Сгинь

Рано стал Кеша священником служить. Поначалу радостью должность слыла, в обществе-то принималась, да и самому отдушина проводником быть к Господу. Не рассчитывал, правда, что ответственность это. Большая такая, ко всему прочему.  Чего стояли исповеди, от которых сердце разрывалось, служба воскресная, причищения обряд… сложно это. И однажды молодой человек вещи собрал да и… ушел. Непозволительно. Кто к Богу дорогу нашел - так просто избавиться пути не появятся, а Иннокентий свой протоптал и наказания не боялся. Зря. Строг Господь да справедлив - в эту поговорку не верил он никогда, даже служителем будучи. Нрав жаркий был, резвиться хотелось; в его года обоснованно, но не принято. Так поселился он неподалёку в деревушке, знали все - священник живет в доме, но случилось что и отчего покинул службу - загадка. Авось болезнь, недомогание какое, а грех спрашивать! Коли может руками работать, так и будет. И приходили к нему все за советами, монетки последние в руки сыпали, а Кеша довольствовался. Крест целовал, водой святой руки умывал, а бестолку. Не прознает о лжи его никто, что ничему не научился мальчик в свои годы. О благочестии позабыть успел, когда на порог к нему женщина заявилась: уставшая, грязная, дурнопахнущая. Платок её скрывал лицо, а оно и всё в ожогах каких или порезах. Жуть.       — Чем могу помочь?  Перед собой увидев обещанного златовласого красавца, ангела во плоти, да взглядом только высокомерного, та на колени упала. Молчала. Иннокентий ждал.       — Помогите… сыну моему помогите, Господи.        — Не Господь я. — поправил её тот, ведь стоял в одежде легкой: рубахе белой да штанах, какой же святой из него, что уж о Боге говорить? Не успел спросить ничего он: из-за спины вышел молодец, юный совсем, лет пятнадцати от роду - Иннокентий на десяток старше - волосы рыжие вьются, лицо веснушками покрыто, а глаза зелёные… глаза горят так, что не по себе стало. Затягивают так, что шаг неверный - в болото нырнёшь по локоть, там и оставшись навеки.        — Сыночек мой. Говорят нам, что бес в него вселился, а достать не может никто. Он у меня чуткий такой, нежный мальчик.. последняя вы надежда матери бедной… — Иннокентий еле взгляд отвёл:       — Величать как сына?       — Святополк. — заулыбался мальчишка.       — А ты молчи, пока разговор старшие ведут, — по-детски Святополк глаза закатил. — У вас деньги есть?        — Всё отдам, всё что есть…  Дождавшись, пока в ладони золото не ляжет, Иннокентий приказал сурово:       — Выйдите. — и вдвоём они остались. Святополк на лавочку уселся в избе, рассматривая на стенах иконы, травы засушенные, вдыхая их аромат и морщась неприятно. Вечерело за окном - самое время, когда нечиста сила бушует. Когда шорох за окном от ветви, что ли, стук на самом деле чей-то, когда ветра шум - зов томный впустить его дозволения.  Иннокентий ладана зажёг остатки так, что дым заполнил дом весь и у самого голову вскружило. В тазике медном вода святая стояла, а он сам книгу листал в поиске слов нужных. Нечасто ему беса изгонять необходимо было. Честно если - единожды, но не знал, получилось чего или нет. Ушли и не видел их более Кеша.       — Вы не священник, — ласково, как промурлыкал Святополк. — Притворяться нехорошо.       — Молчи.        — Несчастную вы обманули женщину. От дома отошла уже давно. Знает всё маменька, знает. Что живым не отпущу вас, — Кеша замер-таки с книгой. — Нечем мне питаться, а сына тело отпустить не может. Вы, святоши, на подкормку. Дура. — он расхохотался. Кровь в жилах застывала постепенно. Не мальчика голос, нет-нет. Иной. Не по ихней земле ступал сидящий некогда.       — Как же свалился ты на голову им? — хрип страх его выдал. А Святополк питался им. И каждую дрожь в голосе замечал.       — Дурак, как и мамаша. Продавался в разврата домах, деньги носил в дом. Я и прицепился. После добровольно он сдался, с уловием, что не трону девку… Не успел договорить юноша - водой его облили такой, что обожгло нутро всё изнутри. Зашипел тот, вскочил с места, за кожу хватаясь то там, то тут.        — Волочайка обыкновенный. А крику сколько. — фыркнул даже Кеша.  Его вина была в том, что траву пожег пахучую. Ноги сводило постепенно, рассудок терялся, и, шума испугавшись после, он дёрнулся, шаг назад сделал и в стол спиной влетел. Руки голову обхватили - понимает, что засыпает едва. И сполз так вниз, дыханье участилось, духота одолевала.  Не его ощущенья. Не его. Он чувствовал: ладони чужие его лицо взяли, гладят, с нежностью водят. Поддался он мгновению, а сам чует - возбуждение вытаскивают из него. Сдастся если - в омут этот рухнет и не встанет никогда.       — Ласковый какой. — хихикнул Святополк.       — Сгинь.  Это обидело демона (может быть). А может ожидал, к чему придраться можно будет.  Он руки его взял, на талию свою опустил, а сам уселся сверху. Иннокентий задрожал всем телом. Воздержание прежде всего преподается в академии. Как жаль, что он никогда его не слушал. Немного мог, но думал ведь, что не пригодится.        — Нравится? — Святополк заёрзал на месте, наминая то, что под штанами сокрыто было.        — Сгинь ты… уходи… — на жалость перешёл, а зрачки к верху закатывались, закрывались глаза его почти.  Он со стола схватил последнее - кинжал серебристый. Не знал, чем поможет орудие, а ребёнка убивать рука не подымалась, каким бы ни был. Убивать он, в целом, не умел.        — Бросай, — скомандовал Святополк. — Бросай. — уже помягче.  Он бросил. Сдался. Всё.  Пускай всё так будет, как мальчишка скажет - Кеше в жизни так приятно не было кого-то касаться. Не дурно. Напротив него тот, кто умеет не только хорошо, а лучше всех. Святополк кинжал схватил, в руках его повертел, а после спросил:       — Спальня где, малыш? — так странно это слышать.  Но перед ним существо взрослее намного. Нет маленького, милого Святополка, какого женщина описывала. Есть бес, страсти желающий невозможной. Иннокентий повёл его молча туда.  В комнате другой запаха стало меньше - это в чувства привело. Поздновато, правда: он уже сам таковое решение принял. Он знал, когда сможет остановиться - мелкую сошку, так сказать, проучить, силу воли показать, что не всего добивается в том, на что пойти готов. Да, вероятно, в живых остаться больше шансов, ежели прямо сейчас на улицу вышвырнет его, однако же… убить если не мог такой, как в человека обратился? Покрупнее демон там сидит.  Думать было глупостью, пока он раздевал того, кто лежит под ним, жаждущий вкусить целиком. Ничего и не было: толкнулся вперёд, стоном первым наслаждаясь. Слова правды оттенок приобретали: не первый за последнее время у юноши он, иначе бы совсем всё было тяжко. Голову назад откинул Кеша, воздуха набрал, толкаясь снова, снова, снова. Шлепки по комнате блуждали, сокровенно замирая в воздухе, а после новые. Иннокентий впервые так чувствовал себя. Были у него две-три голубушки здесь, коих он в спальню эту звал и оставался ночами, но не сравнится это с тем, что сейчас было. Так эротично, похотливо смотрел, голосом тянул слова какие-то, ручками нежно по телу его скользил, прижимаясь, толкаясь сам и бёдрами обхватывая.  Ни одна девушка таковой не была. А не повезло ублажительнице в мальчонке поселиться, пускай выбора не было другого.  Он разогнался, сам застонав, и слились голоса в один почти, друг друга передразнивая.  Иннокентий чувствовал, что устал. Чрезмерно. Как после работы долгой, изнуряющей. Хотелось спать немедля. А не дали: Святополк лечь ему позволил, но рядом уселся, головку обхватывая ртом и языком вокруг неё вертясь. Кеша простыни сжал. Снова желание загорелось, да сил уже не взыскать на него.        — Остановись… Улыбнулся демон. Сладко, медленно, растягивая кощунство своё. Он руками двумя проплыл по груди его, на плечи упёрся и опустился вновь чреслами раздвинутыми на достоинство, скакать начиная так, что дыхание перехватывало. Иннокентий схватился за него, но тепло разливалось по всему телу, онемение в голову толчками ударяло, ударяло и оставалось, расслабляя его. Он после голову откинул назад, губу прикусил, слушая, как виртуозные стоны юношеские его голову пленяют, в мыслях поселяются, все воспоминания заменяя образом единым. Его.  Кончено когда было вновь, Иннокентий последние вдохи, казалось, совершал.  Мало ему, мало. Он рассмеялся, склонился к нему, губы целует и продолжает хохотать, сил полный и довольный.        — Убить меня хотел? Давай! Держи! — в руки ледяные ему всучил кинжал,       что убирать не стал и на постели уложил недавно. — Давай же!       — Оставь это… — Бери. Задрожали ладони, и тогда слез Святополк, но потянул за шею к себе его, пальчиками щекоча. Он кисть его схватил, к коже своей лезвие прислонил, от холода вздрогнув.       — Ах, как чувствовать что-то приятно! — взгляд бешеный, точно не человечий.        — Умри, коль хочешь так, божедурье. —  Иннокентий уж не думал теперь ни о чём. Взял да резанул со всей силы: брызнула кровь на постель, на него, по обнажённому телу мальчишки спускаясь.  Демон в выражении немом застыл, удивился:        — Да, вот так, — Святополк погладил его по лицу и волосам. — Молодец. Да, молодец! — он в себя пришел и заулыбался. — Я награжу тебя за твою смелость! Ему боль по-извращенски приятна стала. Грудь украшает след от раны глубокой, кровь так и сочится дальше, лишая жизни медленно, а он кусать его губы продолжает, шею, пока Кеша еле на локтях устоять пытается. Дышит ему в ключицы, засыпая, а сердце медленнее бьется, реже…       — Последние мгновения вот так тебе хотелось кончить? — подумалось Кеше, что оскорбит это его, но нет:       — Давай вместе умрём, — Святополк лбом коснулся его, улыбаясь нежно. — В одну секунду дыхание прервётся пусть. Пора…       — Пусть. — на выдохе согласием ответил.  Иннокентию мысль прельстила эта; может, потому что рассуждать здраво перестал. Третий раз не выдержал. Не успел даже сделать ничего, как ёк! — удар последний и рухнул на постель. А демон сам понимал, что не справиться тельце тонкое с раной нанесённой, но успел он напоследок чмокнуть в лоб мужчину, шепча: — Встретимся ещё. Найду. И снова ты со мной сгинешь.