***
Харви снова приходит в сознание, но на этот раз чувствует боль. У нее болит спина. Но боль — это ерунда. Боль — это хорошо. А вот то, что она ощущает себя далеко не стабильно — это плохо. Разум мутный, и все кружится. Она сама кружится. Неясное сознание — это хуже любой боли. Харви хочет закрыть и так закрытые глаза, чтобы унять волны, на которых её то и дело подбрасывает. Какое бы лекарство ей ни давали, она предпочла бы, чтобы это перестали делать. Это хуже. Это хуже, чем любая боль. Пожалуйста. Пожалуйста, пусть все остановится.***
Харви не знает, прошло пять минут или же сутки. Но какое-то время точно прошло, потому что на этот раз она вроде бы чувствует пальцы, которыми двигает. Надеясь, что это действительно так, потому что без функционирующих пальцев она не представляет своей жизни вообще. Как и без ног. Ноги. Харви пытается понять, может ли она шевелить пальцами ног. Непонятно. Если она не может и не сможет в дальнейшем, то… То… То что? Это исключено. Она не может стать такой неудобной. Это не про нее. Этого просто не может с ней случиться. Как неудобно в таком случае любить Алекс. Должно быть, Алекс было бы неудобно любить её. Неудобно. Она была бы… как Джек. Только… Харви не думает, что ей неудобно любить отца. Она любит его так же, как и раньше. Стало сложнее, но сложнее — не то же самое, что неудобно. Стало сложнее не из-за того, что он не может ходить, а потому, что он перестал быть цельным. Его разум перестал быть ясным. Харви полагает, что с её разумом все в порядке. Она никогда раньше не задумывалась о подобном. Еще она думает, что Алекс не относилась бы к ней, как к чему-то неудобному. Если все бы так случилось, то… Харви хочет потерять сознание сейчас же, чтобы остановить мысли, которых никогда до этого не было в её голове. Она ведь умерла и на какое-то время бросила Алекс? Это не то же самое, что было раньше. Нет. Нет, нет, нет. Все совсем иначе. Иисусе, все совсем, совсем иначе. Она чуть не умерла и чуть не бросила Алекс. Как она могла? Это ведь невозможно. Невозможно, чтобы она умерла. Невозможно, чтобы она оставила её даже на минуту. Такого просто не должно было случиться. То есть, она может умереть? Боже. Нет. Невозможно. Да ведь? Она ведь все еще жива. Значит… Значит, что ничего не изменилось. Значит, что все по-прежнему. Почему тогда в груди сидит что-то, что делает так больно? Или что же это такое? Что это такое?! Харви хочет зажмуриться, что есть силы, но у нее не выходит. Откуда у нее вообще мысли, которых раньше никогда не было? Все дело в лекарствах. Точно. Это все лекарства. Она увидит Алекс, и все будет хорошо. Алекс избавит её от чужих мыслей и… и того, что их сопровождает. Что же это такое? Что? Что… Страх. Боль в сердце — ни что иное, как страх. Но ведь Харви не чувствует страх. Это не она. Она ведь не может… Все из-за чёртовых лекарств. Они меняют сознание. Да. Это бы все объяснило. Алекс. Это не лекарства. Алекс. Она принесла в жизнь Харви этот гребаный страх. Значит… Значит, она может и избавить от него. Потому что это тяжелее, чем боли в спине и в пульсирующем затылке. Это, чёрт возьми, просто невыносимо. Это должно сейчас же прекратиться. Надо просто открыть глаза. Надо просто увидеть Алекс. Что бы это ни было — оно тут же рассеется. А если нет, то… То она ведь сможет поработать над собой. Она сможет. И все станет так, как нужно. Все поддавалось работе. И это не будет исключением. Значит, все нормально. Просто принять это сейчас и избавиться от этого потом. Проблемы решаются по мере их поступления. Сейчас нужно решить вопрос о функциональности хотя бы век. Надо их открыть. Надо просто открыть глаза, а потом уже все остальное. Шаг за шагом. Все будет работать как надо. Просто… Веки. Да. Глаза. Надо начать с глаз. Харви удается приоткрыть глаза, но все, что она видит — это размытое ничто. Ни силуэтов. Ни цветов. Просто стало светлее, чем было. Просто светлое ничто. — Эй. Харви удивляется тому, что тут же слышит чей-то голос, потому что с момента, как она пришла в себя, здесь была полная тишина. Она может слышать, и это хорошо. Она нихуя не видит, и это плохо. Харви чувствует прикосновение к своей руке. Это не Алекс. И это «эй» принадлежало не Алекс. — Позови Зака, — просит голос Рыжей. И Харви слышит, как открывается дверь, а после закрывается. Кто пошел звать Зака? Алекс бы не пошла, Алекс бы сидела сейчас там, где сидит Рыжая. Она была бы рядом. За Заком пошел бы кто-то другой. Это точно. Где Алекс? Открытых глаз недостаточно. Тем более, как оказалось, это совсем бесполезно. Она открыла глаза, и теперь надо еще и открыть рот. — Ви, детка. Эй, — Рыжая шепчет так тихо, словно её голос может травмировать. Харви чувствует её пальцы на своей щеке и хочет, чтобы она перестала это делать. Хочет, чтобы та убрала свои пальцы от её щеки. Она дергает головой, или ей кажется. Нет, она ни хрена ничем не дергает, потому что рука Рыжей все еще там — на её щеке. — Где Алекс, — спрашивает Харви. Она слышит свой голос. Это хорошо. — Что? Харви прикрывает глаза. Надо повторить. Надо повторить вопрос. Это не так сложно. — Где Алекс? — Алекс? Детка, она здесь. Алекс здесь. Мучительно-колючее нечто в её груди начинает пульсировать острой болью. Это нечто начинает разрастаться в груди и пробирается к горлу. Если Алекс здесь, то почему Харви её не слышит и не чувствует? — Эй, эй! Боже, Харви! — касания Рыжей до её лица становятся настойчивей. — Харви! Что за ебаное дерьмо! Харви жмурится. Нет. Нет, этого не отложить на потом. С этим новым нечто надо сделать что-то сейчас же. Харви сосредотачивается на своем теле. Надо рассеять это по всему телу. Надо сейчас же сделать это. Рыжая шепчет что-то и трогает, трогает, трогает её лицо. Харви не удается ничего рассеять. Она переключает все внимание на свою правую руку. Рука. Её правая рука. Это сработает. Всегда работает. — Алекс, какого хуя! Иди сюда сейчас же! Харви, — и снова настойчивые прикосновения к коже, которые Харви хочется смахнуть с себя. Это слишком для нее в данный момент. — Что случилось? Харви слышит голос Зака. Она слышит не только Зака, но и Лиму. И еще кого-то. Здесь становится слишком людно. Они должны уйти. Все должны уйти. Харви срочно сосредотачивается на своей правой руке, потому что в груди становится слишком невыносимо и тесно. Боль там уже не помещается. Харви не знает, что это за дерьмо и почему против этого не помогают лекарства, но она не хочет оставлять все это в себе больше ни на секунду. Ебать. Не помогает. Она не чувствует свою руку. Она не сможет никуда деть это дерьмо. Этого просто не может быть! Все это нереально. Надо отрубиться. Отрубиться, а потом прийти в себя и пробовать снова. Она слишком травмирована, и это все объясняет. Не объясняет только того, почему она не слышит голос Алекс. — Почему она плачет? Ей больно? Зак, осмотри её! Плачет? Харви действительно хочет сейчас смеяться. Смеяться от абсурда. Она не плачет. Да, у нее могут пойти слезы, но это же физиология. То есть, надо как-то по-особенному её ударить, чтобы это работало. Но если слез не было, когда уродовали её спину, то с чего сейчас?! Слезы от травм были в прошлом. Сейчас их не может быть. Боже мой, как это все смешно. Где, блять, Алекс?! — Харви, посмотри на меня, — голос Зака, как и всегда, ровный и строгий. Харви чувствует, как её веки открывают. Она не сопротивляется. Харви видит ослепляющий свет, но это все. Свет пропадает, и снова светлое размытое пятно. — Зрачки плохо реагируют на свет, и вряд ли она что-то видит. Но все стабильно. — Тогда какого чёрта она плачет?! Это ебаная Харви, она, блять, не плачет, — агрессивно нападает Лима. — Значит, ей больно?! Значит, вколи ей что-то! — Я не могу ответить на твой вопрос. Ей не должно быть больно. Харви, — голос Зака совсем близко у её лица, значит, он услышит, если она что-то скажет. — Алекс. — Что она сказала? — Лима тоже уже где-то совсем рядом. — «Алекс», — отвечает Зак. — Она сказала: «Алекс». — Алекс! — громко зовет Лима. — Что? — слышится откуда-то. Но это не рядом. Совсем-совсем не рядом. Харви пытается проиграть в голове хриплое и ровное «что». — Харви, насчет анальгетиков. Я знаю, что ты против. Я помню. Тебе придется справиться с этим самостоятельно, если ты хочешь прояснения. Ты согласна? — Да. — Хорошо. Я вернусь через два часа, противовоспалительные никто не отменял. Рейчел, если будут какие-то изменения, зови меня, потому что я не уверен, что она готова к этому. — Привет. Это голос Лимы. Лима рядом, но она не трогает её, и Харви ей за это благодарна. — Она точно сейчас не чувствует боль? А это голос Пули. Их здесь много. Пусть они все уйдут. Было бы прекрасно, если бы они все ушли. Было бы прекрасно быть там, где нет никого. — Я уже ответил, — оканчивает разговор Зак, и Харви слышит, как закрывается дверь. Повисает тишина. Они словно её рассматривают. Харви совсем-совсем это не нравится. Блять, как бы она хотела, чтобы они все ушли отсюда. Пожалуйста. — Оставьте нас. Это голос Алекс, который заставляет сердце Харви болезненно сжаться. Разве анальгетики не должны действовать на все? Харви не понимает сейчас магию боли в своем теле. — Алекс, я ду… — Я сказала, оставьте нас, — громко повторяет Алекс. — Какого чёрта ты так говоришь с нами? — возмущается Пуля. — Лима, нет. Не трогай меня. — Ты хочешь, чтобы я повторила тебе третий раз? — спрашивает Алекс, и Харви почти не узнает её голос. Он низкий. Он угрожающий. Он напряженный. И нет, Алекс не злится. Это что-то другое. — Пуля, прекрати. — Нет, я не согласен. Блять, какого хера?! Я никуда не уйду! Харви наш человек, а не твой! Не с… блять. — Алекс, не трогай его! — Блять, успокойтесь! — Алекс, отпусти его! — Ебанутая, ты совсем что ли? — Пуля, выйди! — Она не может указывать, что нам делать! И она мне чуть руку не сломала! — Она на нервах. Давай обсудим это потом, — тихо предлагает Рыжая. — А сейчас выйди. Ладно? — В пизду. Мы все на нервах, между прочим! Харви не может начать дышать, а ей надо начать дышать, чтобы машины, к которым она наверняка подключена, не привлекли к ней лишнего внимания какими-либо уведомлениями. Харви слышит, как закрывается дверь. — Ты не можешь так говорить с нами, — шипит Лима. — Ты к ней не подходила всю неделю. И ты просто орешь на людей, для которых она семья. Ты не имеешь права. Если ты продолжишь, я выбью из тебя это, ты поняла меня? — Нет, Лима, — ровно отвечает ей Алекс. — Ты ничего из меня не выбьешь. Мы обе это знаем. А теперь выйди отсюда. — Да что с тобой, блять, не так?! Алекс, — Лима переходит на шепот, — приди в себя уже. Пожалуйста! Харви насильно выдыхает и вдыхает. Она старается, но слышит, как сбоку от нее начинает пищать электрокардиограф. Этот звук такой громкий, что режет ей слух. Он делает больно в голове и в глазах. Харви хочет, чтобы все сейчас же замолчало. Харви не видит, но чувствует, как её хватают за руку, а потом слышит какой-то шум, и писк прерывается. — Выйди отсюда! — громко требует Алекс, уже где-то рядом с Харви. Харви очень пытается её рассмотреть, но перед глазами по-прежнему лишь размытый свет. — Ты вырубила аппарат?! — Рейч, давай выйдем. — Нет, ты… — голос Рейчел обрывается хлопком двери. Тишина. Теперь Харви слышит тишину и свой пульс. Она слышит, как, вибрируя, стучит в ушах её собственное сердце. Она прислушивается к Алекс, которая где-то рядом. — Алекс, — зовет Харви, но она не уверена, что её слышно. Она слышит звуки. Эти звуки похожи на то, как двигают стул или что-то в этом роде. Харви не дышит, прислушиваясь. Если Алекс и издает какие-то звуки своими движениями, то Харви их не услышит из-за стука своего сердца в ушах. — Я облажалась. Харви молчит, проворачивая фразу Алекс в уме по кругу. Еще и еще. Она не может понять её суть. Она хочет просто слышать голос. Интонацию. Что Алекс сказала? — Ты должна начать дышать, если не хочешь, чтобы я подралась со всеми здесь из-за ухудшения твоего состояния. Харви снова пытается переключиться с ровного тона Алекс на смысл её слов. Что, блять, она говорит? Она… Харви выдыхает. Она медленно выдыхает, когда чувствует касания до своего лица. Алекс трогает её щеку так невесомо, что Харви кажется, что она выдает желаемое за действительность. — Я убила людей. Харви чувствует, как что-то большое и тугое пытается вырваться из её горла, и глотает. Она старается затолкать этот ком обратно, глотая еще раз, но ничего не выходит. — Я не жалею, что убила людей. Что со мной? — шепотом и с нажимом спрашивает Алекс. Алекс. Харви хочет произнести хотя бы её имя, но не может найти в себе сил открыть хотя бы рот. Перед глазами темнота, значит, её глаза закрыты. — Харви, — голос Алекс становится тише. Голос Алекс начинает выражать хоть что-то. Харви слышит в нем сознательную слабость, и это унимает её сердце, и стук в ушах становится немного тише. — Я убила людей и сломала то, что от меня хотели получить. Меня посадят в тюрьму. Боже, — Алекс нервно усмехается. — Мне сказали, что меня посадят, а я только и думаю о том, что чуть не потеряла тебя. Мне говорили о том, что я должна надеть ебучую прослушку, если не хочу сесть в тюрьму, а я думала о том, что несколько дней назад ты умирала у меня на руках. Я не могла эмоционально отключиться от этого ни на одну сраную секунду. Словно теперь все вокруг меня враги. Что, блять, со мной не так? Знаешь, я договорилась о времени, но оно мне не нужно. Я сижу здесь, и вот первое, что я говорю тебе — это то, за что меня посадят. Меня уже можно три раза посадить в тюрьму. А я говорю это, и всё. Просто говорю. Говорю тебе это, и это все, что я делаю. Мне так похуй, ты не представляешь. Но знаешь… — Голос Алекс, кажется, звучит с улыбкой. Что-то сломано внутри нее. Но Харви думает, что это не из-за того, что она только что сказала. Есть что-то еще. Есть что-то ужасное, что сидит в Алекс. Харви хотела бы услышать это, когда будет способна хотя бы видеть её. Сейчас у нее нет выбора. Она просто, блять, лежит и ни черта не может. — Есть кое-что, что продолжает меня убивать, — шепотом продолжает Алекс, и теперь Харви точно чувствует её пальцы на своей щеке, — ты подвергаешь свою жизнь опасности, и я не стала бы запрещать или стоять на твоем пути из-за того, что ты чуть не умерла. Потому что не чувствую, что хочу спрятать тебя от твоей же жизни. Но это не проходит. Эта боль никуда не уходит, — совсем тихо и с нажимом говорит Алекс. — Она продолжает меня разлагать, словно с каждым днем, с каждой минутой я становлюсь… я перестаю существовать. Пустота. Я чувствую пустоту. Словно есть очаг боли и злости, а вокруг него образуется пустота. Умирает все, что было, кроме этого, — совсем сипло договаривает Алекс, так, словно это самый большой секрет её жизни, так, словно это самое болезненное признание. И Харви все бы отдала, чтобы коснуться её, чтобы сказать, что это не так. Что это пройдет. Что придет время, и все снова зацветет вокруг этого «очага». Только Харви сама не знает, было бы это правдой, потому что пока и сама не чувствует ничего, кроме страха. — Мне страшно, Харви. Я так боюсь тебя потерять, что не могу думать ни о чем, кроме этого. Я чувствую только страх. Алекс замолкает, а её ладонь ложится уверенней на щеку Харви. — Я не смогла бы быть с тобой такой честной, если бы ты смотрела на меня. Боже, — Алекс переводит дыхание, и Харви слышит звук, словно она плачет. — Блять. Ещё я думаю, что ты теперь будешь на меня смотреть иначе. Ты же не убиваешь. А мне, знаешь… мне понравилось. Хотя я не уверена, что это слово подходящее. Ты же говорила. Ты всегда видела это во мне, а я нет. Я не знаю, боже, — снова выдох и переход на шепот, — я не знаю, откуда это во мне, но я все еще хочу убить их, Харви. Я хочу убить Лонга и Иззи, потому что… Потому что я не доверяю им. Я верила тебе, и на моих глазах Иззи стреляла в тебя. Она ведь могла стрелять не в колесо. А я просто верила в то, что ты говорила, Харви. Рука Алекс пропадает на несколько секунд, а после Харви снова чувствует её пальцы на своей щеке. — Ты просила меня, ты все время просила, а я делала то, что ты просила. Это не дает мне покоя. Почему от меня все просто требуют быть наблюдателем? Я… Боже. Я ведь и была такой. Я была… Я… я просто слушала. Слушала и делала то, о чем меня просили. Ты просила. Я не… То, что я чувствовала, когда тебя убивали, Харви, это… Алекс снова убирает руку. Харви думает, что она сейчас вытирает слезы. Харви думает, что происходит что-то плохое, и это тот момент, когда ей нужно быть с Алекс. Но все, что она может — это ничего. — Я не хочу больше это чувствовать. Ты просила оставить их в живых, и я знаю, почему. Я знаю! Ты помнила, что я коп, а я забыла, — агрессивно обвиняя себя, шепчет Алекс, — я забыла об этом. А ты нет. Я не понимаю себя. Я не понимаю, почему и откуда во мне это. Но я не могу смириться с тем, что они живы. А ты здесь лежишь… Боже, ты бы видела себя. Блять. Я не могу перестать злиться. И знаешь, самое ужасное — что я не хочу переставать чувствовать это, потому что это хоть что-то, кроме боли. Алекс замолкает. Но Харви знает, что это не все, что та хочет сказать. Это далеко не все. И она будет слушать. Она будет слушать все, что Алекс скажет. Пусть она и не в силах сделать хоть что-то. — Живи так. Живи так, Харви, но я не могу просто верить тебе. Я ненавижу тебя, Харви, за то, что ты чуть не умерла. И с этим я тоже не могу ничего поделать. Словно ты… Словно ты так легко могла бы меня бросить. Что тебя могли отнять у меня — после твоих слов о том, что это невозможно. Я все время думаю об этом. Я не могу перестать думать о том, что ты… Я не знаю, что мне делать, Харви. Ты мне нужна. Я не знаю, как мне справиться с этим. Я хочу верить, что с тобой ничего не случится так же сильно, как в это веришь ты. Но я не верю тебе больше. Харви, я не верю тебе, — совсем еле слышно шепчет Алекс. — И меня посадят в тюрьму. Потому что я не могу дать им то, что они хотят. Я не хочу им давать ничего, что касается тебя. Никакого года у нас не было. Все… Все кончено. Харви прислушивается к тишине, в которой Алекс шевелится. Руки Алекс больше нет на её лице, и Харви не знает, где она. Её сердце снова бешено колотится, и она думает, что могла не услышать звуки, которые бы означали, что Алекс уходит. — Я думаю, что могу свалить. Я не могу им ничего дать, но и в тюрьму я не хочу. Клер мне поможет. Да, думаю, что она могла бы. Не думаю, что она хотела бы видеть меня в тюрьме. Я думаю, что она поможет. Она так сказала. Я не уеду, пока тебе не станет лучше. Конечно же. Но я не могу… Не могу. Быть здесь. Я не могу справиться с собой, сидя в этой комнате. Я не могу. Прости. Я… Я… Харви слышит, как Алекс встает, и она собирает все силы: — Алекс. Харви прислушивается — Алекс не шевелится. — Не бросай меня, — шепчет Харви. — Прошу. Харви приходится искать в себе больше сил, чем она думала, потому что то самое нечто снова и снова рвется через её горло, сдавливает его. Она делает вдох, но воздух застревает в горле. Ей надо дышать. Ей бы не помешало сейчас дышать, это точно. Потому что ей есть что сказать. Но как она это сделает, если не может даже начать дышать. Сука. — Алекс, — повторяет она и тут же слышит свой громкий выдох, когда обе ладони ложатся ей на щеки. — Алекс, — Харви сосредотачивается на своих закрытых глазах и на том, что хочет сказать, — не уходи. Не уезжай. Прошу. — Харви. — Прошу, — повторяет Харви, чувствуя, что на этот раз слово дается легче. Её голос обретает нужную форму, когда она старается лучше. — Алекс, — пробует она, проверяя это, вытягивая все силы со своего тела. — Не уезжай. Я… Все будет хорошо. Просто… поверь мне последний раз. Харви выдыхает. Она скажет еще что-то, надо только минутку, чтобы снова набрать сил. Надо минутку. Алекс должна побыть здесь еще минутку, чтобы она сказала, что Алекс может доверять ей. Алекс сейчас одна. И Харви нужна ей. Она нужна ей, но бесполезней, чем сейчас, Харви не была никогда. Она бы променяла все силы, которые были у нее во всех сложных ситуациях в жизни на то, чтобы сейчас найти их хоть немного, чтобы просто говорить. Харви перестает дышать, слушая тишину. Харви чувствует прикосновение к своей руке. Харви чувствует Алекс теперь всем своим телом. Алекс ложится рядом? И теперь Харви снова слышит свое дыхание и сердце. Боже, хоть бы оно не остановилось еще раз. Тело, которое Харви никогда не подводило, стоит первым в очереди из того, что Харви могла бы действительно возненавидеть. Её тело подвело её. А она подвела Алекс. Она подвела себя. Алекс дрожит всем телом, прижимаясь к ней, а у Харви нет сил даже поднять руку. Да, она точно близка к тому, чтобы возненавидеть свое тело. Слабое. Оно слабое, как и она сама. Потому что она подвела Алекс. Она подвела её. — Прости, — шепчет Харви. — Замолчи, — отвечает Алекс, всхлипывая в её грудь. — Замолчи. Не могу, я не могу с этим справиться. Ты самое слабое мое место, Харви. И это взаимно. Если бы Алекс только знала, насколько это взаимно. — Я не думаю то, что сказала, Харви. Боже, — Алекс снова выдыхает в её кожу горячий воздух. — Конечно же я верю тебе. Я не могу уйти, потому что я все еще верю тебе. Кажется, если я буду злиться на тебя, я забуду, как сильно я злюсь на себя. Я просто подвела тебя. Я подвела тебя. Я ненавижу себя за то, что подвела тебя. — Заткнись. — Сама заткнись, блять, — Алекс нервно смеется, утыкаясь теперь в шею Харви. — Я отключила от тебя эти пищащие штуки. Я надеюсь, это не убьет тебя. Харви вздрагивает от вспышки в груди и вырывающегося из нее смеха. — Кто бы мог подумать, Харви, единственный человек, с кем я не поругалась за эту неделю — это твой отец, — Алекс нервно смеется в её шею. — Я чуть не убила всех, с кем взаимодействовала. А твой отец… Боже, — Алекс дрожит от истерического смеха. — Он… Он единственный, кто меня не трогал. Он просто смотрел. Будто все понимал. Как, блять, такое может быть?! Я не понимаю ничего, что происходит вокруг меня. Я схожу с ума. Ты мне так нужна. Ты мне нужна, иначе я свихнусь. Я просто… Я… — Алекс поднимает голову. Харви чувствует, как та на нее смотрит, и открывает глаза. Харви слышит четкий быстрый вдох Алекс, после которого все замирает. Перед ней больше нет белой пелены. Перед ней Алекс. И да, её лицо все еще недостаточно четкое. Оно выглядит размыто, словно за гребаным древним витражным стеклом, но она видит её. И она может смотреть туда, где глаза Алекс. Еще немного, и лекарства совсем начнут её отпускать. И будет больно. Но зато она сможет говорить. Она сможет видеть. Физическая боль — это то, что Харви может выдержать. Но не видеть Алекс и не касаться её — это Харви не готова терпеть. Даже если на нее обрушится все, но только бы она смогла коснуться лица Алекс. И увидеть её глаза. Пожалуйста. — Не хочу плакать, Харви, — Алекс обнимает её за шею и снова утыкается в нее. — Я не хочу, потому что устала уже от этого, но сейчас ничего не могу с собой поделать. Ты пришла в себя, и я только и хочу, что плакать, чёрт возьми. Было проще злиться, чем вот это вот все. Но я… Я не убила никого за эти дни, знаешь. Хотя это ничего не значит. — Алекс, я не допущу больше, чтобы ты из-за меня хотела убивать. Больше нет. Алекс просто кивает. Она ничего не отвечает. Алекс должна знать, что она не убила Лонга не потому, что ей самой его жалко. Ох, вообще нет. Харви не жалко ни Лонга, ни Иззи. Это не жалость. Алекс — офицер полиции. Она забыла об этом. А Харви это помнит. Она позволила Алекс зайти так далеко, но Лонг был целью ФБР, и убить его — означало бы совершить огромную ошибку. Она позволила, и Алекс сделала то, что уже ломает её жизнь. Харви срочно должна прийти в себя, чтобы сказать Алекс причину, почему Лонг и Иззи должны были остаться в живых. Потому что Харви могла бы и сама убить их, если Алекс этого так сильно хочет. Она могла бы сделать для Алекс что угодно. Даже это. Но они должны быть живы. Харви привыкла, что она одна. Что она может выдержать все. Боже мой. Она не могла так сильно ошибаться. Она ведь никогда не ошибается. Она больше не одна. И ей следовало это принять еще неделю назад. Еще месяц назад. Еще тогда, когда Алекс просто появилась. Если бы она приняла это, то знала бы, что у нее есть человек, который разделит с ней все, что угодно. Даже смерть. Она поняла это слишком поздно. Но ведь они живы. Значит… Значит, она может все исправить. Она может дать Алекс еще больше, чем давала до этого. Алекс справедливо сомневается. Но Алекс все еще здесь. И Харви все сделает, чтобы избавить её от сомнений. Все, что в её силах.