а ты?

— я – дарк какао, а ты? — дарк какао смотрит – черничная смоль зрачков – и скупо улыбается, и сам он весь – совершенно неулыбчивый, но протягивает крупную кисть для рукопожатия, позволяя дружелюбию влиться в атмосферу их первой встречи. — пьюр ванилла, — он пожимает руку, чувствуя грубость бисквитной кожи, когда пальцы мягко скользят по внутренней стороне ладони, — надеюсь, сработаемся – нам предстоит через многое пройти вместе. и ванилла словно в воду глядел еще тогда, в свои сущие девятнадцать – совсем неопытный юнец, бросающийся из содома в гоморру, под кожей которого кипела сама жизнь. академия кажется совершенно пустой и неуместной – хотя, может, подгоняемые максимализмом своих годов они покидают ее, чтобы не просто получить основополагающие знания и базу под ногами, но и дотянуться до самой жизни – увидеть и познать мироздание таким, какое оно есть: совершенно не такое, каким кажется на первый взгляд, а опасное, нелицеприятное и до агрессивности жизнелюбивое. они впятером – жидкий металл, бегущий по венам, окисляемый самой юностью: легкая на подъем холлиберри, одним ударом щита размозжающая изомальтовые черепа драконов под звонкий смех в предвкушении великого празднества; голден чиз – ребяческое я, которое, на удивление, совсем не по-детски безжалостно впивается острием сырного копья в мармеладную плоть крота чидаса; дарк какао, положивший окончательный конец борьбе молочного и кофейного драконов – оба их тела остались в земле под неподъемными слоями бесконечных снегов, заметающих всю жестокость и правду; уайт лили – безмятежная жажда знаний, которая позволяет своему посоху испустить смертельный яд – заостренный чашелистик предостерегающе смотрит на каждого приближающегося; и он, пьюр ванилла, – точно такой же и совершенно не святой: белая магия – милая сестрица черной магии луны; та беспощадно изъедает шоколадных големов, мармеладных червей и тортомонстров, оставляя их жалобно скулить, проживающих дни мучительной жизни в ожидании смерти – совершенно далекой и безумно желанной. вместе они борются за правду, и это благословение – марать свои руки, чтобы другие жили долго и счастливо, как и завещает священное писание муки высшего сорта. и все они – цветущая юность, поэтому ванилла дает право холлиберри спаивать себя дурманящим ягодным соком, разрешает голден чиз следить за своим внешним видом, опираясь на ее смелую волю, и позволяет себе слепо влюбиться в дарк какао. по-сути, на то не было никакого повода и причины, но ему – девятнадцать, и почему бы не продолжить испытывать жизнь на прочность: игра чувств с небольшими ставками – если и проиграешь, то не беда. и скорее именно этот интерес: какого это – любить и быть любимым? – двигает его на подобный шаг: любопытство сгубило кошку, но она была счастлива, умирая в знании. их любовь – это просто игра: шаг влево, шаг вправо – ранен; это мягкость касаний на пробу, это попытки вызвать чувства, чтобы душу – в клочья; это – несерьезность: отсутствие пустых планов на будущее, схожести вкусов в еде и болезненно-нужных разговоров по душам, но тем не менее, терпкая любовь – терпкая, потому что самая первая и рожденная из ничего – оседает глубоко за ребрами, надежно спрятавшись за диафрагмой навсегда. и просто потому что это нужно другим людям – жители хлебоземья отчаянно нуждаются в защите от гнусных тварей во всех уголках коржа, они разбредаются далеко и надолго, чтобы не видеть друг друга: но это – их благодетель, ведь каждому нужно расти самому. теперь мы ответственны за себя и свои земли. но это каждому нужно – ложка дегтя, которой они сами кормят друг друга. им ничего не стоит оборвать все нажитое годами, потому что два года путешествий – это ничто по-сравнению с поколениями печенья, оставленными на произвол судьбы; их связывал адреналин и бешеные эмоции, а не что-то большее, и это ясно каждому из пятерки. поэтому в свои двадцать ванилла стоит один в божественном святилище, чтобы быть признанным ваниллианцами – корона одиноким блеском печально сияет всем присутствующим на церемонии. и казалось бы – история написана: друзья детства должны разлучиться спустя года, чтобы расти по отдельности, потому что сказочного вместе – навсегда не существует, но, как и сказано в священном писании маргарина, – они встречаются. они встречаются, стянутые обстоятельствами: им уже приходилось в прошлом прогибаться под тяжестью существования, прогоняя бестолковых тварей вроде драконов, мармеладных големов или тортомонстров, и раз уж сама тьма – дьявольская сущность в лице дарк энчантресс – желает привнести хаос на тесто хлебоземья, то они встанут на ее пути – встанут, и не сдвинутся, пока та не будет побеждена. кто такая дарк энчантресс, откуда она и из какой печи появилось – загадка для каждого из них, но цель остается обозначенной – уничтожить ее любой ценой и не дать тьме окутать этот мир. ванилла наслышан о каждом герое, о каждом выбранном делегате из всех королевств, потому что прошлое все еще живо отражается на подкорке сознания: он знает, насколько неумолима воля самой холлиберри, и она сделает все, чтобы призрачный мир во всем мире стал ощутимым: у нее дома – совсем несмышленый принц, который только и умеет, что тянуть ее за подол пышной юбки, и ей необходимо – до смерти важно, – чтобы он был жив и счастлив; ванилла понимает, что дарк какао – несгибаемая сталь, подкрепленная железной выдержкой и суровым нравом, точка опоры которых – это меч; и виноджемовый шоколадный клинок он несет один, не смея передать это бремя другой печеньке – хотя, будем честны, даже три печеньки его бы не удержали. ванилла осознает, что голден чиз – это хаотичная непосредственность, стремящаяся к стабильности. но стабильность – это утопия, однако она сделает все возможное и невозможное – выгрызет любой ценой даже нечто неосуществимое. ванилла уже молчит о уайт лили – молчит, преданно храня в памяти светлые осколки их юности: она – квинтэссенция гениальности, усомниться в которой греховно; она – лучшая ученица академии парфаедии за всю историю хлебоземья, и пьюр ванилла верит ей, как не верил бы самому себе, в том, что она сделает все, ради лучшей жизни печенек. на разработку плана уходит немного времени – не потому что все предельно ясно, как прозрачность стекла, а потому что, на самом деле, вообще ничего не ясно: никаких слухов нет, о намерениях дарк энчантресс есть лишь поверхностные данные, и какой следующий шаг она предпримет – не понятно. но раз план был слеплен – кривой и расплывчатый, но он же есть? – то можно позволить себе просто жить. и им, в свои двадцать семь – и о ведьма, им всего двадцать семь, в таком возрасте лишь выпускаются из академии – до смерти важно жить. они, наделенные статусом и короной на макушке, – дети; дети далеко не глупые и сильные, которые явно стоят большего, чем их одногодки, однако их показатели и количество побежденных тварей не указывают на то, что сокрыто внутри – безумная необходимость смешливой праздности в посиделках у костра, мягкости цветов, вплетенных в сливки волос, и близости, чтобы просто ощутить. но им ведь не девятнадцать, чтобы бездумно чувствовать, поэтому привязанность мягко обволакивает их вновь, стягивая прочнее: конечно, они разлучились на годы, но холлиберри все так же смеется над шутками о драконах, которым только дай волю подраться; голден чиз, как обычно, придумывает все новые вариации своей прически, дополняя ее карамельными лилиями с рук самой уайт лили, пока та хрипотой шепота смеется, раззадоренная солнцем. дарк какао, как и раньше, мягкой тенью нависает над ними, бросая ласковую усмешку в ответ на крики голден чиз – слушай сюда, ты, безмозглый тортомонстр, если еще раз тронешь мое копье, я его тебе в глотку воткну – и смотрит, не отрывая взгляда, на ваниллу. ванилла лишь улыбается, ловя брошенные в его сторону осколки внимания, и лелеет разбитое зеркало их прошлого в руках: теперь-то они выросли, и горы стали по колено, так что можно позволить себе быть осознанно-связанными – не так, как тогда, будучи наполненными ребяческим своеволием – вместе и навсегда существует, но не обязательно, чтобы оно было воспринято буквально и неразрывно. вместе – навсегда не получится, но вместе – до самой смерти – вполне: можно позволить себе окунуться в нежную и глубокую привязанность-верность-дружбу-любовь, которая расходится на годы, чтобы потом вновь собраться за деревянным столом и пить вместе ванильный чай под заливистый смех, чтобы письма с ароматом воспоминаний и частичкой души проходили сквозь королевство и время, подкрепляя их созависимость. поэтому ванилла дает себе волю – или самой судьбе, сводящей их вместе – и переплетает свои пальцы с дарк какао: темный бисквит мягко оттеняет бледность его кожи, и винилла не может не улыбнуться, потому что это – правильно. это случилось, чтобы мы стали лучшей версией себя, – и теперь ванилла несдержанно смеется, прищурив чувствительные глаза, слепо прижимая ладони к щекам дарк какао, пока тот в нежности касается сухими губами его лица. и сейчас это кажется чертовски правильным, как и было написано в священном писании корицы – теленок не узнает, что потерял хвост, пока не обернется, и хвала богам, что судьба дала им возможность обернуться тысячу и один раз. потому что теперь все так, как и должно быть – в их маленьком мире есть место разговорам обо всем, что прячется в изомальтовых ребрах, есть возможность проявлять осознанную заботу друг о друге, и это отличает их от юной копии себя, которую каждый до сих пор видит в очертаниях повзрослевших фигур. поэтому нет ничего удивительного, что им всего двадцать семь, и они – вчера коронованные дети – побеждают дарк энчантресс, ведь так и положено в священном писании подсолнечного масла: добро всегда побеждает зло, пусть и со своими потерями – небытие ваниллы вряд ли оставят сильный отпечаток на чьей-либо жизни. вряд ли оставит – но оставляет, и ваниллианцы бегут: бегут от ужасающих монстров, своими руками сковывают себе кремовую республику – верхний город, как оплот безопасности. и соприкосновение ваниллы с вечностью не должно нанести серьезный удар, но наносит: они – пятеро уже не-друзей, а просто сталкиваемые самой судьбой печенья расходятся в разные стороны, чтобы никогда не сойтись вновь. но замысел – не всегда действительность, и одним прекрасным утром, как и положено священным писанием соли, дарк энчантресс восстает, как восстают со временем и остальные герои – их уже четверо, но им ведь не девятнадцать, и даже не двадцать семь, и раз была выиграна битва, а не война, то в этот раз – они победят, наученные опытом и самой жизнью. и они встречаются вновь – ванилла смеется, потому что ладно – второй шанс, но третий, серьезно? – обмениваясь виноватыми улыбками, потому что они серьезно облажались. внешне холлиберри остается все такой же задорной, но все чаще ягодный сок оказывается в ее руках, чтобы много не думать и расслабиться, – рассмеется она, уставше прикрывая глаза, под которыми результатами бессонных ночей полегли ежевичные тени. но она все также любит крепко обниматься, приподнимая ваниллу над землей, чтобы негласно произнести даже если нам резгребать последствия своих ошибок, то мы – вместе. дарк какао больше не собирает в хвост длинных и черных волос – звезды погасли в мазутной тьме; он стал еще более молчалив, чем раньше – хотя раньше разговаривать им было не нужно, а сейчас – необходимо; стал еще более скуп на касания, не хлопая даже по плечу в знак дружеского приветствия, и ванилла понимает, что неловкость за свою детскую импульсивность изъедает джем души, и что внутри все еще неприятно оседает терпкость за то, что каждый из них был виноват – нужно было уметь говорить о своих мыслях и планах на чистоту, а не бросаться в огонь ради друг друга: ванилла должен был сказать о том, что жертва собой оставит его в забвении, но им обоим было по двадцать семь, – о ведьма, это – детские годы – потому что в двадцать семь существует только слепое желание коснуться любви, но не проявлять ее. мудрость годов – это умение умолчать, поэтому они молчат, когда холлиберри пьет пятый подряд стакан ягодного сока – лишь поддерживают ее под локоть, пока та несмелыми шагами идет в свои покои; молчат, когда дарк какао порой в ступоре смотрит вперед себя, не слыша реплик ваниллы – только делают вид, что ничего, будто бы, и не было, и молчат, когда ванилла облачается в покрывающие его вафельные накидки до пола – холлиберри треплет его по макушке, а дарк какао смотрит – смотрит, пожирая его бездонной чернотой радужек. они молчат, стараясь не вспоминать о прошлом, но помнить его, поэтому соглашаются на предложение консула кремовой республики о разделении сил джема души на всех печенек – потому что в следующий раз, когда они опять облажаются, то исправлять ошибки за них будут потомки, пока легендарные герои – все пятеро – полягут неживым размякшим бисквитом. следующий шаг – разговор с голден чиз, и ванилла глубоко вздыхает, прежде чем признать необходимость этого – на переговоры с ней пойдет именно он, потому что диалоги – это его стезя, хотя с голден чиз они равняются самоубийству; ей словно тринадцать, и она заперлась в собственной комнате, оклеенной своими же фотографиями, ведь для нее существует только она – и никто более; есть только ее мнение – и неправильное. и они отправятся к голден чиз – в королевство сыров, богатства и самолюбования, чтобы, добравшись до него, около часа стоять перед запертой дверью в необходимом принятии, и лишь потом голден чиз неохотно отопрет дверь: неохотно – потому что воспоминания о битве с дарк энчантресс хочется забыть, как дурной сон, но откроет – потому что встретить ваниллу, дарк какао и холлиберри – это благословение: она бросится на руки ванилле, чтобы уткнуться в его плечо и замереть, вновь ощущая его физическое присутствие рядом. она будет мягко кивать, заглядывая ему в рот, потому что серьезно, это не дурной сон? – и улыбка повиснет на ее смешливом лице, подкрепленная глупой верой в то, что если уж в первый раз все выгорело, то теперь – и подавно, а сам ванилла родился под удачной звездой самого неба, и он просто обязан победить всех и вся, стоя на пьедестале, мягко наклонив голову вслед летящей в бездну дарк энчантресс. ванилла лишь усмехается этим дурным ребяческим мыслям, скользя ладонью по спутавшимся пшеничным кудрям голден чиз, потому что ему, на самом деле, хотелось бы вытащить уайт лили из этой бездны, а не бросать ее в еще большую яму. но священное писание сахарной пудры издевательски смеялось в ответ, разрушая их планы: дарк энчантресс стоит, гордо вздернув подбородок, и подол ее облегающего платья развевает беспощадный ветер, и все происходящее – словно геенна огненная: небо, облаченное в алые комья сладкой ваты, покрыто ужасными прорезями, из которых на землю тучами ниспадали мармеладные големы, отскакивающие от земли своими желейными конечностями и нападающие на собравшиеся отряды печенья, погружая обстановку в неконтролируемый беспорядок: повсюду слышны крики о помощи, сопровождаемые звонким ударом стальных клинков о прочную кожу все появляющихся и появляющихся тварей. и как бы ванилле не хотелось броситься назад, встать бок о бок со своими товарищами, чтобы сражаться за спасение народа хлебоземья, он заставляет себя остаться на месте, глубоко вздохнуть – пять секунд на задержку дыхания, чтобы успокоиться, – и пойти вперед – к самой дарк энчантресс. и он идет – идет, теснимый чужими телами, сцепленными в схватке, слыша отдаленное ржание шоколадных коней, жестко пришпоренных своими всадниками, пока в небесах грохочет ужасающий гром. пока в небесах гром не прервет утробный смех, доносящийся отовсюду – ванилла падает на землю, прикрывая уши руками, потому что обостренная слышимость слишком чувствительно воспринимает этот хохот из преисподней, и, кажется, от перенапряжения что-то пошло не так – по виску ваниллы струится алый горячий джем, застилающий глаза. начинается настоящий хаос – еще больше монстров попадают на землю, сопровождаемые тяжелым хриплым смехом, и драконы, выпуская огонь из своей пасти, совершенно неконтролируемо взмывают ввысь, сжигая все на своем пути, но ванилла цепляется взглядом за тортомонстров, которые вместе с печеньем бросаются врассыпную, давя друг друга, подгоняемые безумной тревогой, охватившей их. ванилла смотрит только вперед – старается смотреть вперед, пока джем стекает на слабовидящие глаза, а посох валяется, кем-то беспощадно растоптанный, – туда, где должна быть дарк энчантресс, потому что ее крики слышны в этой какофонии звуков это все из-за вас, бестолковые идиоты, я не успела, я просто не успела.. что не успела – ванилла не понимает, потому что в следующее мгновенье он чувствует, как что-то тяжелое с силой ударяет его по голове, и тьма окутывает его, медленно успокаивая и даря желанный покой – где-то на периферии слышны несдержанные крики дарк какао, зовущего его по имени, но даже они исчезают. и наступает долгожданная тишина. и ванилла умирает – умирает, чтобы, как и было наказано священным писанием разрыхлителя, возродиться вновь.