богатое портфолио.       По всем правилам, по законам вселенной, мы должны были бы попасть в аварию, подумала я. Но ничего не случилось. Всё хорошо. Теперь будет всё хорошо.