Море волнуется раз...

Киса Киса с детства обожал море. Холодное и гордое. Некому не подчиняющиеся и такое манящее. Оно будто звало его за собой, в свой тёмный омут, окутанный тайной и мраком. Киса не умел плавать, как-бы смешно это не звучало от человека, выросшего на море. Морская вода вызывала у него панический страх. Он позволял ему лизать свои ступни, позволял себе смотреть на эту гордую красоту, но Кислов никогда бы не зашёл в море даже по колени. Хоть и знал, что всё равно рано или поздно утонет в нем. — Киса, прекращай пялиться на воду, — Мел говорит это с каким-то странным беспокойством, не так культурно, как обычно, без витиеватых «взирать» и привычных «смотреть», он продолжает чуть тише — а то мне уже страшно, не задумал ли ты тут при нас утопиться. Утопиться? На самом деле этот вариант не так далёк от реальности. Возможно ему и вправду хотелось… Утопиться. Раствориться. Исчезнуть. Перестать быть. Стать чем-то другим. Чем-то более идеальным и симпатичным. Чем-то совершенным. Он делает маленький шаг вперёд, вода поднимается выше, совсем чуть-чуть, но он уже чувствует, как медленно, но верно идет ко дну. — Киса… — Хэнк берёт его мерзкую вечно холодную и влажную руку в свою большую и теплую сухую ладонь и незаметно тянет назад, прочь от воды, от мыслей, возможно, он и вправду боится, что Киса утонет. Только есть проблема… Хэнк был для него тоже своего рода море. И Кислову правда плевать, в каком из морей ему тонуть. Хэнк сдержанный, умный, красивый и неприкосновенный, он вроде и близко, но ему до него никогда не достать — ведь он идеален. Киса наблюдает за ним осторожно, тихо, глазами, прикрытыми чёлкой. Кисе Хэнк нравиться не только как друг, но и как произведение искусства, вылепленное каким-то известным скульптором времен ренессанса, с картинки из учебника по истории. Киса никогда не скажет, но в душе, он знает, что на голову ниже каждого из своих друзей. Мел — аристократ, по ошибке родившийся не в то время и не в том месте, он должен сверкать на балах Петербурга в красивых фраках, писать стихи, петь серенады под окнами прекрасных дам — он неординарный, умный и прекрасно воспитанный молодой человек, который в будущем обязательно прославиться своим творчеством. Хэнк — рыцарь с благородным сердцем, с моральными принципами и устоями — в будущем, он найдет себе красивую дамочку и заведёт с ней хорошую семью. А он, Киса, скорее всего сторчится годам к двадцати, повторив судьбу своей непутевой мамаши, ведь он обыкновенный, простая посредственность из кучи точно таких же посредственностей. У него нет особенности, у него нет мечты, нет цели в жизни, нет желания жить, у него нет отца, лишь суровый лаконичный прочерк — у таких как Киса нет будущего. У него нет даже банального воспитания, мать, конечно, когда не была угашенной, пыталась что-то вдолбить в его голову, но прожила она слишком мало, чтобы оставить после себя хотя-бы какие-то воспоминания, а после её смерти о нем просто некому было заботиться, кроме бабки в деменции, которая не то что о выполнении своих опекунских обязанностей не помнит, но и его самого периодически забывает. Если бы не Генка, тот самый барыга, толкавший его мамаше дурь, он бы и до восьми не дожил. Киса не из их круга, он не достоин с ними обзаться. — У тебя всё хорошо? — спрашивает Хэнк, когда они остаются одни. Врать ему не хочется, но и правду говорить как-то стрёмно. Поэтому Киса лишь улыбается, говоря: — Да всё просто ок, не парься. — Мы друзья, если у тебя что-то случилось или тебе просто плохо, ты можешь мне об этом сказать. — Со мной всё нормально. — к горлу подкатывает ком. Хэнк ему не верит. Это что-то новенькое. Он хочет у него что-то спросить, думает секунд двадцать и отступает: — Просто пообещай мне, что с тобой всё будет хорошо. Хенкин смотрит ему в глаза и Киса утопает. Это неправильно. Мерзко. Так не должно быть. — Со мной всё будет хорошо. Киса достает канцелярское лезвие и несколько раз аккуратно проводит по запястью, оставляя четыре ровных царапины. Маленькое наказание за то, что он слишком долго смотрел на своё самое убийственное море. Киса не врал Хэнку, просто понятия «хорошо» у них совершенно разные.