Хозяин леса

Искать его прекратили в полночь. Костя даже сразу не поверил, но голосов, шагов и прочих звуков он не услышал. Словно бы вся деревня потеряла к нему интерес, неожиданно, как по приказу. Соломин осторожно спустил лестницу, стараясь сделать это беззвучно, насколько это возможно, а потом спустился сам, сразу присев. Костя вслушивался в ночные звуки, всматривался в непонятные тени кустов и домов, жилых и заброшенных, и на полусогнутых ногах принялся пробираться задами деревни. Он понимал, что в такое время никакой транспорт не ходит, но решил, что спрячется в негустом пролеске рядом с остановкой, чтобы уехать первым же автобусом. Вопросов в голове Соломина стало только больше, но задавать их бабушке или тете – он все еще не мог понять, кто эта женщина ему – желание отпало напрочь. Костя был уверен, что не сможет выбраться к остановке, что его словят и… принесут в жертву дьяволу, съедят, обратят в вампира? Все предположения звучали нелепо, но в то же время Соломин не мог отделаться от ощущения, что что-то темное живет в этой деревеньке. Разум твердил, что Костя ошибся, что Игнат не Игнат, а его младший брат, к примеру, что Екатерина и Прасковья – разные личности. Но чутье, эмоции и собственные глаза твердили об обратном. Соломин, прячась в своем ненадежном убежище, лежа на полу, вдруг вспомнил фотографии, что висели на стене дома бабушки. Таисия на них росла, менялась, превратившись из маленькой девочки в юную девушку, а вот её мама, Прасковья – нет. В тот момент, когда Костя смотрел на фотографии, он больше внимания обратил на маму и не заметил, что и когда Таисии было пять, и когда ей было лет двадцать, её мама выглядела одинаково. Вспомнил он и фото, которые ему показывала мама, на которых Прасковья выглядела все так же. Так же, как «Екатерина». Когда деревня осталась за спиной, Соломин задышал глубже, немного успокоившись, и обнял себя. Ночь была прохладной, дневная жара спала, но только сейчас Костя понял, что подрагивает не только от страха, но и от холода. Он понимал, что попал в фильм ужасов, и теперь больше всего хотел спросить маму, почему та отправила в это место сына. Как она могла им так рисковать? Костя не сомневался, что Таисия что-то знает о родной Яблоновке – что-то такое, во что поверить сложно или невозможно. И хотел спросить маму – теперь он был готов поверить в любое объяснение, самое нелепое, самое сверхъестественное. Соломину просто нужно было понять, что это не он сошел с ума и сбежал от тети, а Яблоновка не подчинялась времени, физике и логике. Остановка черным и жутким силуэтом выделялась на фоне звёздного и ясного неба. Костя понимал, что логичнее было бы ждать первого автобуса там. Все же стены, какие-никакие, защитили бы хотя бы от ветра, но Соломин тут, в этом месте, больше доверял чувствам и предчувствиям. Ждать у дороги и пытаться словить попутку Костя тоже не хотел. Однажды он уже сел не в ту машину, и спасло его лишь появление медведя, но второй раз так могло не повезти. Костя зашел в лесок, прижался спиной к широкому стволу березы так, чтобы стоять лицом в сторону деревни, и одновременно так, чтобы его фигуру было не видно особо с дороги. Соломин достал мобильный, ругнулся, зажмурившись от того, как ярко загорелся экран, поставил минимальную яркость, убедился, что сети по-прежнему нет, и посмотрел время. Было два часа ночи. Костя посмотрел на жуткую остановку и решил, что пойдет вперед, вдоль дороги, но не по обочине. Может, дойдет до другой деревни, может, хотя бы найдет сеть. Имея связь, Соломин бы чувствовал себя увереннее. Благо вдоль дороги было поле, заросшее травой, и изредка только встречались небольшие лески или одинокие деревья. Идти в темноте было сложно: неровная почва, крупные камни оказались серьёзным препятствием. Но светить себе под ноги Костя не стал: во-первых, боялся привлечь внимание, во-вторых, в телефоне осталось только тридцать процентов заряда. Соломин и так думал, что слишком часто смотрит на экран, но не мог по-другому – слишком боялся пропустить тот момент, когда появится сеть. Косте казалось, что шел он бесконечно долго, но в самом деле, судя по времени, шел он чуть больше часа, когда увидел впереди силуэт остановки. Волосы на спине сами собой поднялись, словно бы от страха, но Соломин мотнул головой, понимая разумом, что это другая остановка и она не должна пугать. Он ускорился, едва не переходя на бег, стремясь скорее прочесть название остановки, чтобы убедиться, что это другая остановка, что страшная Яблоновка осталась позади. И подходя ближе, поежился: чем ближе он подходил, тем четче понимал – это та остановка, на которой он утром вышел. Те же колья, та же обвалившаяся крыша. Костя осмотрелся, убедился, что на дороге нет машин и вышел на неё, чтобы издали посмотреть на остановку, убедиться. Подходить ближе он не хотел, словно опасаясь, что старое деревянное строение его поглотит. Соломин замер, понимая, что не сворачивал, не разворачивался, но пришел назад. Над остановкой не было названия, не было и расписания. И острые колья смотрят в небо. Костя посмотрел на остановку, прикрыв рот руками, и развернулся, двинулся назад, прочь от остановки, прочь от Яблоновки. Соломин понимал, что творится что-то совсем не понятное, страшное. До рассвета он еще раз пять выходил к остановке, даже когда пошел уже не вдоль дороги, а просто по полю, напрямую. Он глянул на часы в очередной раз, смотря на быстро светлеющее небо. В очередной раз выйдя к остановке, Костя остался там стоять, поняв, что сам не выберется никогда отсюда. Соломин решил, что дождётся автобуса. Одинокую женскую фигуру на тропинке, что вела из Яблоновки к остановке, Костя заметил сразу. Он напрягся, собираясь вновь бежать, хотя сил у него просто не было. Сильная усталость прибила все, даже страх. У Соломина просто не было сил бояться. – Костя, – остановившись на приличном расстоянии, заговорила Екатерина-Прасковья. – Не подходи ко мне, – пряча замёрзшие руки под мышками, потребовал Соломин. – Я тебе не враг и прекрасно знаю, как ты напуган. Я тоже была напугана, когда поняла, что не могу уйти отсюда, – сообщила женщина, послушно остановившись. – Кто ты? – спросил Костя. – Прасковья, твоя бабушка, – сообщила она в ответ. – Нет, я не это спрашиваю, – сообщил Соломин. – Что ты? Ты не человек… Люди стареют. – Я человек, как и ты, – сообщила Прасковья. – Ты все еще думаешь, что сможешь уйти отсюда? – Я уеду на автобусе, – сообщил Костя. – Что ж… Попробуй. Но когда поймешь, что не вышло, приходи ко мне, я тебе объясню, расскажу то, что знаю, – пообещала женщина и повинилась: – Прости… Я должна была отправить тебя первым же автобусом, но мне так хотелось хотя бы немного пообщаться с собственным внуком. Я люблю твою маму и тебя, я не хотела, чтобы так вышло, хотя и знала, что лес никогда не отпускает своих жертв. Так или иначе ты бы возвращался сюда раз за разом, пока бы не застрял. – Лес? – спросил Соломин, отступив на шаг под солнечные лучи, стремясь согреться, не понимая, от чего его трясет: от холода или ужаса. – Это старое, проклятое место… Этот лес, в который я тебе в детстве запретила ходить, – сообщила Прасковья. – Но тот душегуб завез тебя в это проклятое место. Однако хозяин леса успел раньше, чем сам лес успел вас убить. – Я и вчера заходил в лес и, как видишь, жив, – покачал головой Костя. – Ты уже помечен лесом, и днем он для тебя не так опасен. Днем или когда рядом хозяин леса, – пояснила женщина, грустно улыбаясь. – Хозяин леса? – спросил Соломин, наконец уловив странное словосочетание. – Медведь, – сообщила Прасковья. –Только не говори, что никогда не слышал, чтобы медведя так называли. Он спасает иногда людей, что забрели в лес случайно или с просьбой, но никогда не спасает тех, кто зашел в лес за вечной жизнью. – Но мужика он ведь убил, – напомнил Костя. – А разве достоин он был жизни? – спросила в ответ женщина, и когда её внук отрицательно мотнул головой, добавила: – То-то же. Все, что я могла сделать – это отправить тебя в город, чтобы ты не встретил тут полночь, чтобы твое время не замерло в детстве, чтобы дать тебе вырасти. Тая же решила, что сможет обмануть рок и спасти тебя от твоей участи. Это её была идея – убедить тебя, что ничего не было. Твоя мама надеялась, что сбережет тебя, что ты забудешь то лето. – Такое невозможно забыть, – покачал головой Соломин. – Хотя иногда я начинал верить, что все это было сном, страшным, очень подробным сном. Но до конца я в это поверить не мог. Когда первый автобус? – Через полтора часа, – глянув на часы, сообщила Прасковья. – Я приготовлю завтрак и буду тебя ждать. Прости, что напугали тебя вчера. Мы все надеялись, что сможем найти и выпроводить тебя за пределы деревни. Но… Рок. Костя промолчал, женщина еще постояла, а затем развернулась, пошла назад, домой. Когда Прасковья скрылась из виду, Соломин облегчённо выдохнул. Воздух теплел быстро, и Костя вскоре согрелся, прекратил дрожать, но был уверен, что выглядит он не очень. Автобус пришел с небольшим опозданием. Соломин заплатил за проезд и сел у окна, чтобы видеть, как они уезжают прочь от этого проклятого места. Икарус тронулся, и вскоре уже страшная остановка осталась далеко позади. Костя смотрел в окно, не отворачиваясь ни на мгновение, даже моргая редко, как можно реже, но в очередной раз моргнув, он открыл глаза и понял, что сидит не на сидении автобуса, а вновь на остановке. Соломин пару раз моргнул, а затем взревел, зло и отчаянно, словно раненый зверь. Костя уставился невидящим взглядом вперед, пытаясь понять, что теперь? Что дальше? Возвращаться в Яблоновку не хотелось – Соломину казалось, что там еще страшнее, да и ночь все еще помнилась хорошо, в подробностях. То, как местные охотились на него, как на дикого зверя. Костя не знал, в каком месте проходит граница этой паранормальной зоны, но решил, что в следующий автобус вновь сядет и просто постарается не моргать сразу двумя глазами, а будет делать это попеременно, чтобы странная магия не смогла его перенести вновь на эту проклятую богом остановку. Ждать пришлось долго. Воздух и лавка прогрелись невыносимо, и Соломин спрятался в тени самой остановки. В дневном свете та уже не пугала так. Когда пришел автобус, Костя вновь заплатил и поехал. Первые десять минут поездки все шло, как он планировал: Костя закрывал то правый, то левый глаз, смачивая их слезами, чтобы не моргнуть, поддавшись сухости глаз. Соломин даже поверил, что у него получится, как вдруг очень яркий луч света отразился от экрана мобильника, на который Костя взглянул, чтобы понять, появилась ли сесть, и он зажмурился на мгновение, и еще не открыв глаза, понял, что он вновь на остановке. Соломин не слышал больше разговоров, не ощущал дребезжание старого автобуса. – Сука! – ругнулся Костя. Ждать следующий автобус он не стал и просто принялся голосовать, решив, что остаться тут страшнее, чем сесть в авто к незнакомцу. Дорога, дрянная, разбитая, не пользовалась популярностью, и автомобили тут проезжали редко. Ждать того, кто согласиться подвезти, пришлось Соломину еще около часа. Наконец перед ним остановились старые грязные жигули, и сухой мужчина лет сорока спросил: – Куда? – В соседнюю деревню, – попросил Костя. – За так не повезу, – предупредил водитель и назвал цену. Соломин не стал торговаться и сел в авто, сообщив, что заплатит, когда доедут, но деньги показал. Костя не трогал телефон, хотя хотелось, попеременно закрывал глаза, радостно поддерживая разговор о выращивании кабачков. Ему казалось, что в этот раз получится, но магия оказалась сильнее: Соломин просто на мгновение потерял зрение, а когда снова прозрел, то вновь уже сидел на остановке. Тяжело вздохнув, Костя признался сам себе, что Прасковья не соврала: ему не уехать отсюда. Поднявшись, Соломин направился в сторону Яблоновки. Тропинка, едва заметная в густой траве, казалась в этот раз очень короткой, а дома, большая часть которых давно пустовали, обступили Костю со всех сторон, словно стражники заключенного. В одном из дворов возилась женщина лет тридцати, и она, выпрямившись, глянула на Соломина и затем вернулась к работе, но Косте показалось, что во взгляде было сочувствие. Прасковья ждала его на лавочке у забора и, увидев, сразу же поднялась, сообщив: – Я приготовила тебе щи из кислой капусты. В детстве ты любил их очень. – И сейчас люблю, – сообщил Соломин, смотря на бабушку с подозрением. – Все еще опасаешься меня? – спросила женщина. – Немного, – не стал врать Костя. – Я понимаю, – кивнула Прасковья. – Я в первый день, когда не смогла уехать, тоже была испугана. – А как ты застряла тут? – спросил Соломин, входя следом за бабушкой в дом. – Я… Я была замужем, но детей у нас так и не появилось. Мой муж думал, что проблема во мне, и развелся, – сообщила Прасковья, кинув на стул. – Садись. Костя сел, наблюдая, как бабушка достаёт из печи щи – это было так привычно, он помнил, как Прасковья мельтешит, ставя на стол блюдо за блюдом, с того злополучного лета – и принялся слушать. – Я потом завела роман с одним командировочным. Была уже не молодой, мне было под сорок, кому я была нужна? А мужской ласки хотелось. О том, что я беременна, я поняла не сразу, а поняв, знала, что сохраню ребенка, хотя врачи и пугали. Разведенка, мать-одиночка, старородящая. Говорили, что я рожу урода, а родилась твоя мама. Здоровая девочка без изъянов, – продолжила свой рассказ бабушка. – Пусть меня и осуждали соседи, но я была счастлива. Я так хотела ребенка… Когда Тае было три года, она заболела. В больнице сказали, что это менингит… сказали, что моя дочка не выживет. Моя маленькая девочка. Прасковья замолчала, явно вспомнив этот момент, а затем собралась и продолжила: – Я пошла к бабке в моей деревне, не тут, спросила, может ли она помочь. И бабка сказала ехать в Яблоновку, обратиться к старому Игнату. Ну, я и поехала, к дочке меня в больнице все равно не пускали. Я разумом понимала, что все это глупости, но сидеть и ничего не делать не могла. Конечно, я удивилась, когда Игнат оказался мужчиной лет сорока, моложе меня. Он выслушал мою просьбу и сказал ждать. Вернулся он через пару часов, принес мне три жёлудя и сказал, что я должна их посадить в горшочки и поливать. Как только все три взойдут, дочь моя выздоровеет. Деньги брать отказался, сказал, что, когда Тая на ноги встанет, тогда я должна буду приехать и отблагодарить, дать ему треть своего месячного оклада. Я вернулась домой, посадила желуди…. Дубы ведь долго всходят, а первый взошел через три дня, тогда же мне сказали, что дочка вне опасности, но какие будут последствия – они не берутся сказать. Через неделю взошел второй, а через месяц, в день выписки Таи – третий. Моя дочка была такой же, как до болезни. – И ты привезла деньги, – кивнул Костя. – Но как ты в лес попала? – Да просто попала: автобус до Яблоновки ходил из города тогда по четным числам, а выходной у меня выпал на нечетное. Вот я и доехала до Дальнего стана, а потом через лес в Яблоновку и прошла. Мне казалось, что кто-то идет следом, чувствовала я, но хозяина леса в тот раз не видала, – рассказала бабушка. – А на ночь как осталась? – спросил Соломин с любопытством. – Да муж лучшей подруги попал по пьяни под комбайн через год, – сообщила Прасковья. – Я про Игната и вспомнила. Дело было под вечер, и я в Яблоновку на последнем автобусе приехала. Игнат сказал, что тут он бессилен, вот я и осталась у него на ночь. Он ведь не знал, что я по лесу к нему тогда вышла. А вот на утро я не смогла уехать. Потом мне уже все объяснили. Я написала письмо, его подруге передал местный парень, из тех, кто в лесу не бывал, и привез сюда Таю. Наверное, если бы не доченька, я бы и с ума сошла, а так – нужно было держаться. Как же я боялась, что она зайдет в лес. Но смогла, уберегла. В те времена в детских домах было совсем туго… Я туда её тоже отдать не могла. А родителей у меня нет. Сама детдомовская. – Ты пыталась отсюда позже выбраться? – спросил Костя. – Конечно, десятки раз. Как и все, кто тут застрял. И ты будешь пытаться, – кивнула внуку бабушка. – Кушай. Намаялся. – А если через лес попытаться пройти куда-то еще? – спросил Соломин. – Не ходи в лес лишний раз, не стоит. Нехороший он, гиблый, – попросила Прасковья. – Особенно ночью. Но и через него невозможно уйти. Там только погибель искать. Весь наш мирок ограничен двумя деревнями: Дальним станом и Яблоновкой. – В Дальнем стане все точно так же? – спросил Костя. – Дело не в деревнях, дело в лесе, – напомнила Прасковья. – Ты будешь шанежки? Вкусные получились. – Как в детстве? – спросил Соломин. – Как в детстве, – пообещала бабушка, тепло улыбаясь.