Эпилог.
Рэйтан Вайш долго мялся у двери в спальню Амрита. Он уже несколько раз было заносил руку, чтобы постучать, но каждый раз вновь безвольно ее опускал, так и не набравшись смелости. Привычно сложив кисти в замок, он расхаживал из стороны в сторону, слегка покусывая свои полненькие губы. Нет, он не уйдет отсюда ни с чем так, как сделал это вчера! И еще три дня до этого. В конце концов, Боги не просто так дали людям (и своим аватарам) язык: это сделано ровно за тем, чтобы важные слова были озвучены.
Вайш все думал над разговором с младшим Дубеем, что произошел между ними не так давно. Они изрядно выпили и многое что один другому поведали: Рэй рассказал своему другу (да, у них были странные отношения, но, несмотря на все их острые углы, Вайш все же считал Амрита другом) о том, как влюбился в Амалу, о том, как понял, что это любовь, но… не та любовь, которой он восхищался в людях. Да, нечто большее, чем просто «желание» или «страсть», но все же не та. А Амрит рассказал ему о своих переживаниях: о том, как не видит будущего, как не может найти свое место в жизни – да он уже и не ищет, о том, как ничего не хочет и полностью потерял не только себя, но и свою человечность. Как Рэй его жалел! Это больше, нежели можно снести! Вайш буквально видел теперь, как его товарищу нелегко приходилось: сначала тот не замечал любви окружающих к себе – такой уж специфичной она была – что вынудило его искать любовь извне: у богов, у судьбы, у жизни. Любви боги не дали, но зато предоставили путь, на котором выяснилось: он любим. Любим отцом, своей барышней в каком-то смысле, своей семьей, своей милой и трогательной ручной ласточкой, которую сам же и спас. Только вот, в этой дороге любовь уже утратила свой сакральный смысл, она стала не чем иным, как еще одной изощренной пыткой, тем леденцом, что дают ребенку, чтобы непременно затем отнять.
Но было в их разговоре и то, что осталось за кадром.
Вайш обещал откровенность за откровенность, но сам слукавил. Впрочем, не то что бы полностью. Тогда – Амрит только закончил свой рассказ о концлагере, а между ними повисла насквозь пронизывающая и какая-то устрашающая тишина – Рэйтану показалось... показалось, что это
то самое. Что-то необъяснимое сплело их вместе, всегда сплетало. Вайш смотрел в проникновенные глаза своего собеседника, пытаясь угадать их цвет: зеленые? Голубые? Какой толк был давать название этому оттенку – все равно простым словом всех их качеств не опишешь. Сузившийся от количества выпитого зрачок слегка дрожал, обнажая необычайную радужку. Амрит как бы смотрел сквозь, но между тем улыбался своими глазами. Ему ведь всего двадцать девять! Будда до этого возраста из своего дворца не вылезал, а наследник Дубеев уже сто́лько повидать и пережить успел! И пусть юноша не верил в судьбу после всех изъяснений у керари, но Рэйтан – сейчас он явно это почувствовал! – был уверен, она́ свела их вместе, не иначе. Их жизни настолько переплелись между собой, что вряд ли теперь одна без другой вообще быть может. Разве не это любовь?
Та самая любовь? Высшее проявления человеческого атмана! Мужчина вспомнил, одну из тех библейских строк, что Амрит подчеркнул своею рукой, тогда – перед тем, как пойти сотрясать своей железной миской к местной церквушке: «
нет больше той любви, как если кто положит душу свою». А Вайш всегда был готов умереть за Дубея – правда, он раньше считал, мол, это лишь потому, что так распорядилась судьба, Махадева-Шива, рок – как хотите. Но, между тем, положить свою душу (а Амрит говорил, что она у Рэя есть!) он был готов не только поэтому. Как-то близок стал ему Амрит в последнее время. Точнее, нет: в последнее время Рэй стал осознавать, как близок Амрит ему
все время был. Может, потому только, что между ними действительно была
та самая любовь, они когда-то и переспали? Неверно истолковали свою привязанность. И вот теперь, когда он обнимал Амрита, а тот устало и поникши склонил голову на плечо Рита-Шиве, Рэйтан понял: как веревочка не вейся, все равно клубок распутается. Клубок распутается, сделав тайное явным. И Рэй наконец поймет, что «оберегать порядок в Калькутте» значит оберегать Амрита Дубея. Дорожить не только его жизнью, но и мыслями, чувствами. Заботиться о том, кто стал ему так дорог. Сейчас Рэйтану казалось, что вот оно: высшее проявление человечности. Люди не могут ничего противопоставить богам или року, но они как-то по-своему очаровательно ценят отмежеванный им удел. Они берегут его, искренне и со всей полнотой чувств человеческих влюбляются в уготованное им. Или не влюбляются, а борются, ненавидя в своем неистовстве. Но чувствуют что-то! Разве это не есть
та самая любовь, что он так долго искал, и которую никак не мог обнаружить? Это не просто какая-то блажь, это смысл его – Рита-Шивы – здесь пребывания. Отчего Амрит в его глазах заиграл какими-то новыми красками.
Он напоминал Рэйтану мальчика, крохотного, напуганного, запутавшегося. Он винил себя за то, что не понимает правил игры; положил бесчисленное множество усилий на то, чтобы их разгадать – все тщетно. И вот теперь он – обиженный богами – лежит на его плече, не желая жаловаться, еле-как рассказывает то, что вызывает в нем такие треволнения.
«Милый Амрит! – думал Вайш. - Это все нужно просто пережить! Существуют страдания, однако, есть и путь, ведущий к от них избавлению. Ты не послушаешь сейчас меня, не согласишься с тем, что боль нужно перетерпеть, так что все, что я могу тебе предложить – свои плечо и объятия. Но пройдет время, ты поправишься! Поймешь, что любишь Амалу – а ты способен любить, ты способен желать, не иначе! Вы поженитесь, будете счастливы в своем человеческом понимании мира и друг друга. Нужно только немного подождать. А я, я всегда буду с тобою рядом, потому что ты, как бы не противился этому слову, моя судьба».
Он хотел сказать ему еще тогда, на тех иранских коврах в море пестрых подушек, со стаканом виски в руках. Но отчего-то замялся: вдруг это просто ощущение? Вдруг, все не так однозначно? Но время шло – уже около недели – а Рэйтан все больше и больше убеждался в правильности своих на этот счет размышлений. Он скажет сегодня, как бы сложно это ни было!
И Вайш постучал.
Никто не отворял, ни отзывался. Гробовая тишина отзвуком расходилась за дверью, опасно и гнетуще. Нет, он скажет сегодня! Удары громко плясали по дубовой двери, разлетаясь по всему поместью. Но никто, никто на них не отзывался.
- Да сколько можно, Амрит? Опять в свои игры играешь? Я не уйду. Нам
нужно поговорить. Точней… это мне нужно кое-что сказать. Пожалуйста.
Тишина.
- Амрит, в конце концов, я и сам могу войти.
«Ну так входи», - Вайш поклясться был готов, что сейчас услышит это. Но не услышал. С каким-то особым трепетом заклокотало его сердце. Оно пропускало удары, не слушалось. Похолодела и без того ледяная и бледная кожа.
- Амрит? – рука Вайша опустилась на ручку, та неожиданно поддалась. Все-таки открыл, шельмец?
Укутанный словно синеватым одеялом мраморной столешницы, он лежал как-то скорбно, контрастом оттенков навсегда впаянный в память всем, кто его таким видел. Что-то застывшее, темное и противно отдающее кислым железом разлилось вкруг него, багровея на когда-то пестрых коврах. Кожа побелела, синеватыми сгустками собираясь лишь внизу его тела, волосы поблекли, больше не вились. Навечно теперь они останутся безжизненными кудрями! Он лежал ничком на столе, пряча свое лицо от мира и, казалось, себя самого.
- Нет, этого не может быть! Я бы встретил его в Тамас-Витале, нет! Вздор! Амрит, Амри-и-ит!
Но тормошить его было бессмысленно – он мертв, точно, безоговорочно, непоправимо мертв. Однако отчего-то Рэйтан не сдавался, в попытках достучаться до друга, перевернув того на спину. Глазам открылось его лицо: такое спокойное. Ни один мускул не был напряжен, умиротворение так и текло из его расслабленного выражения. Таким счастливым Амрит представал пред Рэйтаном лишь однажды; ну, может пару раз: когда понял, что поправится Лакшми и когда был с Амалой, будучи по уши в нее влюбленным.
- Бляяять, - с толикой отчаяния и боли вскрикнул мужчина.
Он только сейчас заметил, как из груди его товарища, его друга, его новообретенного смысла жизни торчала Калидаса. Ну конечно… Вот почему он не встретил Амрита в Тамас-Витале! Калидаса ранит не только тело, но и душу. Нож возвышался чуть правее грудины – прямо там, где было сердце. Он не просто изранил свою душу, он ее убил! Амрит нашел «черный выход» или даже «форточку» из сансары, догадавшись, как еще можно использовать клинок, помимо прямого назначения.
- Ну зачем же ты так… - уже едва уловимым шепотом ни то произнес, ни то проплакал Вайш.
В коридоре раздались звонкие шаги, послышались голоса. Рэйтану было не до них, совсем не до них: он стоял, потрясенный увиденным, и как-то по-глупому жмурился, надеясь проснуться. Это же не может все быть правдой? Это же лишь страшный сон! Но причиняющая боль реальность от того никуда не девалась.
- Думаете, это Рэйтан сказал? Вы когда-нибудь слышали от господина Вайша мат? Невозможно! Да что такого могло произойти, что заставило бы его хоть бровью повес…
И в комнату вошла Амала, а следом за ней Девдас, Риши и Вимал. Последней, стараясь разглядеть происходящее через столпившуюся у входа семью, втиснулась малышка Лалит.
- Бляяяяяять, - прозвенел крик уже мисс Басу.
- Какого черта? – недоуменно провозгласил Вимал.
Девдас смог сделать только пару шагов вперед, упав на колени. Слезы сами заструились по его щекам. Он ни разу в жизни не плакал за исключением, может, того момента объяснения с сыном, и вот теперь… Его мальчик, такой безжизненный и серый, лежал на столе в луже старой и липкой крови. Его сын, его надежда, его будущее! Тот, ради кого он и жил последние двадцать девять лет. Кость от кости, его плоть от плоти! Он такой беззащитный, он так страдал! А Девдас ничем, ничем не мог ему помочь! Все, что сейчас мог он сделать – лишь тихо прошептать, практически беззвучно:
- Сынок… мой сынок.
***
Девдас, лишившись единственного смысла своей жизни, вскоре повесился. Он все корил себя за то, что дал сыну свою тетрадь со стихами. Ощущение того, что строчки:
«…ты изранила мне душу,
я совсем ее убью…»
подсказали его сыну способ решения проблемы, преследовало его до конца не так уж и долго продлившейся жизни.
Лалит вскоре после этого нашли отравленной. Как оказалось, бедняга за время свиданий со своим дядей успела в того влюбиться, и теперь жизни без своего родственника-любовника не представляла от слова совсем.
Культ, лишившись цвета своей нации, был, мягко говоря, шокирован. Но деваться некуда: Кали-Юга близилась неотвратимо, что-то надо было решать, и срочно. Род Дубеев все равно предстояло объединять с Басу, Амале пришлось выйти за Риши. На удивление, эти двое как-то быстро спелись и были вполне счастливы. Вскоре у них родилась двойня: девочка и мальчик. Младенцы были названы Амритом и Лалит, в надежде на то, что безвременно почившие будут и дальше жить в сердцах отца и матери детей.
Что касается Рэйтана, тот своеобразно воспринял добровольный уход своего друга. Вайш только понял, че́м тот для него являлся, как сразу же его потерял. Однако, хоть это сильно и ударило по Рэю, но не сломало. Тот засуетился, бегая по издательствам и типографиям, желая выпустить в свет написанный в стол роман Амрита. Когда тот все-таки напечатали, он моментально разлетелся по всей Калькутте, а вслед за этим и по всей Индии, став бестселлером. Впрочем, по тому лишь только, что на обложке значилось такое известное в здешних местах имя. Читая критику, Рэйтан не мог обнаружить там и единственного положительного отзыва. Впрочем, через несколько лет один из Нобелевских лауреатов по литературе в частном интервью признался, что огромнейшее влияние на его творчество оказал именно роман за авторством Амрита Дубея. Это было немного, но все же заставляло Рэйтана чувствовать себя хоть немного лучше. Он любил Амрита, и делал все для того, чтобы после смерти его друга в этом мире осталось хоть что-то, о нем напоминавшее.
Много позже в свет вышел и дневник Амрита Дубея, с которым Вы только что закончили ознакомление. Должны предупредить, что вся авторская орфография и пунктуация были сохранены. И в дополнение ко всему, издатель не несет никакой ответственности за его содержание.
Спасибо.
