Раненые птицы

Повозку тряхнуло на кочке, и Микаса проснулась. Первое, что бросилось в глаза, — Леви не изменил положения, словно так и просидел, пялясь в одну точку всё время, пока она дремала. Лицо его осунулось, под глазами виднелись неизменные тёмные круги, шрам стягивал кожу, и рассечённая губа немного приподнималась. Наверное, она выглядит так же паршиво. Эта мимолётная мысль заставила Микасу усмехнуться одними уголками губ, мрачной, измученной усмешкой. Большую часть пути они не разговаривали. Молчать было приятно. Никто из них не хотел нарушать воцарившуюся идиллию безмолвной безысходности, что кружила вокруг осязаемой птицей, время от времени садясь то на плечо Леви, чем заставляла и без того больную спину сгибаться, то на её голову. В такие моменты ей казалось, что неизвестная птица отплясывает у неё на макушке странный танец, заставляя каждую секунду поправлять волосы, которые от этой пляски должны были превратиться в гнездо. Врач не собирался выписывать Леви. Однако, когда они согласились подписать соответствующие документы о полной ответственности за прерывание госпитализации, как ей показалось, с радостью спихнул тяжелого пациента на чужие плечи. Всюду ей мерещилось презрение. Взгляды, когда она покупала продукты. Молва за спиной, когда везла Леви на перрон. Тон, с которым извозчик согласился их везти. Внутри осталась лишь глухая злоба. Микаса не знала отчего, но она перестала видеть краски, перестала чувствовать что-то кроме пустоты. Всё казалось ей блеклым. Даже поднимавшееся из-за горизонта солнце виделось ей неимоверно тусклым и жалким. Наверное, как и она сама себе виделась в свете этого самого солнца. — Поаккуратнее, не дрова везёшь! — крикнула Микаса, дивясь собственному презрительному тону. — Да-к, не видно ни шиша! Туман с реки поднялся, а ямы давеча и не было. Микаса вздохнула и закрыла глаза ладонью. Она почти у цели: у дуба, у Эрена, у дома. Наконец-то у своего собственного... дома. Но лишь ощущение ещё большей усталости давило на плечи при мыслях об этом. Должно же стать легче? Ну ведь должно? Действительно, туман. Почти непроглядный, густой. Он стоял серой плотной и в то же время совершенно неосязаемой стеной на страже чего-то мрачного, неизвестного. Извозчик, как и условились, помог выгрузить вещи. Их было не так много. Оказалось, что ни у Леви, ни у Микасы толком-то ничего и не было. Единственным весомым грузом были продукты и то, что могло понадобиться в хозяйстве. Микаса постаралась сообразить и купить необходимое заранее, чтобы лишний раз не появляться в пригороде. В саму Шиганшину она не стремилась. Она знала, что будет видеть на городской плитке кровь, которую уже давно смыл дождь и высушило солнце. Знала, что будет слышать истошные крики боли, хруст ломающихся костей, мольбы о помощи и то, как, словно мыльные пузыри, лопаются человеческие жилы. Нет. Лучше здесь. Подальше. Она не хочет всё это слышать, видеть и знать. Забыть, забыть. Единственный выход — забыть. Но есть то, что забыть невозможно! Как скалится в улыбке нависший над домом, что уже успел стать твоим, титан. Как отнимает у тебя — вновь! — самое дорогое, что ты успела приобрести. Как ком тошноты подступает к горлу, как немеют содранные в бесполезной попытке поднять чёртову балку пальцы! Нет... иначе опять начнётся приступ. Дом оказался пустынным, замшелым и брошенным. Сломанным. С перебитыми балками-внутренностями, раскрошившейся глиняной замазкой стен и отвалившейся побелкой. Он был раненым. Был никому не нужным. Истерзанный временем и забытый в пыли событий. Он отслужил свой срок и теперь может гордо доживать свой век один, пока сваи совсем не сгниют и он не повалится набок, чтобы наконец-то вздремнуть. Что ж, он идеально подходил им. Да. Это был дом для них. Как же хочется спать. Микаса с трудом, но разожгла слабый огонь в кирпичной печке. Благо, рядом лежали на удивление сухие щепки и немного влажные поленья. Задвижку дымохода пришлось раскрыть на полную, иначе дым повалил бы внутрь холодного дома. Она подкатила Леви поближе. Становилось теплее. Совсем немного, но теплее. — Микаса, скажи мне... — шепнул он хрипловатым голосом, не поворачивая головы. Пальцы его были сомкнуты в замок на коленях. Так странно видеть зияющую брешь в этом сплетении. — Да? — тут же отозвалась Микаса, попутно смахивая со стола осыпавшуюся побелку. — Зачем? Она не стала отвечать. А он и не настаивал. Свист ветра, что проникал через большие дыры в окнах, обрамлённых зубами-осколками, резал мрачную тишину. Мерное постукиванье шатающейся двери. Холод, пробирающий до костей. — Как думаете, капитан, скольких в этом доме убили титаны? — спросила Микаса просто, словно о погоде за окном. Она подметала и складывала мешки с припасами на более-менее чистый пол. Он ей тоже не ответил. Она и не настаивала. Окна пришлось заколачивать и забивать щели тряпками, которые нашлись в других комнатах. В шкафах было пусто, только кое-где валялись в спешке оброненные мелочи. Возможно, отсюда поспешно убегали хозяева, когда стену Мария проломили. А, быть может, причина такой суматохи была вовсе не в титанах. Мало ли поводов в человеческой жизни для переезда? Или, лучше сказать, — бегства. Да, это самое подходящее слово. Бегство. Оно могло в полной мере описать царящий здесь бардак из оставленных впопыхах вещей и пустые полки. Кукла смотрела на неё глазами-бусинками с пола в, по всей видимости, детской. Грустно, безнадёжно, с болью. С болью, которая была знакома Микасе, с болью, зияющей внутри пустоты. Она подняла тряпичную куклу, та безвольно изогнулась, разглядывая потолок.       «Наверное, здесь жила девочка, — подумала Микаса, вглядываясь в кружевной воротничок на истлевшем платьишке. — Что с ней стало?» Кукла не собиралась отвечать на её вопрос. Она будто и не слышала его. Продолжала рассматривать глазками-бусинками пожелтевшую побелку потолка.       «Тебе тоже больно?» — мысленно обронила Микаса, обращаясь к кукле, брошенной в одиночестве пыльной комнаты, ставшей для неё склепом. Кукла не ответила. Микаса вздохнула. Ей бы разозлиться на такую бестактность, однако ничего, кроме усталости, она не чувствовала. Да и кукла не могла говорить. Рта у неё не было. Только глазки. Чёрные блестящие глазки. Усадив новую знакомую на покосившийся комод, Микаса принялась снимать с кровати старые покрывала. Нужно уплотнить входную дверь, иначе и топить будет бесполезно. Сквозняк волной прошёлся по полу, заходила дверь. Микаса обернулась на глухой шлепок. Кукла вновь лежала на полу, в этот раз ничком, раскинув безвольные ручки. Только Микаса потянулась за ней, как грохот из кухни заставил невольно застыть. Когда она вернулась в кухню, то сразу бросилась к лежавшему на грязных досках Леви. Рядом с ним валялись черепки расколотой глиняной кружки. — Что случилось? — тон её стал необычно взволнованным. — Вы пытались встать? Зачем! Я же просила вас... Леви избегал её взгляда, пряча глаза за прядями растрепавшихся волос. Руки его, сжатые в кулаки, била странная дрожь. Микаса сжала его покалеченную кисть в холодных ладонях. — Я помогу вам встать, капитан. Только скажите, когда будете готовы и... — Зачем? Она осеклась, опустила голову. Подалась вперёд и уткнулась лбом в его плечо. — Зачем тебе всё это? Я не могу даже кружку в руках удержать. Ты и так всю жизнь только и делала, что заботилась о других. Сейчас, когда ты могла стать наконец-то свободной, ты опять взвалила на свои плечи страшную ношу. Обузу. Зачем ты забрала меня? Зачем опять лишила себя жизни? Зачем ты опять жертвуешь собой, Микаса? Я не хочу... — он не договорил, Микаса обняла его за шею, и от этого перехватило дыхание, и слова так и остались лишь спазмом в горле. — Потому что я так хочу. Хочу, чтобы вы увидели море. Хочу быть рядом. Всё это время я была для вас ношей, обузой. Я знаю. Знаю, что со мной было тяжело. Что со всеми нами, новобранцами, было тяжело. Она ощутила, как его руки, такие же сильные, как и прежде, опустились на её спину. — Ты не права. Ты не была для меня обузой. Как и все вы. — Ну, так и вы не правы, капитан. — Вот же шельма, — усмехнулся он куда-то ей в плечо. Микаса впервые улыбнулась. Мягко, радостно, хоть и немного устало. Затрещали дрова. Огонь разгорался и через щели в железной дверце бросал оранжевые танцующие блики на стены. — А теперь вам нужно сесть в кресло. Когда она отстранилась, то увидела блеск на его щеке. В углублении шрама затаилась влага. На этот раз Леви не сопротивлялся. Он позволил взять себя под руку и поднять, при этом сам опирался здоровой рукой о крепкий стол и пытался держать равновесие на правой ноге. Он содрогнулся, когда задел коленкой левой ноги ножку стола, но не издал ни звука, только стиснул зубы. Микаса прислонила ладонь к дымоходу. Скривила губы. Такой же холодный, как и был. Много же придётся истратить дров. Она подошла к кухонному уголку, где находились раковина, колонка и столик для готовки. Она долго нажимала на рычаг колонки, благо тяга всё-таки заработала и полилась вода. Только мутная. Леви собрал черепки разбитой кружки, осторожно перевешиваясь на правый край инвалидной коляски. Микаса наполнила металлический тазик водой и поставила на железные конфорки печки. — Нужна лампа: ни черта не видно, — сказал Леви, протирая стол мокрой тряпкой. Она только теперь обратила внимание на царящий вокруг мрак. На улице скорее всего день только близился к вечеру, но из-за заколоченных окон в дом свет не проникал. Только языки пламени в очаге давали слабое освещение. Керосиновая лампа, поставленная на середину чистого стола, излучала на удивление много света. Или просто Микасе так казалось. Входную расшатанную дверь пришлось зафиксировать тряпками. Микаса заткнула все щели, и, как ей почудилось, сразу стало теплее. А может быть, сквозняк перестал путешествовать и кусать за ноги. Вода в кастрюле отстоялась, и Микаса залила чистую половину в железный чайник, покрытый зелёной эмалью. Скоро можно будет угостить капитана припасённым специально для него чаем. Мысль эта отозвалась где-то внутри трепетной бабочкой. Нужно было думать о предстоящей ночи. Микаса остановилась на том, что перетащит в главную комнату кровати, а двери в спальни закроет и утеплит. Ей предчувствовалась холодная зима. Она вспомнила слова Саши о том, что когда кажется, то лучше довериться интуиции. К тому же отопить одну большую комнату проще, чем весь — пусть и небольшой — дом. Останется только кладовка, в которую следует перетащить продукты, и туалет. Микаса, следуя намеченному плану, поставила две кровати в угол, рядом с печкой, чтобы сэкономить место, вплотную друг к другу. Вытащила из предполагаемой детской перекошенный комод, средняя полка которого завалилась на бок и страшно гремела при перестановке, поставила его к стене, закрывая небольшую дыру — мышиный лаз.       «Неплохо бы завести кота», — подумала она, когда серая маленькая тень пересекла её путь. У Микасы никогда не было кошки. Да она никогда и не хотела. А сейчас ей впервые стало от этого грустно. Она вспомнила, как они с Армином и Эреном кормили бродячих кошек, что всё время ютились зимой у котельной. Их всех тоже растоптали титаны? Когда перестановка была завершена, Микаса села на кровать. Спину отчего-то ломило. Нельзя было без подготовки перетаскивать всё сразу. Хотя, возможно, родилось это вовсе не из-за труда. С физической силой у неё никогда не было проблем. Но после того, как всё кончилось, Микаса нередко ловила себя на чувстве, что силы вовсе покинули её. Однако выглядело это как простая апатия. Она не придавала этому значения. Она сильная. Сильнее многих. Леви, кажется, приноровился перемещаться на коляске, хоть и продолжал время от времени задевать предметы парапетом для ног. Он заканчивал чистить комод. Всё ему не сиделось на месте. Всё нужно было что-то делать.       «Хочет быть нужным», — поняла Микаса. А он нужный. Просто так нужный. Ему не надо что-то делать ради этого. Он просто нужен ей. Нужен Микасе. Она поднялась. Подошла к печке и вновь коснулась железной отделки дымохода. Смягчившееся лицо её говорило о том, что скоро будет тепло. Она закрыла затворку наполовину и подкинула ещё дров. Дым вышел из щелей на железных конфорках, ударился о потолок и растаял, оставляя едва заметный запах. На ум пришла оставленная на полу кукла. Микаса вернулась за ней. Та покорно лежала лицом вниз, так и не шелохнувшись. Обидно, когда тебя бросают, ещё обиднее, когда при этом лишают возможности смотреть вверх. Чайник закипел. Микаса бережно насыпала к кружку чайных листьев, залила водой, накрыла маленькой тарелочкой и оставила завариваться. Дальнейшую уборку решили оставить на завтра. Впервые за долгое время пути им захотелось спать. Они не сказали об этом друг другу, нет. Они просто чувствовали, и слова им были совершенно не нужны. Более того — слова были лишними. Ужин составлял хлеб, зачерствевший снаружи из-за того, что куплен был вчера, мягкое сливочное масло и совсем немного сахара. Сахар был из личных запасов Микасы. Солдатам одно время выдавали немного сахара. Она больше привыкла к мёду, и ей нетрудно было оставить такую ценность в сохранности, чтобы с кем-нибудь поделиться. Сначала она хотела отдать эти скромные запасы Армину, но совсем про это забыла. Да он бы и не принял. Давно она не ела мёд. А купить, пока была возможность, как-то не подумала. Интересно, а на рынке вообще продавали мёд? Вспомнить она не могла, но наверняка продавали. Микаса порезала хлеб и густо намазала маслом, а сверху посыпала добротным слоем сахара, почти одной пятой всего того, что у неё было. Она не знала, любит ли Леви сладкое, но ей думалось, что ему понравится, хотя объективных причины на это не было. Микаса часто замечала, что капитан пьёт чай даже без мёда. Горький и густой, как будто забывает разбавить заварку. Да, как-то она отхлебнула из чашки, которую он оставил на столе. Просто было интересно. Долго же она плевалась. И жажда только усилилась. Пока Леви раскладывал вещи на постели, сворачивал по новой и складывал на комод, она поставила кружки парящего чая на стол. Хлеб и масло, а ещё вспомнила про яблоки. Странно, но на какую-то долю секунды ей показалось, что дом шевельнулся, ожил, будто вздохнул после долгого, летаргического сна. Теперь Леви брал кружку левой рукой, но всё так же по-своему. Микаса же грела о свою ладони. Дом нагревался неохотно. По-прежнему пахло сыростью и плесенью, но теперь ко всему прочему ещё и дымом. Когда Леви отпил и понял, что это чай, то лицо его изменилось, хоть он и не улыбнулся. — Ешьте, капитан, — сказала Микаса и пододвинула к Леви тарелку с хлебом, маслом и сахаром. Леви не стал спорить и откусил. Сахар немного подплавился в масле и был не так заметен. Микаса уже съела свой кусок. Он был не сладкий. Она об этом не жалела. Он положил хлеб на тарелку и строго посмотрел на неё. У Микасы упало сердце: «Ну вот — не понравилось!». Она виновато потупила взгляд. — А где твой? — Я уже съела. — На нём не было сахара. Микаса вскинулась. Как Леви мог обратить на это внимание? Нет. Здесь нечему удивляться. Леви был единственным, кто не мог не обратить на это внимание. Она вздохнула. — Вам не понравилось? — Не соскакивай с темы. — Я не люблю сладкое. — Да что ты говоришь! — скептически фыркнул Леви. Он пододвинул к ней свою тарелку. Она отодвинула её обратно. — Давай так: разрезай на две части. — Но я наелась! — Не говори чушь. Микаса надула щёки, совсем как малое дитё. Леви от её вида даже заметно повеселел. — Резать не буду. Вы меня знаете, капитан. Я — непослушная. — Это точно, — выдохнул Леви. — Мне ли этого не знать? Воцарилось молчание, а бутерброд одиноко лежал между ними. Леви взял его, и Микаса уже успела обрадоваться, что он смирился с её строптивостью, но не тут-то было! Бутерброд был четко и недвусмысленно протянул ей нетронутой стороной. — Кусай. Приказ. Не обсуждается. Выполнять, солдат Аккерман. Микаса чуть не прыснула от абсурдности этой сцены и его очень серьёзного тона. — Только один раз. И всё остальное доедаете вы. Идет? Леви обречённо покачал головой. — Идёт. Кусай уже, отродье. Она привстала, опираясь локтями, перевесилась через середину стола и откусила. Оказалось вкуснее, чем она думала. Захотелось ещё, но Микаса остановила себя. Больше ей хотелось другого. Чтобы он чувствовал её заботу. Её не безразличие. Конечно, хлеб с маслом полноценным ужином не назвать, но голод по крайней мере был утолён, а утром она примется за готовку. Микаса подкинула ещё дров. Прокипяченная в тазике вода уже подостыла и отстоялась. Микаса помогла Леви сесть на кровать и откатила кресло в изножье. Пока он переодевался она тщательно вымыла руки с мылом. Пора было промывать протез. Микаса коснулась прохладными пальцами его скулы. Леви смотрел вверх. Он уже знал, что нужно делать. Сначала говорил, что будет вынимать сам, но левой рукой было неудобно и никак не получалось. Он смирился и позволил Микасе помогать. Поначалу она боялась, что не сможет, но теперь же уверенно и быстро вынула протез пальцами. Помогла промыть глазную полость. Осмотрела. Всё было чисто и без осложнений, о которых предупреждал доктор. Проточной кипячёной водой промыла протез и вернулась к Леви. — Страшно выгляжу? — он криво усмехнулся, от чего рассечённая губа ещё больше приподнялась. — Скорее паршиво, чем страшно, — улыбнулась Микаса. Леви шутку оценил. — А теперь я помогу вам лечь. Массаж и спать. — Может, не надо? — Доктор сказал надо — значит, надо. Леви сам залез на кровать. Немного поморщился, когда пришлось разгибать перебитую у колена ногу. — Ближе к печке. Он повиновался и пересел на дальнюю кровать. — Ложитесь прямо, руки желательно — по швам. Микаса прислонила ладони к печке: знала, что они у неё как всегда холодные. Подняла рубашку и остановилась. Она уже видела капитана без одежды, когда Саша зашивала ему рану, но как-то не обращала внимания на то, сколько отметин оставила на нём жизнь. — Это вы как умудрились? — спросила она, быстро проводя пальцем по широкой белой бугроватой полоске, распарывающей спину наискось. Микаса бы поняла, если бы капитан не ответил на такой бестактный вопрос, но он ответил. — Когда в первый раз летал на УПМ по подземному городу, то отвалилась один из лебёдок прямо в полёте. Оказалось, что это бракованная партия была, только мы не сразу поняли. Хорошенько я тогда черепицу на домах пересчитал. Потом ещё и флюгер. Вот и распорол. — А на черта в подземном городе флюгер? — Для красоты. Там же не только такие ущербные, как я, жили. — Извините, капитан, но я на вас сяду: так неудобно, — хмыкнула Микаса и, не дожидаясь ответа, перекинула ногу, садясь ему на поясницу, но всё же стараясь удерживаться на весу. — По-моему, ты что-то не так делаешь. — Мм? Почему это? — Мне не больно. А в госпитале такой массаж был, ой-ёй-ёй. Спину так ломило, словно титан наступил. — Да всё я так делаю! Я училась. — Когда успела? — Когда вас к выписке готовили. — Значит, неправильно училась. — Значит, вам неправильно делали! — Вот есть дело тебе со мной возиться. — А вот и есть! — буркнула Микаса и надавила на спину, направляя вверх резкое движение рук. Позвонки хрустнули. — Ты мне явно что-то сломала. — Нет, так и должно быть. — Я же просто шучу. — Вы хотя бы знак давайте, когда шутите, а то я по вашему ровному голосу не понимаю. — Да и я по твоему безэмоциональному мало что понимаю. — Хреновые из нас дипломаты бы вышли. — М-да, точно. Леви поднялся и изогнул спину. — Надо же, и правда — лучше. Микаса усмехнулась, мол, а вы думали? Она поворошила алые угли. Лицо обдала волна жара. Немного посидев у открытой дверцы, Микаса всё же закинула дров и закрыла её. Ночью придётся вставать. Главное — не проспать. Вернулась и села на кровать. Леви лежал, отвернувшись к печи. Микаса знала: он не спал, просто не хотел её смущать. Она переоделась и забралась под одеяла. Хорошо, что она додумалась купить парочку шерстяных и пуховых. Осень холодная, а зима будет ещё холоднее. Но ей было хорошо. Микаса смотрела в потрескавшийся и расходящийся жёлтыми пятнами потолок. Ей было хорошо. Пальцы щипал холод. Но ей было хорошо. Запах плесени и дыма приелся и уже не ощущался. Как же было хорошо... Завтра нужно будет написать Армину. Натаскать дров. Подумать, как можно здесь мыться. Приготовить и убраться получше. — Сорвём старые обои, заделаем саманом щели. Я побелю потолок. Выметем грязь. Через неделю поеду в Шиганшину. Поставим окна. Куплю мёд и испеку пирог. Не знаю как, я ведь не умею печь, но это же неважно? Зимой будем парить ноги. Я буду вязать вам шарф, а вы читать мне книжку. Можно даже самую дурацкую. Повесим люстру и починим дверь. Весной, когда потеплеет, откроем спальни и наведём там порядок, проветрим. А ещё я хочу купить семена. Выращивать баклажаны, помидоры и тыкву. И розы... белые, красные, желтые... Пойти в лес за малиной. Посадим вдоль дома малину? Она быстро разрастается, я помню. А ещё земляника. Да, весной в лесах земляника и грибы. Сходим на прогулку, когда всё расцветёт. И на море. Говорят, весной море самое красивое. Капитан, вы подождёте до весны? — Подожду. — Капитан?.. — Да? — Вам хорошо? Как вы себя чувствуете? — Дома, — прошептал Леви. — Я чувствую себя — дома... — А вы знаете, что такое дом? — Нет. — И я не знаю. У меня было столько домов... И все я потеряла. Я больше не знаю, что такое дом. И, наверное, не хочу знать. Если узнаю, то потеряю снова. Но мне сейчас хорошо. — И мне. — Значит, мы дома? — Да. — Но, может быть, тогда будем дома, но будем думать, что не знаем этого? Тогда не потеряем его снова. Ведь мы не сможем потерять того, чего у нас нет. — Пусть будет так. Микаса улыбнулась и сомкнула веки. Впервые за долгое время перед глазами не стояли картинки ужасающих событий, а пустота, казалось, начала понемногу наполняться. Пока что она не знала, чем. Просто внутри что-то плескалось, будто в груди поселилось море. Её маленькое море. Ласковые волны немного щекочут сердце и лёгкие, на языке — привкус соли, а в горле немного першит. Ей хорошо. Да. Ей действительно хорошо.