Wind of Changes

В череде множества дней, после которых нередко остаются только смутные воспоминания, иногда есть одно, самое яркое, что выплывает из глубин памяти. Оно кажется невыносимым и в то же время — лучшим из всего пережитого за целую жизнь. В нём ты просыпаешься и понимаешь, какой именно кошмар с тобой приключился ночью, — и даже не один, а несколько, — и почти все они завершились совершенно по-разному. Можно ли было считать это окончательным пробуждением? Да, конечно, можно. — Ты точно уверен насчёт этого? — Джек заметил свой обеспокоенный взгляд, который отражался на поверхности холодного лезвия, однако ему сейчас было не до размышлений. — Я ждал этого момента слишком долго, — Чарльз поднял глаза, и его слова были сказаны так медленно, что, казалось, он пытается донести до собеседника их тайный смысл. — Ты боишься? …Да, чёрт побери, ему действительно страшно! Пусть он был всего лишь невидимым наблюдателем, тот зверь, который обитал внутри и постоянно терзал его душу, теперь был осязаем и даже реален. Теперь он сам оказался на месте убиваемого и ощущал что-то подобное тому, как человек в последние секунды своего существования чувствует, как его сознание не может вместить то, чего не в состоянии понять. Инстинкт самосохранения. — Нет, — и, как всегда, это звучало до ужаса чужеродно. — Просто я не помню, когда я в последний раз видел тебя настолько возбуждённым. Разве что в день их встречи. Но то было очень давно. — К сожалению, это один из немногих путей сделать это приятным для нас обоих, — холодные пальцы Гилмора проскользнули по плечам детектива, поднимаясь к шее, и Джек вздрогнул, неожиданно остро ощутив запах палёной человеческой кожи. — У меня огромный опыт в этом деле. Наверняка ты ничего даже не почувствуешь. Что он действительно хотел, так это чувствовать эти пальцы и прикосновения, а не быть ведомым в неизвестность. Слушать размеренное дыхание прямо под ухом, смотреть в чуть помутневшие и оттого потеплевшие серые глаза — не так, чтобы утонуть в них окончательно, но и не отстраняясь. Прижаться щекой к щеке. Джек на секунду закрыл глаза. И это, кажется, сработало. — Я разговаривал с мистером Хокинсом на прошлых выходных, — детектив повернул свою голову в сторону, уставившись в потолок. — Он был очень заинтересован тем, при каких обстоятельствах мы познакомились вместе, — Джек практически сразу же понял, что об этом не стоило говорить прямо сейчас, но решил, пока есть возможность, вытянуть максимум информации, показав всю возможную непричастность к этому. — Прости, я совсем забыл об этом. Чарльз шумно откашлялся. Он провёл мокрым полотенцем по шее и щекам детектива, внимательно рассматривая его, словно изучая любопытный экземпляр из коллекции насекомых. Было сложно предположить, какие чувства он сейчас испытывает. — Было бы странно, если бы ему это было бы не интересно. — Ты ему что-то рассказывал о нас? — Ничего. Ему не нужно знать никаких подробностей об этом, — Гилмор снова взял нож в свои руки, и почувствовал, как по его телу пробежала дрожь от очередной жутковатой мысли. Ох, он бы так хотел этого… — Для всего остального мира вы мертвы, детектив, вы покончили жизнь самоубийством. Я же никогда не был кем-то особенным или заметным. На момент всё внутри Джека, всегда бывшее спокойно-сонным, заледенело. — Мне кажется, Чарльз думает об этом совершенно иначе. — Он может думать, что захочет, — равнодушно отозвался Гилмор, поднося лезвие к горлу детектива. — Я не пытаюсь быть его партнёром по бизнесу, другом или кем угодно ещё. Более того, я не хочу знать, какие именно тайны скрывает его семья или прошлое или даже весь Даркуотер. — Он не стал бы тебе помогать, если ты был бы для него никем, — Джек пытался отметить хоть какие-то ощущения, но только чувствовал лёгкие потоки холодного воздуха, касающиеся чувствительной кожи шеи. — Так работают связи между нашими семьями. Если бы ему вдруг понадобилась помощь от нас, мы бы помогли бы ему. Это работает и в другую сторону. — Очень загадочно. Внезапно Чарльз остановился. Джек почувствовал, как холодное и тупое ребро лезвия скользит по его щеке, медленно поворачивая вдоль линии подбородка. Это было отрезвляюще приятно и одновременно жутковато. Прошло всего несколько секунд, как ощущение резко исчезло. Он услышал приглушённый смех Гилмора, который тут же стих. — Ты и так знаешь всю историю. Хочешь теперь узнать о всех тайнах другого рыболовного города? — Нет, если только они сами не вылезут на поверхность, — ответил Джек, отмечая ощущение затёкшей от неподвижности шеи. — Я просто надеюсь, что в этот раз никто не вломится в мою комнату посреди ночи, мне не придётся спасать свою шкуру под выстрелами пуль или ещё что-нибудь подобное. — Больше не хочешь быть героем? — Наоборот. Кем ещё я могу быть? Может, я теперь другой тип героя, в старом смысле этого слова? То есть образцовый романтик? Наконец их взгляды встретились. Джек не мог ответить себя, что в этом было для него более мучительно — губительная и животная страсть или усталость жизни и её переизбыток. Для старого Я подобное было попросту немыслимым, невозможным и недопустимым. Но для нового Я это было настолько естественным и само собой разумеющимся, что объяснять тут было совершенно нечего. Мир может катиться в бездну. — Я имею в виду, я никогда не думал о постоянных отношениях, — чувства детектива говорили за него, и он словно и не хотел этого скрывать. — С моим образом жизни это было бессмысленно. И это никогда бы не было чем-то… нормальным. — Тоже. — У тебя был когда-то… Джек замолчал, как только перед его носом остановилось лезвие ножа. Чарльз рассматривал его с выражением глубокой озадаченности. — Ты действительно думаешь, что такие вещи можно держать в секрете в настолько небольшом городе? — Нет, — поспешно ответил Джек, отводя взгляд в сторону. — Конечно нет. Но всё же, он каким-то образом понял это верно. И даже принимая во внимание все обстоятельства, это было чертовски рискованным. И теперь, Чарльз буднично использует нож для бритья, словно он занимался этим все последние несколько лет. Никакого подтекста. Практически никакой тёмной тайны. Будто бы так и должно было быть, только в старом-добром Бостоне. Или, возможно, кто-то просто перепутал города или счёл, что это не будет так интересно. — Это никогда не было действительной проблемой для меня, — движения Гилмора на удивление уверенные и в то же время плавные. — Всё, что мне было нужно, это дождаться приглашение от Ордена Дагона — если, конечно, он бы это сделал. — Он мог этого не сделать? — Он мог. Но не думаю, что у него бы нашлись какие-либо причины для отказа. — Значит, когда ты достигнешь определённого возраста, тогда начнётся вся эта трансформация? — мысль об этом никогда раньше не приходила ему в голову. — Это невозможно без ритуала, — мужчина задумчиво чешет нос. — Одна из причин, по которой Орден имел такое огромное влияние, была в том, что только они могли определять, кто может пройти ритуал, а кто нет. Гилморы были одной из первых семей, кто смог получить этот дар, — продолжал Чарльз, с возрастающей теплотой глядя на детектива, — и даже так, шанс того, что ритуал пройдёт успешно, всегда был крайне мал. Впрочем, для тех, у кого было давняя история родства с Глубоководными, вероятность всегда была выше для каждого следующего поколения. Но все ещё не абсолютна. В мутном отражении зеркала линии мира кажутся размытыми и нечёткими. Силуэты мелькают в утреннем полумраке, искажаясь, принимают самые причудливые формы, кажутся угрожающими или даже отталкивающими. Детектив закрывает глаза, пытаясь освободиться от навязчивого наваждения. — Ты никогда не хотел бы жить под водой? — Что насчёт тебя? Ты был там, и насколько тебе понравился город? — Это было сыро, темно, холодно и страшно, — неохотно протянул Джек, крайне смутно припоминая детали. Разве он не говорил уже об этом когда-то? — И иногда очень красиво. — Если только у меня не было другого выбора, — прозвучал запоздалый ответ. Но это ему не удаётся. Видения становятся всё более живыми, и приходится открыть глаза — иначе его сознание с лёгкостью погрузится в это пёстрое, бессмысленное и откровенно жуткое сновидение. Однако оно резко начинает проникать в реальность: прямо на его ладонях образуется бушующий океан, грозный и бурный, во рту появляется вкус соли, а в ноздри бьёт свежесть. Его собеседник тоже заторможен, но по другой причине: он покрывается водорослями, окрашенные в цвет ржавчины, и сам образ его глаз стал странно нереален. — Я не знаю, что я бы делал, если бы ты вдруг начал трансформироваться. Или Орден Дагона объявился бы здесь, чтобы принудить тебя пройти ритуал, — тихо говорит детектив, всё больше погружаясь в себя. — Это было бы очень неприглядным процессом. Из того, что я слышал и видел, это ощущается, словно длится вечность, и боль… Боль невыносима. Она медленно съедает тебя, заживо сжирает и заставляет вновь перерождаться, — шёпот проникал в ухо, мягко обволакивал и убаюкивал. — Кажется, будто тебя лишают чего-то важного и нужного, отнимают твою личность и волю, — голос дрожал. Джек попытался было заговорить, но из горла вырвались лишь сдавленные звуки, больше похожие на сипение. Попытка что-нибудь сказать только рассмешила его собеседника. Тот продолжал: — В конце концов, ты ничего не помнишь, кроме собственного опустошённого тела, которое ходит, говорит, видит, думает и совершает все эти глупые движения, но не имеет больше ничего своего. Не было ли это именно тем, что происходит с ним прямо сейчас? Ему чудилось, что его сердце было вырвано из груди, и оно заставляло собой являть все звуки вокруг. Наблюдать за этим хаотическим танцем было нестерпимой мукой, — оно двигалось, двигалось и двигалось, будто бы бьющиеся фонтаны крови под тяжёлыми стопами неизвестного существа. Мысли эхом, с жёстким хрустом, ломались, чтобы трансформироваться в бесцветный, потусторонний мир. Вялое сердце билось о неподвижное, мёртвое тело. Безликий механизм. — Ты никогда не задумывался, что мои чувства к тебе могли бы измениться, потому что ты стал кем-то другим? — Джек-из-зеркала практически невесомо коснулся пейзажа-картины, одновременно живой и мёртвой в своих тусклых оттенках. — Когда… это всё произойдёт, и мы перестанем быть людьми? Зверь ревел. Яростный и беспощадный. Он страдает внутри. Детектив инстинктивно тянется рукой к шее, — болезненно холодной, гладкой, а ещё мокрой. Она вся в красном, невидимой тканью дотягиваясь до локтя, окрашивая белый рукав в насыщенный цвет. Мужчина недоуменно моргает, и будто бы вода распадается мёртвыми бабочками, естественный слой верхней кожи, засохшая и треснувшая краска. — Вот чёрт, — только и может выдавить из себя Джек в ответ. — Ты уверен, что это подходящее время для грёз? Он; в зеркале. Бедный, несчастный Джек. Отражен. — Я видел сон... багровый сон. Ты видел его тоже, Чарльз? Металл перестаёт холодить область шеи. Просто тупая боль. — Да, — произносит он. — Со временем мы станем именно им.